Иллюзия «Я», или Игры, в которые играет с нами мозг, стр. 36

Когда два ума не лучше

В большинстве ситуаций мы ощущаем, что контролируем собственные действия. Из этого есть исключения, например рефлексы, не имеющие сознательного контроля, и другие типы непроизвольного поведения. Некоторые из них оказываются на удивление заразительными, такие как смех и зевота, в сообществе людей. Но большинство наших обычных повседневных действий вроде бы находятся под нашим контролем. Однако повреждение мозга способно это изменить. Паралич – наиболее распространенный пример. Руки и ноги человека могут быть в полном порядке, но если повреждены мозговые центры, отвечающие за движение, то, несмотря на все усилия воли, его парализованные конечности не могут двигаться.

А иногда наоборот части тела могут двигаться сами по себе. Например, при «синдроме чужой руки» пациенты не контролируют одну из своих рук и ощущают ее действия так, будто ею управляет кто-то другой или что у этой руки своя собственная воля [293]. Это заболевание известно так же как синдром доктора Стрейнджлава в честь персонажа фильма Стэнли Кубрика 1964 года, которого сыграл Питер Селлерс, – прикованного к инвалидной коляске эксперта по ядерной войне и бывшего нациста, чья неконтролируемая рука вскидывалась в нацистском приветствии и делала попытки удушить своего обладателя. Сколь бы странным ни выглядел синдром доктора Стрейнджлава, ему есть обоснованное объяснение: каждая рука находится под контролем противоположного полушария мозга.

По причинам, ведомым только матери-природе, большая часть процессов обработки информации и результатов на выходе передана в нашем организме противоположному полушарию. Если вы проведете воображаемую линию посередине вдоль человеческого тела, то вся информация, поступающая с левой стороны мира [294], направляется в правое полушарие. Точно так же вся информация с правой стороны обрабатывается в левом полушарии. Это же касается и тактильных ощущений и действий. Левое полушарие контролирует правую сторону тела, а правое полушарие – левую. При серьезном повреждении левого полушария у человека может оказаться парализованной вся правая сторона тела, и наоборот.

Некоторые наши навыки тоже специализированы – отнесены к одному из полушарий. Например, левое полушарие контролирует речь, в то время как правое лучше справляется с обработкой визуальной информации и воображаемых образов. Именно поэтому повреждение левого полушария нарушает речевые способности, и пациенты страдают афазией, а повреждение правого полушария часто не позволяет пациенту замечать объекты, особенно если они находятся в левой части зрительного пространства.

Мы не чувствуем этого разделения труда, поскольку два полушария работают всегда сообща при выработке схем поведения. Это происходит благодаря тому, что полушария мозга связаны большим пучком нервных волокон, образующих в своей массе так называемое мозолистое тело. Обмен информацией между полушариями, кроме всего прочего, делает возможными всплески аномальной электрической активности. Например, при эпилепсии они могут возникнуть в одном из полушарий, но распространиться на весь мозг, вызывая общие судороги. Эпилепсия может делать человека совершенно недееспособным, лишь рассечение волокон мозолистого тела, соединяющего два полушария, позволяет сдерживать мозговой шторм, предотвращая его распространение из места происхождения по всему остальному мозгу. Это облегчает наиболее тяжелые симптомы.

Последствие такой операции – пациент с «рассеченным мозгом». Два полушария мозга у него работают независимо друг от друга, но бывает очень трудно заметить какую-либо разницу. Пациенты с рассеченным мозгом ведут себя абсолютно нормально. Сразу напрашивается вопрос, зачем тогда нам вообще нужна связь между полушариями. Но на деле вышло, что пациенты с рассеченным мозгом не вполне нормальны. Им просто очень хорошо удается компенсировать потерю обмена мозговой активностью, которая в норме происходит между полушариями в обоих направлениях.

Нейробиолог Майкл Газзанига продемонстрировал, что у пациентов с рассеченным мозгом на самом деле каждая половина тела и мозга может думать и действовать по-своему. Одно из его наиболее драматических наблюдений было очень похоже на синдром д-ра Стрейнджлава [295]. Газзанига дал пациенту с рассеченным мозгом головоломку, которую нужно было решить, используя только правую руку (контролируемую доминирующим в речи левым полушарием). Однако это была пространственная головоломка, где блоки надо было установить в правильную позицию (действие, требующее активности правого полушария). Правая рука беспомощно вертела блоки вновь и вновь, пока, будто в негодовании, левая рука, на которой пациент сидел, не выпрыгнула и не попыталась забрать блоки у правой руки пациента. Это выглядело так, как будто это была рука другой личности.

Иногда такой недостаток управления охватывает все тело. Французский невролог Франсуа Лермитт описал очень странное расстройство, которое он назвал «синдром зависимости от внешней среды»: пациенты рабски копируют поведение врача [296]. Как и больные синдромом Туретта, подражающие поведению любого другого человека, пациенты Лермитта были вынуждены копировать каждое движение, выполняемое врачом. В какой-то момент французский невропатолог упал на колени в своем кабинете, словно собирался молиться, и пациентка повторила это за ним, склонив голову и сложив руки в молитвенном жесте. Другие пациенты демонстрировали поведение невольного применения. У них сам вид объекта запускал неконтролируемую реакцию, связанную с этим объектом [297]. Например, они брали чашки, находившиеся поблизости, и начинали пить из них, даже если чашки были пусты или принадлежали не им. Они чувствовали непреодолимый позыв щелкнуть выключателем или потянуть за ручку. Во всех этих примерах действия пациентов запускались внешними событиями и не были их добровольными (т. е. произвольными) действиями, хотя некоторые из них пытались объяснить свое необычное поведение как произвольное. Они судили о своих действиях так, будто они хотели сделать их, но на деле что-то из окружающей среды брало контроль над их действиями.

Мастер иллюзий

Обычно мы, если в нас не вселилось какое-либо странное нервное расстройство, чувствуем себя под контролем, поскольку соединение сознания и намерений в повседневном опыте подкрепляют наше убеждение, что мы хотели выполнять эти действия по доброй воле. Но если реальность свободной воли иллюзорна, почему мы ощущаем ее как реальность? Зачем нам нужно чувство свободы воли? Зачем оно было выработано в ходе эволюции?

Гарвардский психолог Дэн Уэгнер изложил одно из лучших объяснений этому [298]. Уэгнер утверждает, что именно наш мозг интерпретирует действия таким образом, поскольку это очень удобный способ отслеживать наши решения и действия. Множественные сознательные и неосознаваемые воздействия, ведущие к этим решениям, скрыты или слишком сложны, чтобы их отслеживать, но зато мы можем следить за результатом, испытывая чувство, что мы приняли решение. Например, мы пришли на праздник и хотим произвести впечатление на гостей. Подумайте обо всех причинах, заставляющих нас желать этого: социальная тревожность, страх быть отвергнутым, потребность быть в центре внимания и так далее. Что мы делаем? Мы полагаемся на свой прошлый опыт и решаем рассказать анекдот. Мы наблюдаем результат и затем сохраняем его в резерве на случай будущих праздников. Мы рассказали анекдот, но были ли мы вольны сделать по-другому? Конечно, мы чувствовали, что приняли такое решение, но при этом на наш выбор влиял опыт прошлых ситуаций, а также социальные нормы и правила. Если же наше поведение оказалось неуместным или мы совершили оплошность, то испытываем неловкость и смущение и в тайне спрашиваем себя: «О чем я думал?»