Ночной гость, стр. 8

Рут попыталась представить себе Фриду, держащей кого-то за руку. Это ей почти удалось.

– Но даже если тебе хочется, тебе нельзя это сделать. Это развод, – сказала Фрида. И также смерть, подумала Рут. – А потом ты забываешь. Есть вещи, вкус которых я забыла. Спросите меня, какой у них вкус.

– Я даже не знаю, – сказала Рут. – Какой вкус у салата?

– Салат мне можно. Я ем салат. Спросите меня о чем-нибудь другом. Спросите про мороженое.

– Хорошо. Какого вкуса мороженое?

– Не помню, – ответила Фрида. – Это развод.

Рут была в восторге от развода Фриды. Ей захотелось позвонить знакомым и рассказать об этом. Но кому позвонить? Филипа никогда нет дома, или, возможно, она не сумеет верно вычислить разницу во времени. Можно рассказать об этом Джеффри, но он никогда не одобрял того, что называл ее «извращенным чувством юмора», под которым явно подразумевался «налет жестокости». И если она скажет ему: «Эта женщина, Фрида, развелась с едой», он, возможно, заставит Рут подробно все объяснить, а затем ответит: «Тем лучше для нее». Джеффри уже склонялся к тому, чтобы одобрить визиты Фриды. Рут, как и обещала, отправила ему бумаги. Он также, по словам Фриды, регулярно посылал ей электронные письма с инструкциями о том, как ухаживать за его матерью. Этому ее учили, спасибо большое, но, как вы вскоре убеждаетесь, самая трудная часть их работы – это родственники. Ох уж эти родственники.

Наконец Фрида съела яйцо.

– Вы от природы тоненькая, верно? – спросила она с оттенком жалости в голосе.

– У меня появился животик, – сказала Рут, но Фрида уже не слушала. Она стучала по краю пустой скорлупы, пока та не провалилась внутрь.

– На моей работе хорошо быть крупной. Вот что я заметила. Хотя я встречала медсестер, крошечных девчушек, которые стоили десятерых мужчин. Никогда нельзя недооценивать сестер.

– Мне кое-что известно о сестрах, – сказала Рут, и Фрида посмотрела на нее с некоторым изумлением. – Моя мать была медсестрой.

– Она брала вас с собой на работу? – спросила Фрида с некоторым беспокойством, как будто у нее была куча ребятишек, которых ей велели оставить дома.

Рут рассмеялась:

– Ей приходилось это делать. Мои родители были миссионерами. Мать была медсестрой, а отец врачом. У них была клиника при больнице. На Фиджи.

Она впервые за несколько недель после появления Фриды упомянула о Фиджи. Фрида никак не отреагировала. Казалось, она испытывала непонятное недовольство.

– Я видела, как тяжело трудится моя мать и как она устает, – продолжала Рут веселым и непринужденным тоном, начиная нервничать. – И как мне кажется, ее никогда по-настоящему не ценили, хотя и очень любили. Ценили работу моего отца и самопожертвование матери. Вот как воспринимали это люди.

– Какие люди? – спросила Фрида, как будто ставя под сомнение существование вообще каких-нибудь людей.

– Ну, знаете ли, – ответила Рут, неопределенно махнув рукой. – Люди из больницы, люди из церкви, семья. Работа медсестры всегда казалась мне очень недооцененной.

Фрида фыркнула.

– Это я не называю работой медсестры, – сказала она.

Потом встала с места, казалось полагаясь на безопасность своего роста. Воздев подставку для яиц, подобно кубку, она прошла на кухню и толкнула сетчатую дверь бедром.

– Это для улиток, – сказала она, швырнув расплющенную скорлупу в сад.

Вскоре прозвучал гудок такси, и Фрида в прекрасном расположении духа покинула дом.

Рут часто просыпалась с ощущением, что ночью случилось что-то важное. Быть может, ей опять приснился тигр. Быть может, ей опять приснился, как обычно, Ричард Портер у нее в постели – хотя наверняка подобный сон ей должен был сниться про Гарри. После того как в доме появилась Фрида, она все чаще думала о Ричарде, как будто дневная компания напомнила ей о существовании других людей. С Ричардом, Фридой и ощущением необычайной важности происходящего недели наполнились смыслом. Еще они наполнились, как заметила Рут, странным, густым, оранжерейным теплом. Она сняла одеяло с кровати и облачилась в легкую одежду – летние платья или хлопковые шорты с маленькими мягкими футболками, которые носили в детстве ее сыновья. Кошки теряли зимний мех в весенних колтунах, и Рут по-прежнему слышала ночами птиц и насекомых. Но ничего не происходило. Фрида установила в ванне поручни и научила Рут ложиться и вставать, почти не напрягая спину. Она мела и драила полы и давала Рут таблетки, рекомендованные натуропатом, другом Джорджа; они якобы улучшали память и функцию мозга и были сделаны из обычной кухонной оранжевой приправы, окрашивающей мочу в ярко-желтый цвет. Звонили Филип и Джеффри. Все это занимало время, но ничего необычного в этом не было.

Однако оставался вопрос с машиной. Рут не любила водить и боялась машины Гарри. Она смотрела на нее из окон на кухне, беспокоилась о ней ночью. Так как Рут питалась дарами Фриды, фруктами и консервами, полученными от мифических друзей Джорджа, необходимость ездить в город на машине или даже на автобусе отпала. Рут теряла вес. Она доела последние тыквенные семечки, и они прошли насквозь. Раз в неделю по указанию Джеффри она садилась в машину и заводила мотор, испытывая при этом практичное и деловитое чувство возрождения, сменявшееся тревожным ощущением того, что она едет на собственные похороны.

Однажды, когда Рут сидела на водительском месте, в окне появилась голова Фриды, подобно голове неожиданно нагрянувшего полисмена. Сердце Рут подпрыгнуло, но руки остались на руле. Она ощутила гордость, как будто это, вразрез с ее собственным мнением, служило доказательством того, что она хороший водитель.

– Вы никогда на ней не ездите, – сказала Фрида. – Вам нужно ее продать.

Рут боялась машины, но не хотела ее продавать. Это казалось непреложным.

– Я не могу, – сказала она.

Через неделю Фрида вновь подняла этот вопрос.

– Я знаю людей, которые купили бы эту машину хоть завтра, – сказала она.

– Машина дает независимость, – сказала Рут, цитируя Гарри, который заставлял ее водить раз в неделю. Это называлось «не терять сноровки».

Фрида покачала головой:

– Не дает, если вы никогда не водите. – Она пообещала, что такси ее брата всегда будет в распоряжении Рут, бесплатно. – В конце концов, теперь вы член семьи, – сказала она с необычной веселостью.

Она также предложила взять на себя покупки Рут, приобретать марки, отправлять письма, оплачивать счета и, если нужно, вызывать врача.

– Нельзя же каждый день есть консервированные сардины, – сказала Фрида. – Если правительство платит мне за то, чтобы я делала для вас покупки, можете доверить мне покупки. Для этого я здесь и нахожусь.

Фрида любила повторять эти слова, словно их регулярное употребление подчеркивало исключительность ее роли. Они адекватно выражали меланхолическую важность ее желания услужить. Однако, несмотря на это, Рут воспротивилась предложению продать машину. Что, если ночью она услышит, что кто-то проник к ней в дом, и ей придется бежать? Или ей понадобится срочная медицинская помощь, а телефон не будет работать?

– Но как вы тогда поведете машину? – спросила Фрида.

– Это может быть разрыв барабанной перепонки. Или что-нибудь случится с кошками, и мне придется везти их к врачу. Ведь кошкам не вызовешь «скорую», верно?

Однако по-настоящему ее тревожил – она с удивлением это поняла – тигр. Разумеется, это было смешно. Но вдруг он вернется однажды ночью, когда она забудет закрыть дверь в гостиную? Она услышит, как он решительно идет по коридору к ее спальне на своих проворных лапах, и бежать можно будет только через окно. Рут представила себе, как выбирается в сад и, пригнувшись, бежит в кустах, страшась, что тигр учует ее своим великолепным носом. Как будто с ее больной спиной она была способна выпрыгнуть из окна и пригнуться! Или это был короткий, освещенный луной бросок по морскому берегу с горячим дыханием тигра за спиной, в то время как ее машина тихо стояла на удобной подъездной дорожке какого-нибудь более удачливого незнакомца.