Знаменитые авантюристы XVIII века, стр. 19

Казанова был арестован на другой же день после этого последнего свидания со своим благодетелем, 25 июля 1755 года. Messer grande явился к нему на квартиру рано утром, разбудил его, велел встать, одеться и следовать за ним.

— По чьему приказу меня арестуют? — спросил Казанова.

— По приказу Верховного суда.

Глава X

Слова «Верховный суд» окаменили Казанову. Он вдруг превратился в автомат. Пока messer grande рылся в его бумагах и вещах, пересматривал и собирал в кучу его книги, Казанова совершенно машинально встал, оделся, даже побрился и расфрантился, точно на бал собрался. Когда он был готов, messer grande пригласил его следовать за собой.

Весь дом был наполнен стражниками; их был целый отряд, человек сорок. Казанову пригласили сесть в гондолу. Messer уселся с ним, захватив в лодку четырех человек из отряда. Приехали сначала в квартиру или канцелярию messera; любезный хозяин предложил Казанове позавтракать, но тот отказался. Тогда арестованного заперли в отдельную комнату и продержали там четыре часа.

Наконец пришел messer grande и объявил Казанове, что, согласно полученному приказу, должен препроводить его в свинцовую тюрьму. Казанова последовал за ним, не промолвив ни слова. Сели в гондолу и, пройдя по сети малых каналов, вошли в Canal Grande и высадились на Тюремной набережной. Прошли по нескольким лестницам, перешли через крытый мост, Мост Вздохов, известный всем и каждому по романам и по картинкам, и очутились в здании знаменитой тюрьмы, крытой свинцовыми листами. Тюрьма вслед за мостом начинается галереею; за ней следует ряд комнат. Во второй из этих комнат сопровождавший Казанову сановник представил своего арестанта какому-то человеку в одежде патриция. Этот господин, совершенно незнакомый Казанове, обмерил его взглядом. Это был секретарь инквизиции, Доменико Кавалли.

— Отвести его в депо! — распорядился Кавалли.

Тут же стоял и тюремщик с громадной связкой ключей. Казанова был передан в его распоряжение. Тюремщик захватил с собой двух конвойных и повел Казанову вверх по лестницам. Вошли в длинный коридор, потом перешли в другой, отделенный от первого замкнутою дверью. В конце этого коридора отомкнули дверь: открылась скверная, грязная каморка, длиною в шесть шагов и шириною в два, скупо освещенная через высоко пробитое окошечко. Казанова подумал, что его тут и водворят, ни он ошибся. Тюремщик вооружился громадным ключом, отпер тяжелую, окованную железом дверь с дырой посредине и велел Казанове пройти в эту дверь. Между тем глаза Казановы невольно остановились на какой-то чудовищной машине, вделанной в прочный станок. Эта машина имела вид подковы, толщиною около дюйма. Пока Казанова рассматривал эту машину, тюремщик с усмешкой разъяснял ему ее назначение.

— Я вижу, сударь, что вам хотелось бы узнать, зачем тут эта штука. Сейчас объясню вам. Видите ли, когда их превосходительства (т. е. члены Совета Десяти) приказывают задушить арестанта, его усаживают на табурет, задом к этой подкове. Затем его шея вставляется внутрь подковы, а вот эта веревка проходит сюда, в дыру, и охватывает шею спереди. Потом свободный конец веревки наматывают вот на этот ворот и вертят ворот, сдавливая шею приговоренного, пока он не отдаст своей грешной души Господу. Около него, само собой разумеется, остается духовник все время, до последнего издыхания.

— Это очень остроумно, — заметил Казанова. — А кто же занимается вращением ворота, вероятно, вы?

Но тюремщик не удовлетворил его любопытства и знаком пригласил пройти в дверь. Казанова должен был согнуться, почти присесть, потому что дверь была не больше 3,5 футов в высоту. Как только он прошел в дверь, тюремщик захлопнул ее и запер на ключ. Потом, через окно в двери, он спросил Казанову, что он желает иметь на обед. Но узник не чувствовал особенного аппетита, и тюремщик удалился, тщательно замкнув все двери.

Казанова осмотрел свое помещение. Оно было снабжено довольно большим окном, фута два в квадрате, заделанным железною решеткою в шестнадцать клеток. В каморке было бы светло, если бы перед окном не торчал конец громадной деревянной балки, выставлявшейся из стены здания. Каморка была всего в пять футов вышины, так что высокорослый Казанова мог ходить по ней не иначе, как нагнув голову. Она разделялась на две части; две трети общей площади приходились на переднюю часть, а остальная треть образовала какую-то нишу, вроде алькова, где могла поместиться кровать; но в каморке не было ничего: ни кровати, ни стола, ни стула. На полу стоял только гнусного вида сосуд, назначение которого было нетрудно угадать, да в одном месте к стене была прилажена полка. На нее Казанова и положил свой роскошный шелковый плащ и шляпу, отделанную испанскими кружевами и белыми страусовыми перьями.

В каморке стояла удушливая жара. Казанова машинально приблизился к дверному окошку и заглянул в соседнюю каморку, через которую был ход в его келью. Там при слабом свете, проникавшем с улицы, он увидал целое полчище крыс колоссальных размеров. Казанова боялся этих животных до истерики. Он с содроганием подумал о том, что они, пожалуй, проникнут и в его каморку; опасаясь этого нашествия, он запер окно своей двери внутренним ставнем. Затем он облокотился на решетку своего окошка и простоял так часов восемь подряд, немой и неподвижный.

Бой часов неожиданно привел его в себя. Он очнулся и с беспокойством подумал о том, что к нему до сих пор никто не подумал наведаться. Ему должны были доставить хоть стул, стол и кровать и, кроме того, накормить его. Прошло еще три часа, пробило двадцать четыре [14], т. е. полночь. Тогда узником овладело бешенство. Он принялся изо всех сил кричать, стучать, стараясь произвести по возможности самый адский шум и грохот. Но целый час, проведенный в этом бесновании, убедил его, что тюрьма с этой стороны отличалась образцовым устройством; она съедала всякий звук. Его вопли не дошли ни до чьего уха; может быть, впрочем, и дошли, но никто не обратил на них внимания, Измученный и доведенный до отчаяния Казанова, наконец, растянулся на полу своей тюрьмы.

Он лежал и думал. Ему пришло в голову, что инквизиция уже приговорила его к смерти, что его бросили в этой норе и оставят тут, пока он не околеет с голоду, сколько бы он ни кричал и ни бесновался. Он медленно, шаг за шагом перебирал свою жизнь. Он вспомнил свои кутежи, разврат, пьянство, обжорство, свою картежную игру, быть может, далеко не всегда безупречно чистую. Все это было нехорошо и даже мерзко; но во всем этом не было ни государственного преступления, ни еретичества, словом, ничего такого, что, с точки зрения духовного или государственного правосудия, заслуживало бы смерти. И, сознавая себя все-таки невинно страдающим, он вновь впадал в бешенство и изрыгал такую увесистую ругань на своих мучителей, которую потом самому было стыдно вспоминать.

Он был измучен, голоден, его терзала палящая жажда. К счастью, утомление взяло верх над всеми другими удручавшими его казнями, и он заснул. Он все-таки был молод, здоров, силен, и его натура еще очень легко могла сладить со всякими невзгодами.

Он проснулся среди глухой и безмолвной ночи, все время пролежав на левом боку. Проснувшись, он вспомнил, что положил свой платок рядом. Он потянулся за ним правою рукою и вдруг нащупал что-то холодное, как лед. Он свету не взвидел от прилива внезапного страха. Он никогда не допускал в своей натуре даже способности к такому безмерному ужасу. В самом деле, было от чего и ужаснуться: он явственно ощутил мертвое тело, чью то неподвижную мертвую руку. Казанове спросонок и после всех треволнений рокового дня почудилось в этом что-то фантастическое; на него нахлынули воспоминания средних веков. Первые минуты он оставался неподвижен, уничтожен приливом ужаса.

Он лежал как каменный, со вздыбившимися волосами, без звука, даже без мысли. Когда же, наконец, способность размышлять вернулась к нему, он прежде всего припомнил, что в камере раньше не было трупа; значит, труп явился, пока он спал. Какой-нибудь несчастный узник был задушен и брошен рядом с Казановой. Но зачем?.. Чтобы возвестить ему, что его ожидает такая же участь?.. Тогда ужас, вначале поглотивший его мгновенно, сменился пароксизмом бешенства. Он снова схватился за руку трупа, чтобы окончательно убедиться в ужасном факте. Схватив ледяную руку трупа, он хотел встать, уперся на левый локоть и тут только понял, что мертвая рука была его собственная левая рука, которую он отлежал до полного онемения и бесчувствия!