Иллюзия «Я», или Игры, в которые играет с нами мозг, стр. 13

Я живо вспоминаю свое собственное удивление и радость, когда моя старшая дочь улыбнулась мне в первый раз. Это была не столько улыбка, сколько взрыв смеха и хихиканья (с тех пор она всегда смеется надо мной). И хотя я уже был специалистом по поведению младенцев, отлично знающим, что социальная улыбка должна ожидаться приблизительно в это время, теоретическое знание не подготовило меня эмоционально к первой улыбке моей дочери, которая потрясла меня и заставила срочно рассказывать об этом всем, кто меня слышал. В некоторых культурах, например у индейцев навахо из Северной Америки, первая улыбка новорожденного считается праздником, и человека, который ее увидел, считают обогатившимся, и он должен подарить подарки всем членам семьи. При этом индейцы говорят, что человек прибыл в племя [91].

Простым натяжением двенадцати лицевых мышц наш макиавеллианский младенец может управлять взрослыми вокруг себя, улыбаясь им. Когда дети улыбаются нам, мы улыбаемся в ответ и нам хорошо! [92] Это происходит потому, что улыбка вызывает ответное ощущение радости в эмоциональных центрах нашего мозга, которые обычно связаны с этим выражением лица. Даже искусственная улыбка того, кого заставили закусить карандаш вдоль, доставит этим центрам больше радости, чем вид лица, сосущего карандаш, что заставляет надувать губы [93]. Копирование выражений лица друг друга заставляет нас чувствовать себя по-иному, и это одна из причин того, что эмоции заразительны. На самом деле мы, как правило, улыбаемся только тогда, когда рядом есть другие люди. Согласно одному эксперименту, игроки на дорожке автоматического боулинга (где кегли возвращаются в исходное положение автоматически) улыбаются, глядя в сторону от друзей, только в 4 % случаев удачных ударов. Но эта цифра возрастает до 42 %, если игрок поворачивается к приятелям лицом. Таким образом, улыбка адресована прежде всего другим [94].

Улыбка связана с развитием областей мозга, поддерживающих социальное поведение. Эти области расположены в лобной коре в районе глазниц. Хотя улыбку можно наблюдать и у неродившегося плода при ультразвуковом обследовании (что указывает на «встроенную» природу этого поведения) – приблизительно в два месяца от роду она возникает в комбинации с активностью мозговых центров высшего уровня, которые обслуживают социальные взаимодействия [95]. Иначе говоря, двухмесячный младенец уже использует улыбку, чтобы взаимодействовать с другими.

Встроенная способность улыбаться доказана примечательным наблюдением, что дети, которые от рождения слепы и глухи и никогда не видели человеческого лица, тоже начинают улыбаться в возрасте двух месяцев. Однако у слепых детей улыбка со временем исчезает, если ничего не делается, чтобы подкрепить ее. Без обратной связи способность улыбаться отмирает так же, как инстинкт следования у гусят. Но существует удивительный факт: слепые младенцы продолжают улыбаться, если взрослые обнимают их, тискают и щекочут [96], то есть отвечают на улыбку, дают почувствовать малышу, что он не один и о нем заботятся. Социальная обратная связь поощряет младенца продолжать улыбаться. Таким вот образом опыт ранних переживаний взаимодействует с нашей биологией, формируя социальное поведение.

На самом деле нет нужды рассматривать несчастные случаи рождения слепых детей, чтобы понять это. Младенцы с нормальным зрением улыбаются больше, когда вы смотрите на них или, тем более, улыбаетесь им. Если же вы сохраняете нейтральное или, что еще хуже, неподвижное, безучастное выражение лица, малыш перестает улыбаться и очень расстраивается. К моменту, когда груднички достигают 6-месячного возраста, они начинают плакать при виде злых лиц и хмурить бровки при виде печальных. Младенцы ожидают, что взрослые будут улыбаться, и предпочитают эти выражения лиц другим. А кто не предпочитает? Это универсальное выражение, которое еще Чарльз Дарвин считал одним из ключевых компонентов человеческих социальных взаимодействий [97].

Хохочущие крысы

Смех и улыбка – это не только сигналы, которые мы подаем другим, сообщая, что они нам нравятся. Это мощные эмоциональные посылы, связывающие нас как социальный вид. Это один из механизмов, запускающих интеграцию отдельных индивидуумов в группу. Когда моя маленькая дочь разразилась смехом, она продемонстрировала наиболее мощную примитивную потребность установить контакт. Без способности улыбаться и смеяться мы были бы изолированными индивидуумами. Мы используем смех, чтобы сгладить неловкие социальные ситуации – стремясь показать, что мы доброжелательно настроены, неагрессивны и считаем, что другой человек потенциально стоит нашего времени и усилий. Короче говоря, мы используем смех, чтобы генерировать свое отраженное Я – поскольку наше самовосприятие зависит от того, что другие думают о нас, а способность человека веселиться в нашей культуре рассматривают как важный критерий того, кто он есть. Видимо, поэтому многие из нас полагают, что их чувство юмора выше среднего, хотя статистически это невозможно. Мало кто готов признать, что у него нет чувства юмора. Это одна из основных привлекательных черт, которую одинокие люди используют в перечне своих достоинств. Человек, слишком серьезно относящийся к себе, воспринимается как холодный и отстраненный, а те, кто заставляет нас смеяться, будут восприняты радушными и отзывчивыми.

Трудно представить, как бы мы вообще преодолевали жизненные трудности, если бы у нас не было способности смеяться. Даже в самых ужасных ситуациях, какие только можно представить – среди узников нацистских концентрационных лагерей, – находилось место для смеха. Виктор Франкл, психиатр и философ-экзистенциалист, который сам был узником фашистского концлагеря, впоследствии написал, что среди прочих личностных особенностей, помогавших выжить в этих нечеловеческих условиях, были смех и юмор [98]. И Терри Андерсон, которого в течение 2455 дней удерживали заложником в Ливане в 1980-х, писал, что его товарищи по несчастью справлялись с ситуацией, обращаясь к юмору [99]. Один из них рассказывал нелепые истории. Другой передразнивал охранников.

Смех позволяет пережить невыносимые ситуации. Может быть, поэтому, вспоминая каждое из потрясших мир событий, приведших к гибели людей, кто-то обязательно произносит неизбежную «черную» шутку. Похоже, нам необходим смех как механизм выпуска подавляемой тревожности. Фрейд придумал термин «юмор висельника» и описал его в качестве защитного механизма для тех, кто стоит перед перспективой смерти. В такие моменты смех может одолеть нас, словно чихание, которое невозможно подавить. Я знаю это потому, что, когда я был подростком, на похоронах моего собственного отца меня одолел приступ хохота, который я никак не мог остановить, – событие, из-за которого я много лет испытывал чувство вины, пока не понял, что это была обычная реакция на стресс.

Психолог Роберт Провайн – исследователь смеха [100] – напоминает нам, что механизмы, генерирующие смех, – преимущественно бессознательные и что мы не можем выбирать, смеяться нам или нет, как обычно выбираем, произносить или не произносить фразу. Смех в значительной степени представляет собой реакцию, которую запускают в нас окружающие. Когда члены нашей группы смеются, мы тоже смеемся. Смех – это эмоциональное состояние, чувство, возникающее из системы, которая работает неосознанно в глубине мозга, генерируя возбуждение смеха. Но наше представление о том, что выглядит смешным, зависит от способа запуска этих эмоций, то есть от сигналов, исходящих от областей коры, обрабатывающих поступающую информацию. Смех может быть спровоцирован шуткой или бывает вызван чем-то не интеллектуальным, а телесным: например, щекоткой.