Трехглавый орел, стр. 101

Неизвестно, чем бы закончились эти дебаты, когда б не изголодавшиеся горожане, узнавшие, что привезенную для них пищу Конгресс пытается отдать солдатам. Толпа смяла стоявшие у фургонов пикеты континенталов, спеша урвать от плодов земных до того, как в головы мудрых правителей придет еще какая-нибудь мысль, скажем, отослать обратно «данайские дары».

– Да, кстати, – один из фермеров, собиравшийся уже отъезжать в родные пенаты, обернулся к стоявшему рядом с провиантской колонной Лису, словно вспомнив что-то важное, – там этого генерала арестовали, который с нами в город ехал.

– То есть как это арестовали? – удивленно уставился на него мой напарник.

– Сначала вроде бы генерал пошел к Вашингтону. Потом я их видел вдвоем, ехавших в сторону ратуши, где сейчас заседает Конгресс. А дальше смотрю, ведут его четверо солдат, уже без шпаги, в сторону питтсбургской городской тюрьмы. Так что, по всему видно, арестовали. Наверное, как изменника. – Возница пожал плечами и хлестнул кнутом пару одров, запряженных в возок.

Осада продолжалась, хотя, видит бог, это была самая странная осада, о которой мне доводилось слышать. Невзирая на требования Григория Орлова приступить к более активным наступательным действиям, Пугачев не только запретил какие-либо попытки штурма или минной войны, он велел отвести батареи так, чтобы они не могли бомбардировать город. К явному неудовольствию решительного начальника артиллерии, ему было разрешено лишь отвечать огнем на огонь американских пушек. Правда, с ними, к вящей радости Григория Григорьевича, было велено не церемониться. Упрашивать Орлова не пришлось, и вскоре церемониться стало практически не с чем.

А осада все продолжалась и продолжалась. День ото дня мы отбивали вялые вылазки континенталов, вновь загоняя их обратно в город, день ото дня получали вести о подходящем все ближе Салавате Юлаеве. Все прибывавшие в армию отряды индейцев и негров сообщали новости издалека: что Гоу, соединившись с Корнуоллисом, взяли Филадельфию; что Джон Пол Джонс вернулся в Америку после удачного набега на Англию, где впервые после Вильгельма Завоевателя высадил иностранный десант; что юный французский маркиз де Лафайет, назначенный Конгрессом начальником штаба континентальной армии из почтения к знатности рода и рвения вчерашнего кавалерийского капитана сражаться за независимость Соединенных Штатов, теперь движется на помощь осажденному Вашингтону с могучим отрядом в триста сабель и три с половиной тысячи штыков…

Мы стояли и ждали. Ждали потому, что внутренне почти каждый из нас понимал, что то, чему суждено свершиться, – свершится здесь. Казалось, из всей нашей армии в полную меру хлопотал лишь Лис. Каждое утро он встречал провиантские возы, распределяя, кому ехать в Питтсбург, кому оставаться в лагере, снимал с торгующих местовые, прогонные, мостовые и еще бог весть какие пошлины в императорскую казну, записывал в особую книжечку количество припасов, оставляемых пугачевцам и отправляемых Вашингтону, а затем аккуратнейшим образом выспрашивал у возниц обо всем увиденном и услышанном в городе.

В этот день все было, как обычно. Неугомонный генерал-аншеф Закревский во главе дежурной комендантской роты инспектировал колонну, когда вдруг на всем ходу он остановился у фургона, доверху забитого мешками с картошкой, и скомандовал вознице:

– Разгружай.

Внезапно побледневший фермер, не смея ослушаться грозного генерала, с неохотой повиновался.

– Быстрее, быстрее, – торопил его Лис. – Помогите ему! – приказал он своим казакам.

– Что случилось? – спросил я, подходя поближе.

– Я этот фургон уже в который раз вижу. В нем никогда не было зазора между досками в задней части.

– Да мало ли, – махнул рукой я.

– Вот и посмотрим.

Мешки один за другим летели на землю.

– Вот. – Лис обрадованно ткнул в глубь фургона. Там, куда показывал мой друг, находился сколоченный из толстых досок ящик. – Давай открывай, – гневно крикнул он белому как полотно вознице. Но это было излишне. Крышка ящика поднялась, и из него, словно чертик из табакерки, появился мужчина.

– Полковник Сазерленд! – не сговариваясь, выпалили мы с Лисом. – Вот это встреча!

Глава тридцатая

Полковник Эшли Сазерленд выскочил из ящика и вместо «здрасьте» выпалил из пистолета. На наше счастье, время, проведенное им в кромешной темноте, помешало англичанину прицелиться, и пущенная им пуля, едва не проделав в моем ухе дырку, позволяющую таскать в качестве серьги звено от невольничьей цепи, впилась в стоящее рядом дерево.

– Ну ни хрена себе! – возмутился Лис и, схватив прислоненное к фургону ружье одного из казаков, участвовавших в досмотре, как тараном двинул не в меру прыткого англичанина прикладом в грудь. Ноги несчастного еще продолжали двигаться вперед, в безнадежной попытке спрыгнуть на землю и побежать, однако туловище его уже рвалось назад в ящик. Из горла полковника вырвался сдавленный квакающий звук, напоминающий прошедшую форму глагола «размножаться» на языке дикарей Сатанаксио. Пришедшие в себя казаки, возмущенные столь непочтительным обращением с их любимым командным составом, за ноги стянули полковника с фургона и принялись с применением подручных средств упаковывать его наподобие рождественского подарка.

– Я объявляю себя вашим пленником, милорд! – заорал Сазерленд.

– Вспомнил! – буркнул недовольный Лис, критически оглядывая дерево с засевшей в нем пулей на предмет подыскивания ветки, способной выдержать вес английского полковника. – Тебя что, в детстве папа сдаваться не учил? Ты шо, в натуре, не знаешь, шо ежели человеку башку продырявить, то он после этого себя так хреново чувствует, что никакую капитуляцию принять уже не может? Эй, ребятки, снимите-ка вожжи с этих кляч, – скомандовал Лис своим казакам, – ща будем поднимать сообразительность сего джентльмена на недосягаемую высоту.

Я знал, что кровожадность моего друга явно напускная, что Лис без крайней нужды старается не лишать жизней тварей Божьих, даже если они действительно твари. Если вышеозначенный субъект мог обладать ценной информацией, так уж и подавно. Но полковнику Сазерленду это было неведомо. Привычный к европейской манере ведения войны, он, очевидно, полагал, что сейчас его отведут в штаб и начнут всячески склонять раскрыть страшную военную тайну, обещая за это невесть какие груды золота.

В этом случае можно было поиграть в занимательную игру принятия благородных поз и таким образом сравнительно весело провести время. Однако метода Лиса была совершенно иной: он, не сходя с места, приговаривал оппонента к смертной казни и тут же делал вид, что это дело его больше не интересует. Перенести подобное издевательство, простить такое неуважение к своей персоне благородный Эшли Сазерленд никак не мог.

– Постойте! – завопил он, стараясь увернуться от руки дюжего казака, пытавшего вставить ему в рот свернутый из онучи кляп. – Я хочу открыть вам тайну.

– Угу, золотого ключика, – прокомментировал заявление англичанина Лис. – Погоди, Петро. Дай господину полковнику выговориться напоследок, – зевая, разрешил он.

– Да-да, у меня для вас есть важные сведения. – Обрадованный отсрочкой казни Сазерленд спешил заинтересовать своим рассказом «жестокосердного» начальника пугачевского штаба, который в глазах англичанина явно оправдывал самые страшные легенды об ужасающей жестокости этих диких славян. – У меня письмо от английского командования американскому Конгрессу.

– Братело, – Лис всплеснул руками, – так шо ж ты раньше не сказал, что переквалифицировался в почтальоны? А я-то смотрю, ты не при мундире. Решил было, может, шпионить приехал. А почтальонов мы не вешаем. – Он сделал знак казакам развязать англичанина. – Пошли в штаб, подумаем, как половчее твою цидулу к американцам перекинуть. Вставай, полковник, вставай. До отбоя еще далеко.