Мираж, стр. 23
Алексеев же продолжал говорить о нечестной политике немцев, об их огромных потерях во Франции, об истощении духовных и материальных сил германской нации, о будущем России, если она пойдёт на союз с Германией: «Политически мы будем рабами, экономически — нищими...»
Леонтию и Игорю было скучно, и они шептались о своём: о недавнем прощании с братьями Гулями, покинувшими армию, о популярных медсёстрах. Роману Гулю оба прочили литературное будущее: талантливый, начитанный, пишет стихи.
— Ты же, Игорь, хотел расстрелять его за дезертирство.
— Его — нет, но многих бы положил. «Переполнена земля лишними, испорчена жизнь от чрезмерного множества живущих», — так сказал Заратустра.
На них зашикали — поднялся Деникин. Говорил как человек не только убеждённый в своей правоте, но и точно знающий, что с ним никто не станет полемизировать. Отстаивал свой знаменитый лозунг: непредрешённость государственного строя России. Кутепов, слушая, вертелся возмущённо, что-то шептал сидящим рядом.
— Армия не должна вмешиваться в политику, — говорил Деникин. — Единственный выход — вера в своих руководителей. Кто верит нам — пойдёт с нами, кто не верит — оставит армию. Что касается лично меня, я бороться за форму правления не буду. Я веду борьбу только за Россию.
«Земский собор» закончился тем, что поднялся восторженный Марков и громогласно заявил:
— Мы все верим в своих вождей и пойдём за ними!
Вышли в нежный простор майского вечера, где и дышалось, и шумелось по-другому. Где-то далеко всё ещё пел бандурист.
— Я его хвалил, — вспоминал Меженин. — Написал ему на память: «На войне гражданской бандурист поёт, и в степи Кубанской вновь любовь живёт».
Собрались под видом вечеринки у Меженина — пустой дом, голый сад — тайком не подберёшься. Некоторых Дымников знал: среди них капитан Ермолин, оказавшийся здесь, потому что был готов идти с кем угодно, лишь бы скорее поставить к стенке Ульянова и Бронштейна. Был здесь и Путилин — с ним не виделись с октября. Полуобнялись. Путилин сказал: «Надо было ещё тогда с немцами договариваться, до Бреста. Чтобы не успели пол-России продать...»
Однако тайное совещание не состоялось. Доктор Всеволжский озабоченно сообщил:
— Совещание откладывается по очень серьёзной причине: в наших рядах оказался провокатор. Многие из вас готовы тайно выступить против гибельных планов Деникина и Алексеева. Провокатор пообещал выдать всех. Пока он этого не сделал...
Участники заволновались. Одни требовали какой-то проверки, другие обыска, третьи предлагали просто разбежаться. Доктор, открыто выступавший в армии за союз с немцами, разумеется, сам не опасался разоблачения, но другие могли сказать о нём лишнее.
— Пока провокатор этого не сделал, — продолжал Всеволжский, — и не сделает. Он не знает, что один из руководителей нашей организации находится в ближайшем окружении Деникина. Это он обнаружил анонимный донос, предупредил меня и поостерёгся приехать сюда. Совещание переносится. К сожалению, должен сообщить вам, что армия на днях выступает...
— Куда?
— Опять не в Москву, а на юг, господа.
1918. ИЮНЬ
И вновь звучала металлически резкая команда Кутепова:
— Вперёд! Ровный шаг. Дистанция в цепи на четыре человека. Винтовки наперевес! Огонь не открывать! Смотреть врагам в лицо!.. Вперёд, лейб-гвардейцы! За Царя, за Родину, за Веру!..
Теперь он командовал бригадой — несколькими полками 2-й дивизии. Шёл впереди, фуражка на затылке, бородка вперёд. Не оглядывался. Боялся: оглянется — погибнет. Так и случится когда-нибудь.
— Господин полковник, — крикнул ему из цепи кто-то из офицеров, — генерал Деникин в цепи на том фланге.
— Жалко, что на том — не услышит, что мы сражаемся за Царя.
Шли молча, с винтовками наперевес, ровным грозным шагом, падали многие, пытались встать, ползли или просто затихали. Ряды смыкались — держали дистанцию. Приближались окопы красных, их стрельба становилась редкой, беспорядочной, и происходило ожидаемое: кто-то из красных кричал: «Пропали, братцы!.. Спасайся, хлопцы!.. Бросай всё!..»
И для красных начиналось самое страшное: их догоняли, убивали, кололи штыками, толпившихся с поднятыми руками брали в плен.
Утреннее степное солнце слепило глаза Кутепова — не мог разыскать взглядом Деникина. Наверное, уехал. Но бой-то видел! Знает теперь, что такое кутеповская атака.
— Пленных туда, в овраг, — командовал Кутепов. — Нечего перед нашими сёстрами милосердия грязным бельём трясти. А это кто такие?
— Я взял в плен двух комиссаров, господин полковник, — объяснил капитан Путилин, выталкивая вперёд двоих в гимнастёрках с красными звёздами на рукавах.
— Не знаете, что делать с пленными, капитан?
— Но они комиссары, может быть...
— Может быть, если бы здесь в степи росло дерево, я приказал бы их повесить. Действуйте, капитан, можете прямо здесь. Не обязательно в овраг — комиссары же.
Осунувшиеся помертвевшие лица. На одном — угрюмая ненависть, на другом — предсмертные слёзы, восторг перед доблестью старшего товарища.
— Куда встать? — спросил угрюмый. — Куда смотреть?
— Да хоть так, да хоть туда, — замялся Путилин.
— Капитан Путилин, огонь! — скомандовал Кутепов, и когда трупы комиссаров тащили к оврагу, пожаловался Соболю: — Иной офицер и храбрый, и владеет собой в боях на редкость, в атаки на большевиков ходит бесстрашно, а возьмёт в плен комиссара, и всё-таки ведёт его ко мне. Скажешь — расстрелять, и этот же офицер выполнит моё приказание. А вот самому взять на себя нравственную ответственность за расстрел не всякий решается.
В овраге стреляли, кричали, стонали, плакали. Когда всё кончилось, Дымников ждал, что оттуда появится Меженин, однако его не оказалось.
1918. ИЮЛЬ
И вновь шла ровным шагом кутеповская цепь с винтовками наперевес, не открывая огонь, глядя в лицо врагу, но... враг не отступал! Не бежали в панике из окопов красноармейцы, а вели смертельно меткий ружейно-пулемётный огонь. Всё чаще падали атакующие, и уже не хватало офицеров, чтобы заменить упавшего и сохранить дистанцию в цепи.
— Не бегут, а усиливают огонь! — крикнул Дымников корниловцу, идущему справа.
Как бы в ответ на его слова прямо на них забил новый пулемёт, и осколками солнца отлетали от него вспышки. Корниловец упал и не двигался. Слева шёл капитан Путилин. Его тоже ранило, он что-то крикнул, упал, попытался ползти. Дымникову показалось, что он контужен, или хотелось, чтобы показалось, и он лёг.
— Господа, стыдно! — закричали в цепи — оказывается, легли все.
Впервые кутеповская цепь легла под выстрелами красных.
Кричали сзади, спереди, слышались резкие команды Кутепова, Дроздовского, других командиров, но люди не поднимались.
И вдруг красные окопы ожили — черно-серая лента прорезала степь: поднялись красноармейцы и матросы-черноморцы с затопленных в Новороссийске кораблей.
— Придётся ретироваться, — стыдливо крикнул кто-то из офицеров.
Кто-то первым поднялся и побежал назад. За ним другой.
— Господа, стыдно! — кричали одни.
— Временно и вернёмся, — кричали другие.
Громко, до крика стонут раненые:
— Господа! Возьмите нас!
Офицеры бежали или проходили быстрыми шагами, не замечая лежащих раненых.
— Христиане вы или нехристи? — кричал раненый офицер.
— Куда же мы возьмём? — нелепо оправдывался кто-то.
Вдруг Леонтий услышал свою фамилию:
— Дымников! Поручик Дымников! Я здесь. Я ранен в ногу. Помоги мне!
Это кричал капитан Путилин. Леонтий пробежал мимо, словно не слыша, не замечая. Потом всё же замедлил шаги и посмотрел туда, где лежал раненый. Уже недалеко падала» я поднималось красное знамя, различались крики наступающих: