Разноцветные глаза (сборник), стр. 36

3

Мы заснули на рассвете, а под вечер меня разбудили запах жареных колбасок и полупьяные голоса, звучавшие все громче.

– Я создан калекой, а вы хотите, чтобы я был немым, – слышалось, как Анджелар кричит Максиму и Василию, продолжая в новом году какой-то давний, неизвестный мне спор. Лизы и остальных девушек не было, Максим у окна жарил колбаски, и его волнение было заметно по тому, как сильно он прибавил огонь, так что колбаски то и дело подпрыгивали над сковородой и ударялись в оконное стекло. За столом сидели Василий и Анджелар. Василий едва слышно говорил:

– Разве ты не видишь, что и лицо на тебе не твое? Взгляни на любую фреску, на любую картину, ты сразу же его найдешь. Тебе дали его на хранение, поносить на время, словно чужую шляпу, и оно перейдет дальше. То же самое – с твоим голосом и со свистом. Впрочем, обернись к своей тени на стене, она росла и полнела вместе с тобой. В нее ты однажды ляжешь в последний раз, и она переживет тебя. Далеко не все равно, на каком огне ты кормишь свою тень. Ты обязан выбирать, где ее пасти. Подумай об этом, сколько раз я советовал тебе не всякому огню доверять. Я знаю, сын никогда еще не помог отцу, но ты все время третий, а значит, лишний. Пришло время убрать на место вывернутый карман…

Василий взял вилку Анджелара и протянул ему.

– Причеши бороду, – сказал он вполголоса, но Анджелар отказался. И словно как некий довод в этом непонятном споре на стол упала

– И вилка твоя, – продолжал вполголоса Василий, – не всегда была с четырьмя зубцами, как сейчас, но была, как и все вещи и существа, о двух концах. Надеюсь, ты это признаешь. Только позже, соединением двух таких вот двузубых вилок, появилась четырехзубая. Все ее зубцы имеют определенное значение. Видишь, первый зубец, угловой, он создает, а не создан, это принцип или символ отца. Второй зубец принадлежит тому, кто создает, но и сам создан. Это Слово. Третий зубец создан, но ничего не создает, как ты, например, сынок. Четвертый зубец, снова угловой, принадлежит тому, кто не создан (как и первый) и не создает. Это первый зубец в состоянии отдыха, ибо тот, кто может создавать, может и не создавать. Он вновь принадлежит отцу как конец пути, завершающийся там же, где и начался.

Соединение двузубой вилки и четырехзубой, согласись, выражено в современных системах исчисления по-разному. Короче говоря, два плюс два на Востоке – это не то же самое, что в Европе. Возможно, разница проистекает из того, что к понятию числа «два» в Китае пришли вовсе не тем путем и не в тот момент, когда в европейских языках появилось двойственное число [23] (как и в нашем языке), а в математике – понятие двоичности. Число два, самое важное число, сводится, впрочем, к единичности, ведь оно – лишь отражение нашей двуглазости, подобно тому, как двузубая вилка двузуба только в мясе и однозуба в держащей ее руке. Из единственности происходит множественность, поскольку, неспособный воспринять могучее содержание Единичности, дух (как и наш желудок) измельчает его, делит на куски, пережевывает и превращает Единственность во множественность, чтобы ухватить ее по частям.

– Вы хотите от меня избавиться! – внезапно воскликнул Анджелар, перебив Василия с возбуждением, ничуть не соответствовавшим смыслу и мирному тону только что сказанного. Непривычно было слышать его испуганный голос и видеть, как он возбужденно поворачивается к Максиму, продолжавшему жарить колбаски в белом вине.

– Тебе известно, – спокойно продолжал Василий, – что мы подняли тебя из ничего. Каждый носит свою смерть во рту и может, когда пожелает, выплюнуть ее, но нельзя ставить под сомнение то, чем все живы. Все дело в этом.

– Но ваша кровать на троих, – говорил Анджелар нервно, – разве в ней нет места и для моего слова?

Он дрожал так, что пальцы его барабанили по столу, и оглядывался то на меня, то на Максима, расставлявшего у окна тарелки. Очевидно, Анджелар сразу же почувствовал в разговоре какой-то скрытый, опасный для него смысл, поначалу мне непонятный.

– Скоро все будет ясно, – продолжал между тем Василий. – Греческая, а потом и византийская система, в которой для обозначения чисел использовались буквы и которая на протяжении тысячелетия была в ходу среди славян, включает нас в череду математических расколов. Поэтому и нам необходимо переливание памяти. Упомянутая система идеальна, поскольку, используя буквы вместо цифр, она единственная дает всегда два точных результата.

Если записать простейшее арифметическое действие вычитания арабскими цифрами: 441–20 = 421, получится только один результат. То же самое действие, изображенное греческими (и славянскими) буквами, дает, однако, два решения. Первое совпадает с арабским:

Количественное значение выражения: Д~. В~. А~. дает результат (как и в случае арабских цифр) 421, но если прочитать его как буквенное выражение, получится слово два. Это слово связано с первым результатом, поскольку цифры этого числа (два) содержатся каждая в предыдущей: единица в двойке два раза, двойка в четверке два раза. Таким образом, поскольку все цифры в этой части мира имеют свои буквенные обозначения, все результаты имеют соответствующий смысл. И наоборот. Каждое слово в нашем разговоре имеет свое числовое значение. Например, год назад на лифчике Лизы было написано слово «Давай!» [24], как мы все помним. Его числовое значение составляет 1145, а это наверняка объем ее груди в миллиметрах, что ты, Анджелар, должен знать лучше меня. К нам, забывшим двойственное число и уже несколько веков использующим в речи только единственное и множественное, оно вернется однажды в язык и полезет из ушей.

– Не понимаю, какое отношение вся эта ваша математика имеет ко мне, – снова перебил Анджелар Василия.

– Скоро поймешь, что имеет, и еще какое. Если не к тебе, значит, к твоей вилке. Ты не приручил ее, смотри, не сломай об нее зуб.

Итак, в промежутке между двумя правильными (но различными) решениями одного и того же арифметического действия скрыты огромные незаполненные области, неосуществленные возможности, неисчерпаемые источники энергии. Этот дополнительный, неучитываемый и уточненный результат, который мы перестали принимать во внимание (подобно тому, как наш язык забыл двойственное число), выбрав современную систему числовых обозначений, и есть тот зазор в пространстве, в котором можно жить здесь, на Балканах, на границе двух систем исчисления, где результаты по греко-славянскому варианту обогащаются забытыми и неожиданными резонансами. Говоря коротко, два и два сегодня на Востоке ровно столько, сколько два и два будет на Западе завтра. А это вовсе не одно и то же. По крайней мере, в один и тот же день. И как тут можно игнорировать это невозделанное, неисчерпанное и нетронутое промежутное пространство, которое следует заселить и использовать. Доводы таковы, что ты обязан принять их во внимание, если не как свои собственные, то как способ нашего существования, как formulae, по которой только и можно выжить на этой земле… А вместо этого ты ведешь себя как человек, который (чтобы не состариться) бежит за днем…

– Да что это вы в последнее время Вселенский собор какой-то проводите, осуждая меня?! – воскликнул Анджелар запальчиво, в приступе отчаяния. – Совсем перестали со мной разговаривать как обычно. На рынке, на улице, на трамвайных остановках оба твердите какие-то непонятные вещи. Ведь сейчас не триста тридцать шестой год, а тысяча девятьсот семьдесят четвертый! Спросишь, сколько платить за лук – а вы философствуете о рожденном и нерожденном; хочешь узнать почем хлеб, отвечаете: «Отец дороже сына!» Поинтересуешься, свободна ли ванная, Максим отвечает: «Сын произошел из ничего!», а Василий: «Три динара менее ценны, чем два динара!» Как будто я гвоздь у вас в тесте. Это Белград, а не Сингидунум [25]!