У Элли опять неприятности, стр. 9
И он бросил трубку.
Бросил трубку!
Я смотрела на телефон и чувствовала, что у меня дрожит нога, которой я только что топнула.
Это было так неожиданно.
Мы никогда не ссорились, по крайней мере с тех пор, как развелись. Мы были настроены дружелюбно. Разумно. Здраво. Мы оба решили, что так будет лучше. Но может, мы были не правы? Кого я пытаюсь обмануть? Может быть, под маской этого здравомыслия бушевали злость и ярость? Может, мне и правда нужно с кем-то проконсультироваться? Может быть, я вот-вот сломаюсь?
И кстати. Что там насчет вечеринки?
Глава 3
– Так что там насчет вечеринки? – спросила я у Люси, когда немного позже она спустилась вниз, чтобы заправиться чипсами и колой перед серьезным экзаменом.
– Предполагался сюрприз. – Она пожала плечами.
– Простите, – покаянно сказала я, – я не поняла… У вас, наверное, были проблемы…
– Да ничего страшного, мамочка. – Она опять пожала плечами и посмотрела на холодильник, как будто надеялась почерпнуть в нем вдохновение. Потом она внезапно повернулась ко мне с обновленным интересом: – А с тобой все в порядке?
– Вроде да, а что?
– Папа думает, у тебя депрессия и тебе надо посоветоваться с врачом.
– О. Как мило, что он с тобой поделился. Я полагаю, весь мир считает меня ненормальной только потому, что я не хочу, чтобы все постоянно талдычили мне о моем пятидесятилетии?
– Ну, ведь у женщин в твоем возрасте всегда начинаются какие-то странности, правда? – любезно заметила дочь и снова сосредоточилась на холодильнике, демонстрируя полную беззаботность, какая бывает возможна только в девятнадцать.
Я со всех сторон оглядела себя в зеркале. Включила свет и посмотрелась в зеркало еще раз. Попробовала втянуть одновременно живот и попу. От этого грудь у меня неестественно выпятилась, а лицо покраснело, потому что мне пришлось слишком долго задерживать дыхание, так что я бросила эту затею и уперла руки в бока, как это делают мои дочери. Со мной все в порядке, все имеющиеся недостатки легко исправить с помощью хорошей диеты, курса занятий аэробикой и небольшого обновления гардероба. Неужели я выгляжу на пятьдесят? И как в наши дни выглядят пятидесятилетние? Совсем не так, как выглядела моя мать, которая носила длинные скучные платья, подобающие почтенной женщине пальто и приличные туфли и почти не выходила за пределы кухни. Фартук прежде всего. А мне что сделать? Отбросить приличия, надевать юбки через голову и шастать по ночным клубам в крошечном топике, как у Люси? Люди говорят, что в наши дни в пятьдесят лет можно делать все, что заблагорассудится. А что я хочу делать? Чем я вообще собираюсь заниматься остаток моей жизни? И почему я торчу в собственной спальне и рассматриваю себя в зеркало?
Моя жизнь не закончится в пятьдесят. Я не задумывалась об этом, не теряла из-за этого покоя и сна, не видела никакой разницы между пятьюдесятью и сорока восемью – пока Пол не обвинил меня в том, что я боюсь признавать очевидное. И вот теперь очевидное начинает меня мучить. Если бы мне не надо было экономить деньги, я сама побежала бы на консультацию к психотерапевту.
– Я называю это эгоизмом, – заявила моя мать, снимая мой чайник с моей плиты, чтобы заварить себе чашечку моего чаю. Мне она при этом чаю не предложила.
– Очень жаль, что ты так считаешь, – вздохнула я. Не было никакого смысла спорить с ней. По крайней мере, этому я научилась с тех пор, как закончила школу.
– Все так ждали праздника, – продолжала она, с яростной энергией швыряя чайник обратно и включая его. Просто удивительно, насколько хорошо дурное настроение помогает от артрита.
– Могли бы и дальше ждать. Я никого не просила ничего отменять. Я вообще ничего не знала, – резонно заметила я.
– Ты же устроила дурацкий скандал из-за прихода Линнетт, – фыркнула мама.
– Тогда устрой вечеринку для нее, – парировала я, – раз тебе так уж нужна вечеринка. Ей вот-вот исполнится восемнадцать.
– Ревность, – провозгласила мать, грозя мне пальцем. – Это никуда тебя не приведет.
О боже. Знай я раньше, все было бы иначе. Я была бы очаровательным, совершенно не ревнивым существом, обожающим молодую жену моего мужа. Я бы целовала ее в щечку, желала им обоим счастья и выражала надежду, что секс у них получается лучше, чем у нас в свое время, и что муж не слишком часто разводит грязь в туалете.
– Я бы тоже выпила чашечку чая, если ты не возражаешь, – сказала я, пытаясь одновременно держать одной рукой корзину для грязной посуды, по дороге к посудомоечной машине поставить в духовку воскресную баранью ногу, собственной ногой оттолкнуть от кота упавшую картошку, исполнить зажигательный танец и спеть песенку.
– Я все должна делать! – недовольно проворчала мама, шваркнув на стол еще одну чашку и начиная манипуляции с чайником. – В моем-то возрасте!
Возможно, мне хотелось бы, чтобы мне было восемьдесят, а не пятьдесят (я ведь не желаю признавать очевидного).
Во время воскресного обеда мама объявила, что уезжает. Для пущего эффекта это было сделано как раз в тот момент, когда все положили в рот первый кусок. Что ж, все продолжали жевать: «М-м-м, как вкусно, правда!» «Тебе передать еще мятного соуса, бабуля?» «Что ты говоришь? Куда ты едешь?»
– На Майорку.
– Придется лететь самолетом, бабуля. Или плыть на корабле, – заметила Виктория. – Это остров.
– Не умничайте, мисс. Я отлично знаю, куда еду. Я не вчера родилась.
Нет, на шутку это не похоже.
Майорка?! Насколько я помню, мать никогда не выбиралась дальше острова Уайт.
– А паспорт у тебя есть? – с искренним интересом спросила я.
Мама посмотрела на меня так, словно я ничем не лучше Виктории, но она от меня ничего другого и не ожидала.
– Я делала паспорт, когда ездила во Францию, – сказала она. – Ясно?
Ах да. Теперь я вспомнила. И как я могла забыть? Однажды мы возили ее в Кале, потому что она хотела купить дешевого вина, про которое слышала от своих подружек в клубе пенсионеров. Это было захватывающе. Ее тошнило на пароме и раздражало, как Пол водит машину («Не позволяй этим иностранцам обгонять тебя, юноша! Да что с тобой? Неужели ты не можешь ехать побыстрее? У тебя же британские номера, правда? Они же видят, что ты из Англии! Они должны уступать тебе дорогу!»). Она так измучила нас в гипермаркете, очень громко и медленно разговаривая с продавцом по-английски и ругая его, когда он отвечал ей по-французски, что мы не стали ничего покупать себе и умчались, как только она наполнила свою тележку немецким вином («Терпеть не могу эту французскую дрянь»). «Больше никогда», – примерно пять тысяч раз сказал Пол по пути домой. И теперь я содрогнулась при мысли о том, что ждет бедных жителей Майорки.
– С кем ты едешь, бабуля? – радостно спросила Люси.
– С другом, – загадочно ответила моя мать. Она положила в рот большой кусок жареной баранины и сосредоточилась на своей тарелке.
– С каким другом? – упорствовала Люси.
– Тебя не касается.
Мы с девочками переглянулись через стол. Мама продолжала жевать баранину, уставившись в тарелку. Люси подняла брови, Виктория хихикнула. Я уронила нож и вилку. Мне не удалось совладать с чувствами. Шок был слишком силен.
– Это мужчина, да?
– И что с того? Почему бы ему и не быть мужчиной? Что плохого, если человек хочет отдохнуть с другом? – с набитым ртом проговорила мать и мрачно сплюнула в салфетку. – Или вы просто хотите лишить меня последнего маленького удовольствия, которое еще осталось мне в жизни…
Люси и Виктория помирали со смеху.
– Да нет, ничего плохого, конечно, – попыталась я сгладить неловкость. – Никто не хочет лишать тебя… удовольствия…
Я сама не сразу поняла, что начала смеяться. Это все девчонки – они чуть со стульев не падали, вот и выбили меня из колеи. А еще слово «удовольствие». Оно внезапно напомнило мне о том, как я читала лекцию Виктории, когда она в первый раз отправилась куда-то с молодым человеком. Может, мне стоит поговорить с мамой о безопасном сексе? Или спросить, будут ли они жить в разных комнатах, как спрашивала она, когда мы куда-то собрались с Полом? Ха! Все меняется!