Юмор разноликий (сборник), стр. 25
Председатель несколько растерялся от такого обещания Макеева, но спохватился и несколько натужно выразил свое согласие со словами нового председателя неизвестной ему комиссии и пообещал люкс в местной гостинице и хорошую встречу. Макеев с удовольствием представил, с каким ужасом этот тщедушный председатель будет ждать обещанной проверки.
В хорошем настроении Макеев положил красную трубку и задумался, кому бы ему еще позвонить. Герб на телефоне спецсвязи говорил о неограниченных возможностях его владельца, и тут Еремею Никодимовичу вдруг вспомнилось первое лицо в стране. А если это лицо привычно прошамкает что-то в ответ, что же Макееву сказать такое, чтобы не показаться полным идиотом. Он задумался так, как не задумывался уже давно, и даже вспотел. Может быть, спросить дорогого руководителя об итогах посевной, но это и впрямь будет выглядеть глупо. Нет, лучше в связи с новым назначением представиться скромно и просто поинтересоваться указаниями высшего руководства в области общего согласования, которым собирался руководить Еремей Никодимович. Что-то внутреннее подмывало его на этот звонок.
Дрожащей рукой Макеев поднял красную трубку и тихо назвал должность первого лица. Из трубки совсем спокойно ответили, что соединят через минуту, потом раздался щелчок, и хриплый голос представившегося помощником первого лица по общим вопросам спросил его о цели звонка. Еремей Никодимович чётко отрапортовал. Помощник подумал и сказал, что первое лицо в настоящий момент обедает, но он доложит о вопросе Макеева при первой же возможности.
Макеев бережно положил трубку и улыбнулся: вот, мол, ему сообщено, что само первое лицо сейчас обедает. Другому бы просто что-нибудь хрюкнули, а ему при его новой должности сказали все откровенно. Он сам почувствовал к себе некоторое уважение и в состоянии глубокого удовлетворения отправился отобедать в спецстоловую.
Тысчонка
Наступила полночь. Тускло блестел мокрый асфальт и его матовый блеск обступал своими таинственными очертаниями темный, плохо освещенный город. Этот полумрак и таинственность большого города внушали страх. Душа куда-то проваливалась, не находя опоры и покоя. Сидя среди этой, леденящей душу, темноты в своей серой машине, Николай судорожно нащупал под сидением тяжелый разводной ключ, после чего немного успокоился и направил свою машину в середину пустынной и немного освещенной площади. Медленно выехав на пустое место, Николай заглушил мотор. Он все еще раз огляделся. Было видно далеко вокруг, и никто не мог приблизиться к его такси незамеченным, хотя бы метров за пятьдесят.
Только после этого Николай стал доставать из различных потайных мест деньги. Через полчаса надо было возвращаться в парк и сейчас наступило время подбить бабки. А эти бабки складывались из сотенных и тысячерублевых купюр в приличные пачки. Нервно оглядываясь, Николай пересчитал деньги еще раз. Выходило почти сто три тысячи. Когда-то таких денег хватило бы на весь таксопарк, а теперь это была ежедневная норма, хотя изрядный куш оставался и самому Николаю. Можно было бы ехать в парк, но что-то в самой глубине неясной человеческой сути подстегивало еще разок промчаться по пустым улицам, разбрызгивая лужи, и получить с тихого ночного пассажира лишнюю тысчонку.
Пассажир попался безопасный. Про себя Николай назвал этого сухонького старичка «профессором». Старичок сказал адрес и всем своим видом показал, что он готов сразу же ехать, но Николай с разгона ошарашил его чётким словом «тысяча».
Старичок не понял, а когда понял, стал говорить, что у него вся пенсия – семь тысяч, что он давно болеет, и сейчас едет от врача и никак ему в такое позднее время до дома не добраться. Говорил он это все со слезой в голосе, но Николай вспомнил, что ему еще за дачу отдавать почти двести тысяч, и спокойненько парировал:
– Не хочешь, дед, не езжай! А сейчас цены такие: хочешь кататься – готовь бабки! Скажи спасибо, что зелененьких не требую…
Сказал это Николай и вспомнил, что сейчас все что-то продают, совсем не ценят устаревший лозунг: «Человек – человеку – друг, товарищ и брат». Стали в последнее время все чаще предавать друзей и грабить братьев, своих и чужих. Успокаивает себя такими доводами Николай, но где-то и помнит, что не всегда он был таким, а даже наоборот лет десять назад, в начале своей таксомоторной карьеры был он вполне добреньким, жалел и старушек и старичков, но с годами понял, что всех не пережалеешь, а себе, таким образом, никогда не скопишь на кусочек полновесного сытого счастья.
Старик тем временем как-то сжался, но согласился с красноречивым водителем. Всю дорогу он обиженно молчал, но и в таком виде подвез его Николай довольно быстро и получил с него тысячерублевый билет, но сложенный в шестнадцать раз. Видать и впрямь старик держал эту бумажку в большой заначке.
Высадил Николай старика, всего доброго пожелал и проехал два квартала, но не забывался этот старик, от этого и на душе было как-то хлипко. Тут Николаю и подумалось, что сейчас неплохо кому-нибудь помочь для собственного душевного равновесия. С такими странными мыслями Николай вел свою машину по полутемному проспекту Ветеранов; пока не заметил высокую сгорбленную фигуру с поднятой жалобно рукой.
Что-то было нерешительное и ущербное в этой худосочной несуразной фигуре. Николай притормозил, и этот худой верзила сложился пополам, открывая дверцу, и дрожащим голосом стал просить подбросить на пару остановок за «полштуки». Николай сразу согласился, и верзила плюхнулся рядом и сразу ткнул под ребра чем-то твердым. Николай обмер; в его куртку упирался вороненый ствол. Как-то сразу забывалось о ключе под сидением, и вспомнились похороны всех убитых за последние два года таксистов с вереницами гудящих машин…
Как во сне, Николай выгреб всю свою выручку, хотя можно было бы и утаить половину, но он отдал все до последнего рубля, даже боясь взглянуть в мутные глаза верзилы. Тот тем, тяжело, нервно дыша, сгреб кипу денег и бросил ее в клетчатую авоську и, не закрыв дверцу, быстро рванул в ближайший двор. Минут пять Николай сидел неподвижно, полулежа на таком знакомом до последней отметинки руле. Сердце бешено колотилось. Вдруг кто-то распахнул заднюю дверцу и почти одновременно в салон ввалились два крепких парня в кожаных куртках. Таких крутых парней в обычное время Николай никогда бы не решился пустить в свою машину, но тут они подкрались откуда-то сзади. Крутые ребята без всяких сомнений сразу стали требовать денег. Тут Николай расхохотался. Эти двое от неожиданности растерялись, так как до этого никто не смеялся, когда они его грабили. Николай резко прервал свой смех, мгновенно сообразив, что если он сейчас все не объяснит грабителям, они его просто прирежут. Удивительно четко он все рассказал в двух словах и показал арку, куда скрылся худосочный верзила. Старший из кожаных парней приказал ехать туда же. Машина сразу завелась и въехала в большой темный от деревьев двор, окруженный горящими окнами огромного девятиэтажного дома.
Посередине этого, полного деревьями и кустарниками, двора находилась детская площадка. На этом пустынном и потому немного освещенном пространстве возвышалась темная беседка. В беседке мелькнул свет карманного фонарика, и угадывалась скрюченная фигура высокого худого человека. Вероятно, верзила пересчитывал украденные деньги.
Сминая кустарник, машина подъехала почти вплотную к беседке. Через несколько секунд двое в кожаных куртках ввалились в неё. Фонарик погас и тотчас из беседки выпал верзила, растянулся плашмя. Две плотные фигуры сосредоточенно попинали его ногами и двинулись к такси. Почему-то Николай уже ничего не боялся, а только ждал, чем это все закончится. Дождавшись, когда его невольные спутники усядутся, он ловко объехал деревянный грибок и вывел свою машину на проспект. Один из пассажиров велел ехать на улицу Достоевского, и уже через десять минут хорошей езды такси остановилось на этой старинной улице. Тут только Николай заметил, что в руках у того, кто велел ехать на улицу имени писателя-гуманиста, находится авоська верзилы. Этот крутой парень сказал четко: «Спасибо, шеф!» Затем он сунул руку в эту памятную для Николая авоську и извлек из нее несколько бумажек, отобрал одну и кинул на сидение рядом с водителем.