Наука умирать, стр. 97

   — Несколько их у меня. Не хотел брать — шумят, баламутят.

   — Я тебе говорю об одном матросе. Руденко. Кто он у тебя?

   — Напросился на артиллерию. Все орудия его.

   — Орудия ладно. Он командиром хотел, но я не допустил. Сволочь он. Надо, чтобы завтра он там остался, а та нам с тобой плохо будет.

Руденко эту ночь совсем не спал. Можно было бы вздремнуть под железный грохот бронепоезда, но дёрнуло его позавчера днём пойти в госпиталь. Убедил себя, что перед выездом на фронт надо показаться врачу — рана ещё побаливает. А сам вошёл в госпитальный двор и... направо к флигелю, где располагалась Ольга. Подошёл, заметил, что занавески на окнах раздвинуты. Те же занавески. Открылась дверь и... вышла Ольга Петровна в белом халате и косынке с красным крестом. Увидела его и засмеялась по-бабьи завлекающе.

   — Ты, Олеженька? Ой, как хорошо. А я тебя вспоминала.

   — Сказали, будто уезжала куда-то.

   — Не уезжала, а чуть было не увезли меня. На допрос вызывали. Ночь в камере просидела. Отпустили по болезни, к тому же и не виновата я ни в чём. Разве ж таких баб, как я, сажают? Разворовали без меня всё. Только ржавую селёдку оставили.

Она смеялась тем проклятым ночным хохотком, какого за всю жизнь не забудешь...

Так и мучился всю дорогу, пока бронепоезд шёл от Тихорецкой до Шаблиевской. Выбрался на платформы с орудиями, зашёл в бронебашни — везде порядок. Справа впереди поднималось ещё холодное большое солнце. По станции бродили помятые невыспавшиеся солдаты. Из вагонов и башен бронепоезда тоже вылезали невыспавшиеся. Тревожно оглядывали пёстрые степные дали. Слева, вёрстах в десяти, уже постукивали пулемёты.

Марков приказал Туненбергу атаковать. Кубанский полк развернулся в цепи, двинулся к хутору и залёг под первыми же выстрелами красных. Это не офицеры. Без них требуется другая тактика.

Сидел он на том же вчерашнем холме, рассматривал в бинокль хутор, кучки земли, обозначающие окопы противника, реку с деревянным мостом. Далее — станция, паровозные дымки. Слева — железнодорожный мост. Справа — крутой склон холма, внизу зеленеет травка, кудрявятся какие-то кустики, и низинка идёт в сторону хутора...

   — Расстегаев [52]! — крикнул генерал; есаул был здесь же, на холме, вместе с другими командирами и ординарцами. — Видишь низинку-тропинку? Это для твоей сотни. В галоп, и атакуй с фланга и тыла.

   — Сотня, по ко-оням! За мной! — скомандовал есаул, и конница рванулась по низине.

Два орудия Миончинского стояли впереди, готовые к бою. Лишь показался с юга эшелон, едва заметный в бинокль, как там, почти на горизонте, взметнулись взрывы. Закопошились люди, выбегающие из вагонов, и Миончинский перешёл на шрапнель. Лопнули розовые на восходящем солнце дымки... Сотня Расстегаева ворвалась в хутор. Засверкали серебряными искрами шашки. Красногвардейцы, лежавшие цепью перед хутором, побежали по домам. Поднялся Кубанский полк, но чуть ли не из каждого сарая на окраине хутора забили пулемёты. И Расстегаев повёл сотню обратно. Вдогонку били пулемёты. По степи мчались несколько лошадей без всадников. Вот он — решающий момент. Вот для чего в отряде Маркова есть третье резервное орудие с мастером артиллерийского огня штабс-капитаном Шперлингом [53].

   — Конвойцы, Шперлинг, за мной вперёд!

Впереди генерал, за ним — семеро кавалеристов и одно орудие. Они атаковали. Поднялись залёгшие кубанцы. Марков обогнал их и рвался к хутору. По наступающим били пулемёты из сараев. Двое марковских конников упали, лошади ржали и метались, потеряв всадников. Марков первым ворвался в хутор. Расстегаев уже был снова здесь и кричал:

   — Ваше превосходительство, я взял 150 пленных.

Перешли на южную окраину хутора. Мост через речку был цел. Марков приказал захватить мост и гнать красных дальше к станции. Оттуда медленно выползали зелёные коробки бронепоезда.

Руденко оттолкнул наводчика, сел на станину орудия, прильнул к панораме.

   — Вон она, белая шапка, — злорадно прохрипел матрос. — Сколько там? Миля с хвостиком?

   — Прицел в вёрстах, товарищ командир, — сказал наводчик.

   — Знаю, братишка. Миля — полторы версты. Прицел покручу тридцать... Пускай тридцать пять. Заряжай гранатой!

Бронепоезд, как увидел Марков в бинокль, остановился напротив хутора. Первый разрыв взметнул землю шагах в двухстах.

   — Ваше превосходительство, отойдёмте в хутор, за сараи, — предложил Расстегаев.

Марков согласился, и едва они отошли за сарай, как снаряд разорвался точно на том месте, где они только что стояли.

   — Знатно, но поздно, — оценил генерал выстрел. — А где наш Миончинский?

Они быстро нашли командира батареи — двое артиллеристов тянули телефонный кабель. Один влез на крышу сарая, другой подавал ему катушку. Там же суетились и офицеры. Грохнул ещё взрыв, и загорелся дом неподалёку.

   — Лезем к артиллеристам на крышу, — сказал Марков есаулу. — Я должен видеть бой.

Миончинский, стоя на крыше, уже командовал но телефону:

   — По бронепоезду! Гранатой!

Из центра хутора выехали несколько всадников, увидев генерала, остановились возле наблюдательного пункта. Один из них крикнул:

   — Ваше превосходительство, разрешите доложить: мы — разъезд от 3-й дивизии...

Марков ловко спрыгнул вниз:

   — Докладывайте.

   — Ваше превосходительство, полковник Дроздовский приказал передать вам, что 3-я дивизия начала переправу через реку Егорлык и наступление на станцию Торговую. Полковник приказал передать вам, что просит вашей поддержки: чтобы вы наступали в тыл красным.

   — А мы что делаем? — возмутился генерал. — Передайте, что мы поддерживаем. Сами видите. Сейчас будем атаковать станцию.

Разъезд отъехал, генерал выругался:

   — В армии стратег объявился... его мать. Будто я не знаю, что надо наступать. Был бы Офицерский полк, станцию давно б уж взяли. Есаул Расстегаев, попробуй обойти станцию и атаковать оттуда, а я сам поведу кубанцев.

Он уже не вернулся на крышу к артиллеристам, а вновь вышел на окраину хутора. С ним ординарцы, рядом — поручик Яковлев, командующий прикрытием батареи. Очередной снаряд с бронепоезда — ещё один пожар неподалёку.

   — Ваше превосходительство, надо уйти отсюда, — робко обратился поручик. — Прицельно бьют. В батарее потери 9 человек и 7 лошадей...

Следующий снаряд упал в трёх шагах слева от Маркова. Он упал на спину, левая часть тела — сплошная кровь. Его попытались поднять, но следующий снаряд лёг рядом справа. Упали, прикрывая генерала. Когда пролетели осколки, быстро подняли и перенесли за стены сарая, потом в дом, где собирали раненых.

Доктор посмотрел и взялся за голову.

   — Положение безнадёжное, — сказал он. — Осколочное ранение в левую часть затылка, вырвана большая часть левого плеча.

Часа через два Марков очнулся и спросил:

   — Как мост?

Генерал Туненберг поднёс к его лицу икону, поданную ординарцем Маркова. Георгий Победоносец. Всегда возил с собой.

Марков поцеловал икону, сказал отрывисто:

   — Умираю за вас... как вы за меня... Благословляю вас...

Что-то ещё говорил, но разобрать было невозможно.

ПРИЛОЖЕНИЕ

Поражение Добровольческой армии под Екатеринодаром в апреле 1918 года объясняется в литературе главным образом ошибками командующего армией Корнилова, погибшего в этом сражении. Отмечают (2), что Корнилов «не стал дожидаться сосредоточения на правом берегу Кубани всей армии и тратить время на планомерное выдвижение частей на исходные позиции. Следствием этой тактической несообразности стала другая: бригада Маркова — треть всей армии вводилась в бой по частям, по мере переправы, с полудня 10-го до вечера 11-го». Журналисты братья Суворины, проделавшие с Добровольческой армией весь 1-й Кубанский поход, в один голос заявляли, что если б бригада Маркова участвовала в боях с первого дня штурма, то «Екатеринодар был бы взят» (5, 6). Марков и сам думал так и говорил начальнику штаба армии, своему другу Романовскому: «Пустили бы сразу со всей бригадой — я бы уже давно в Екатеринодаре был» (1).