Мираж, стр. 70
— Что, Леонтий Андреевич, наша берёт?
В толпе у газетного киоска стоял Игнатий Николаевич и размахивал смятой газетой.
— А вы разве поляк? Я не знал.
— Мы все европейцы. И Крым станет Европой. Вы знаете, что Врангель приглашает Кривошеина, Струве, других реформаторов? А как точно был рассчитан удар Кутепова. 13-го. Как раз перед наступлением поляков, чтобы оттянуть силы. Теперь Киев и Одессу нечем защищать...
Однако Игнатий великий стратег! Поляки теперь помогают Кутепову.
— Наверное, польское представительство здесь откроют. Как вы считаете, Игнатий Николаевич? Вроде бы союзники.
— Говорят, что уже открыли. Где-то возле Собора...
Дымников нашёл трёхэтажное скромное здание, в которое носили мебель, а снаружи спешно красили стены и готовили место для официальной таблички.
Стоя на противоположной стороне улицы, он наблюдал за суетой у заинтересовавшего его дома и, в конце концов, заметил Ануш. В тот дом она шла с толстой армянкой, наверное, старшей сестрой.
С Федей Дымников встретился на площади.
— Как ты не боишься? — спросил Леонтий. — Контрразведка кругом.
— Я человек рисковый — смерти не боюсь. Живым не дамся.
— Передай начальнику, что информация шла через польский источник. В новом польском представительстве сёстры-армянки. Из них старшая — на линии связи. Младшую не трогать, иначе я горю.
— Любишь ты молодых девок, капитан.
Так, значит, и было, господин Дымников. Польский агент с карманами, набитыми франками, нашёл стяжателя штабиста-латыша и купил у него оперативный план. Далее шифровка Варшава—Симферополь... А ты, умная армянка, развязывай язык и становись к стенке.
Потом он сидел в прокуренном «Крыме», слушал радостные разговоры об успехах поляков и о реформах Врангеля. Взят Киев! Земля в Крыму передаётся тем, кто на ней трудится, но... Всякое владение землёй подлежит охране государственной власти от захвата и насилия... В общем, пустые слова. А вместо царской копейки уже идёт 500 рублей-колокольчиков.
Фёдор промелькнул в толпе и подошёл.
— Что с армянками? — спросил Леонтий.
— Они служат в польском представительстве. Никто их не трогает. Припугнули, правда, малость. А предателя нашли. Из комсостава Латышской дивизии. Расстрелян перед строем.
1920. МАЙ
Генерал вызвал неожиданно, в неурочное время, на закате, и был неожиданно мягок.
— Мы с вами сражаемся с февраля 17-го, — сказал он, — я полностью вам доверяю. Скажите, как ваши дела? Имеете ли связь с родителями? У меня о них самые приятные воспоминания.
— Случайные вести доходят. Знаю, что живы и здоровы.
— У меня примерно так же. Лидия Давыдовна пока в Константинополе. Сёстры — в Риге. Что с ними — не знаю. Младшего брата Сергея вы знаете. Он в 17-м некоторое время был в полку, но не захотел сражаться за Белое дело. Отсиживается в Петрограде. Надеется, что его пощадят. Пока идёт война, может быть, и не тронут. Мать Петра Николаевича не трогали. Однако потом, когда почувствуют себя победителями, пощады не будет никому.
— А они почувствуют себя победителями?
Три года сражаются вместе и вот впервые решились высказаться о главном, о роковом — будет ли победа?
— На Военном совете помощник Главнокомандующего генерал Шатилов сказал, что у противника из ста шансов на победу имеется девяносто девять и девять в периоде. Главнокомандующий подтвердил: «Я не вправе обещать армии победу и готов испить с нею чашу унижения. Мой долг вождя — не склонить знамени перед врагом и вывести армию и флот с честью из создавшегося положения».
— А мы с вами, Александр Павлович?
— Мы солдаты и будем сражаться за победу до конца. Даже если придётся временно уйти из России. Мы с вами ещё повоюем. Скоро пойдём вперёд, к Днепру. А пригласил я вас, потому что мне потребовалась добрая товарищеская офицерская помощь. Могу я надеяться на вас, Леонтий Андреевич?
— Разумеется, Александр Павлович.
— Речь идёт о другом моём брате — полковнике Борисе Павловиче. В прошлом году он был тяжело ранен в голову осколком. Его лечили и почти вернули в строй. С помощью Петра Николаевича нашли для него должность в Феодосийском порту: начальник разгрузки, или погрузки, в общем, начальник. Он сейчас в санатории в Старом Крыму. Я прощу нас, Леонтий Андреевич, перевезти его оттуда в Феодосию, помочь устроиться, привыкнуть к месту, к работе. Я выделяю вам для него денщика и ординарца поручика. Разумеется, автомобиль, командировка... Документы на брата — в санатории. На это вам понадобится затратить не один день. Может быть, неделю. Ваш ответ.
— Александр Павлович, мы, офицеры вашего корпуса, всегда чувствуем вашу заботу о нас, я с радостью попытаюсь хоть как-то в знак благодарности помочь вам.
— Брет не очень здоров, но с ним легко ладить. Посоветуйтесь с врачом, да и сами посмотрите.
В Старый Крым приехали во второй половине дня. Раскормленные, распустившиеся солдаты не хотели открывать ворота санатория, не хотели искать дежурного. Не любил Дымников резких столкновений, но что делать?
— Эй ты, носатый! — крикнул он унтеру. — У меня в пакете приказ с подписью Кутепова, — и, достав револьвер, продолжил: — Не откроешь ворота — пулю в лоб за невыполнение приказа.
Когда, наконец, Дымников оказался в палатах, вернее, в апартаментах Бориса Кутепова, то первое или даже главное, что увидел в лице полковника, было недоверие. Он был похож на брата, правда, повыше ростом, но ему не хватало некоторого скрытого мальчишества, без которого нет настоящей мужской жестокости. Он не мог бы сказать так, как старший брат: «По морде видно — большевик. Повесить!»
Угрюмое недоверие постоянно сковывало лицо Бориса Павловича, он только что проснулся после дневного отдыха и не доверял никому и ничему. Согласился разговаривать только в присутствии доктора, несколько раз перечитал все документы. Когда очередь дошла до денщика, сразу объявил его большевиком и приказал арестовать. Ординарцу приказал каждое утро докладывать положение на фронтах. Доктор делал Дымникову знаки, чтобы тот не относился слишком серьёзно к причудам полковника.
Задержаться в Феодосии пришлось дней на десять.
Когда при первом удобном случае он смог приехать в Симферополь, то направился к польскому представительству. Дежурный с наганом и в конфедератке объяснил, как отправить письмо: в незапечатанном конверте на двух языках. Не знаешь польского — попроси, чтобы перевели.
— А здесь можно кого-нибудь попросить?
— Не меня.
— Здесь была девушка армянка, Ануш.
Похолодели глаза дежурного.
— Не знаю никаких армянок, — сказал холодно дежурный. — Приготовьте письмо, как сказано, и приносите.
Помогли в полку, и вскоре г-же Крайской на Маршалковскую, 17 ушло короткое, но значительное письмо:
«Достопочтенная Мария Конрадовна! Сообщаю, что сражаюсь против красных бандитов рука об руку с героями-рыцарями Речи Посполитой. Жду Ваших писем с приложениями, а больше всего жду Вашего приезда. Ваш капитан Дымников».
Коротко и скромно — ведь неизвестно, кто там рядом, кто разорвёт конверт, кто прочитает.
1920. ИЮНЬ
Праздником оказался день 5 июня. Иностранная кинохроника прибыла на шикарных автомобилях. Гости в кожаных шлемах, очках с огромными прямоугольными стёклами, невиданных куртках и брюках. Солнце равномерно и щедро разливало жар по степи. Кутепов, задравший бородку в самое небо, показывал иностранцам свои легендарные войска. Праздник оказался неожиданным, и парад происходил без обычного участия архимандрита и выноса Георгиевского знамени.
Под стрекот кинокамер и ритмы Преображенского марша шагали первопоходники. Их взяли прямо с позиций, не переодевали, и восхищенные корреспонденты, глядя на них, могли представить, в каких изорванных галифе, прострелянных гимнастёрках и френчах, разбитых сапогах проделали они Ледяной поход, брали Харьков и Орел, с боями оставляли Новороссийск. Операторы старались запечатлеть этих античных героев, но с трудом находили па их лицах что-либо, кроме бесконечной смертельной усталости.