Мираж, стр. 106

«...И для всех нас — как бы хотелось! — чтобы здесь создался светлый и тёплый очаг родного Православия, чтобы и сюда притекали православные русские люди, измученные, истерзанные душой, как некогда притекали изнемогавшие под игом татарским наши предки в обитель Преподобного Сергия и получали утешение и запас бодрости душевной, обновляя душевные силы для борьбы с житейскими невзгодами...»

Кто-то сзади осторожно дотронулся до плеча. Кутепов слегка повернул голову — генерал Монкевиц, служивший в штабе Врангеля и недавно перебравшийся в Париж.

   — Хорошие вести, — шепнул Монкевиц. — Подойду к вам потом, на улице.

Многие бросали службу у Врангеля после того, как в конце 24-го Великий князь объявил, что через Главнокомандующего берёт на себя руководство как армией, так и всеми военными организациями. Теперь все финансы у него. Потому и к нему, к Кутепову — начальнику секретной разведки и начальнику охраны Великого князя — все тянутся, и ему лестно сознавать, что он первый в Париже генерал. Не интригами, не родством, не протекциями заслужил доверие самого Николая Николаевича Романова. Вот и Монкевиц лепится. Этот генерал хорош тем, что у Врангеля занимался разведкой, кое-что знает, будет помогать...

Митрополит продолжал:

«...Низкий поклон мой в этом святом месте всем, кто принёс сюда свои трудовые жертвы и особенно трогательны лепты бедняков, рабочих, бедных женщин, которые жертвовали свои последние серьги, кольца, желая остаться «неизвестными». Да воздаст Господь всем добрым жертвователям сторицею...»

На улице настоящая весна. Растапливается зима, плывут воспоминания.

   — Помните, Павел Николаевич, такой март в 18-м на Кубани? Ах, да, вы там не участвовали, — Кутепов с удовольствием напомнил Шатилову, интригану-врангелевцу, что тот не «первопоходник».

Монкевиц настиг генерала у такси.

   — Несколько слов, Александр Павлович, но сугубо секретно. Может быть, немного пройдём пешком по весеннему солнышку? Имею все основания заявить, что «Трест» полностью себя реабилитировал, и вы можете спокойно с ним работать. Дело в том, что некоторое время назад я направил своего разведчика в Россию — Демидова-Орсини. Прекрасный офицер, герой, настоящий русский дворянин. И, представляете, его схватили чекисты. Сразу не расстреляли, держали на Лубянке, хотели что-то вытянуть из него. Я был совершенно потрясён несчастьем. Написал в «Трест» Якушеву — вы же знаете: я переписываюсь с ним через Захарченко. Отчаянное письмо написал. И... Представляете? Его отпустили и дали уехать. Он рассказал, что, когда его освобождали, чекист, оформлявший документы, сказал: «Вам повезло: очень большой человек звонил нам по вашему делу». Вот такой «Трест».

   — Это отрадно, — сказал Кутепов, стараясь не очень выражать радость. — Я регулярно подучаю донесения «Треста», и из них тоже можно сделать вывод, что «Трест» — серьёзная организация.

Расставшись с Монкевицем, генерал взял такси. Жаль, что шофёр оказался французом — когда на душе хорошо, хочется разговаривать. Год начинался удачно: у Великого князя он — первое лицо в армии, Лида, наконец, станет матерью, Мария пишет, что, наверное, приедет летом. Он имеет право на встречу с единственной женщиной, которая достойна его. И он для неё единственный мужчина. Она сама говорила так.

Неплохо бы ещё пристрелить советского посла Красина, однако без договорённости с «Трестом» это делать нельзя.

2

Жизни многих людей планировались в кабинете на 3 этаже знаменитого здания на Лубянке.

Нарком вызвал Ягоду и приказал направить в Париж только Якушева и Захарченко. Никаких сопровождающих, тем более, что Зайцевского переводят на вновь организуемую спецгруппу, а Клинцов был слишком близок с Троцким. В Париже, сказал нарком, после открытия посольства много наших людей и при необходимости они помогут. О задачах командировки говорил общими словами: укрепление отношений с Великим князем, с Кутеповым, РОВС; предупреждение террористических актов в СССР, разведка планов РОВС.

   — Рейли [60]? — напомнил Ягода недавнее прямое указание Дзержинского обезвредить Сиднея Рейли так же, как обезвредили Савинкова. — Это задание «Тресту» отменяется?

   — Ни в коем случае. Но план операции разработает вновь организуемая спецгруппа. «Трест» будет выполнять. А сегодня для успеха операции Якушев в Париже должен о Рейли молчать, не проявлять любопытства, интереса. Если будут говорить, пусть слушает, но с полным равнодушием.

Больше всего Ягоду волновала организация новой спецгруппы в ГПУ. Кому-то очень понравился этот бывший член ЦК партии эсеров Ян Серебрянский, а это опасно. Дни Дзержинского сочтены, его кресло, конечно, унаследует Менжинский, тоже очень больной, следующая очередь его — Генриха Ягоды. И вот новый соперник. Говорят, очень талантливый. Будто бы планы «Треста» и захвата Савинкова разрабатывал он. Значит, надо ему мешать. Но очень незаметно.

Якушева Ягода инструктировал вместе с Артузовым и в конце инструктажа сказал:

   — Не забывайте, Александр Александрович, что сейчас главная задача «Треста» — захват Сиднея Рейли. Хоть Париж далеко от Лондона, но что-нибудь можно услышать. А поездка вдвоём с Захарченко вас устраивает?

   — Конечно, вдвоём всё сложнее, тем более с женщиной, но что делать? Без неё ехать нельзя. Кутепов не поймёт, и мы опять с ним не встретимся.

   — А как она? — продолжал Ягода выяснять подробности будущей командировки. — Не возмущается, что с ней не пустили мужа?

   — Мне она ничего не говорила, — ответил Якушев.

   — По-моему, она даже довольна, — сказал Артузов. — Там, Генрих Григорьевич, нет особенной супружеской любви. Так что, если нам нужен заложник, то это не он.

3

Парижский июль возвращал в победоносное лето 19-го, сиял харьковским триумфом, гремел московской директивой и наступлением на Курск. Жара не пугала — надеть лёгкую солнечную сорочку...

Одеваясь, почувствовал Кутепов какое-то давно забытое юнкерское волнение — так нервничал, стоя перед зеркалом, собираясь в увольнение в город на решительное свидание с девицей.

Поцеловал беременную Лиду, просил не тревожиться, если вернётся поздно: обычная проверка охраны в Шуаньи у Великого князя, затем встреча с агентом.

Едва услышав голос Марии по телефону, не разобрав ещё ни одного слова, он понял, что она приехала к нему. «Трест», Якушев, разведка и прочие проблемы — всего лишь предлог для встречи. И первые слова её были:

   — Я сумела настоять на своём и живу в другой гостинице, на улице Ришелье, не там, где Якушев. Ему не надо знать, кто ко мне будет приходить.

   — Ему не надо знать, что к вам буду приходить я. Каждый вечер, пока вы будете в Париже...

Этот вечер — первый. Чтобы его удлинить, решил не ехать в Шуаньи, а сразу к ней. Она обещала ждать с 9 вечера. Конечно, в июле темнеет поздно, и засветло приезжать не совсем удобно, но разве Кутепова что-то может испугать? Как обещающе чудесно она предусмотрела эту другую гостиницу. Он не робкий и пылкий юноша, не Дон Жуан, не бульварный охотник — он мужчина-воин, то есть настоящий мужчина. И только женщина-воин, такая как Мария, могла возбудить в нём чувство, называемое любовью.

Он — настоящий мужчина, но, направляясь на улицу Ришелье, волновался. Не как мальчишка, а именно как мужчина, как воин, боявшийся не врага, не смерти, а поражения. Пытался представить, как она его встретит. Женщине в Париже очень трудно чем-то внешним восхитить мужчину: на улицах, на бульварах, на Пигаль есть всё, что только может придумать женщина, чтобы показаться желанной любимому. Но Мария удивила и восхитила, не прибегая ни к модам, ни к особым парижско-кинематографическим манерам.

Когда она открыла ему дверь в свой номер, на ней был халат цвета английских военных гимнастёрок, в которых когда-то шагали цепи корниловцев. Распущенные тёмно-русые волосы длинными лоснящимися в свете заката локонами падали на грудь и плечи. После первых невразумительных счастливых восклицаний, Заменивших приготовленные фразы, после первых поцелуев, после подарка — значка галлиполийца с позолоченным крестом, после того, как исчез халат цвета хаки, Мария представила ему тело много пережившей женщины, которой за тридцать. Растянутый, несколько обвислый живот, тёмные пятна обморожений на ногах, кривой тёмный шрам ранения на плече. И у него на теле неприятные следы ранений.