Флотская богиня, стр. 80

Именно к этому лиману да еще к каменистой косе с остатками рыбачьих хижин и пытались немцы прижать батальоны «черных комиссаров». Уже дважды Орешин порывался поднять роту в контратаку, и дважды Евдокимка отговаривала его от этой затеи, убеждая, что атаки врага, так или иначе, захлебнутся, а при такой плотности огня десятков «шмайсеров» он в первой же контратаке потеряет до половины роты.

– Так ведь ребята же рвутся в рукопашную, – старший лейтенант словно оправдывался, поскольку на авторитет Гайдук явно работали пленный офицер и рекомендация комбрига.

– Пусть свой клич «Полундра!» они поберегут до того часа, когда кончатся патроны, – холодно осадила она Орешина. – А наступит это очень скоро. Кстати, вечером нужно будет отправить группу для сбора трофеев, помня, что рожки с патронами немцы носят в раструбах голенищ.

– Дельное предложение.

– Не дельных не предлагаю. Не исключено, что уже завтра отбивать атаки придется трофейным оружием.

Попросив у командира роты троих бойцов, она отправила их по неглубокой ложбине к застывшей на пригорке обгоревшей немецкой самоходке и приказала проложить под ней небольшую крестообразную траншею, превратив ее и в наблюдательный пункт, и в снайперскую позицию.

– Что они там, охламоны бранденбургские, выкрикивают? – первое, о чем поинтересовался Орешин, когда ротные связисты проложили к ее «командному пункту» телефонную связь.

– Объявляют перерыв на обед и приглашают к себе в гости.

– Так «сними» хотя бы одного из них, ты ж у нас снайпер.

– Зачем портить обедню им и себе? Пока они трапезничают, ни один выстрел не прозвучит, ни одна мина не шлепнется. Потому и кричат, что предлагают согласовать время фронтового перерыва. Вчера мы это условие нарушили. Чем кончилось? Целый час нас долбили минами и снарядами, с интервалом в три минуты. Еще и мстительно объяснили: «Это вам приправа к обеду! Концерт для психованных иванов!»

Третью атаку немцы решили предпринять под вечер. Сидя в своем гнезде под самоходкой, Евдокимка с грустью взирала на скупое осеннее солнце, готовящееся с минуты на минуту скрыться за низкой дождевой тучей, а затем – на небольшой, сплошь усеянный рябью уголок лимана. Прежде чем взяться за свой карабин, она попросила по телефону командира роты:

– Прикажите не открывать огня, пока немцы не подойдут к речушке. К чему пустая трата патронов? А до того времени я уже попытаюсь проредить их ряды.

– Ну-ну, покажи работу, – согласился тот. – Прослежу в бинокль.

В немецком окопе, часть которого Евдокимка могла просматривать из своего укрытия, в самом деле происходило какое-то движение, очень похожее на приготовление к атаке, однако выходить из окопов фрицы явно не торопились. Очевидно, полагали, что для одного дня двух ставок на рулетке смерти вполне достаточно. Вот только их командование с этим не согласилось.

Неспешный, методичный артобстрел, которому они наконец подвергли передовой край русских моряков, длился несказанно долго. Причем никогда еще Евдокимке не приходилось бывать под обстрелом трех батарей одновременно – тяжелой, противотанковой и минометной. Притаившись под днищем самоходки, ее товарищи-бойцы слышали, как осколки вспахивают каменистый склон пригорка и десятками осыпают искореженную броню. Лучшего укрытия, чем то, в котором нашли приют они, в этой степи придумать было невозможно, оставалось разве что молиться, чтобы не последовало прямого попадания.

– И вот так всю жизнь: именно в те минуты, когда мне хочется полежать на какой-нибудь Дуняше, – мечтательно произнес доморощенный ротный балагур Баринов в минуту затишья, – меня тут же заставляют залечь под этот самый «Шуг» [32].

– Ты пока что под «Шугом» поучись лежать, чтобы с Дуняшечки своей потом не падать, – съязвил ефрейтор Кротов.

– Причем персонно со своей, а не с какой-нибудь соседской, – уточнил почти пятидесятилетний усач-связист Шаповалов, которого из-за любимого его словца «персонно» в роте звали не иначе как Персоной.

– Хватит болтать, юбкострадатели, – осадила всех троих Евдокимка, подумав при этом: «Знали бы они, что одна из таких «дуняшек» находится сейчас рядом с ними, в тесненьком окопчике!» – До двадцати считать умеешь? – спросила девушка пристроившегося со своим ручным пулеметом справа от нее, уже по ту сторону гусеницы, ефрейтора Торосова.

– Больше умею; совсем хорошо считаю, – заверил якут, некогда служивший на береговой базе Азовской флотилии. – Четыре года в школе учился.

– Ну, ты на меня грамотностью своей не дави; зорче считай тех, кто после выстрелов моих поляжет. А ты не подведи, – с какой-то особой, солдатской нежностью провела она рукой по ложе карабина.

– Если у тебя, персонно, не заладится, завсегда подсобим, – успокоил ее Шаповалов. – Тогда уж я сам их самолично и персонно…

Евдокимка видела, как неохотно, подгоняемые командирами, оставляли окопы германские пехотинцы. Орудия немцев дали три заградительных залпа и замолчали, только тяжелые минометы все еще продолжали коварно долбить оборону моряков.

В течение двух предыдущих дней минометный и артдивизионы бригады вступали в перестрелку с батареями вермахтовцев, едва те поднимались в атаку. Однако теперь русские орудия оживали только в минуты, когда на позиции десантников шли немецкие танки и самоходки – ощущалась острейшая нехватка снарядов.

Гайдук выждала, пока немцы пройдут ложбинку и начнут спускаться к речушке по пологому склону долины. Им бы преодолевать этот участок бегом, но Евдокимка уже знала, что команда перейти на бег последует только после того, как солдаты минуют болотистое русло речушки – так было вчера и позавчера, так же они вели себя и во время двух сегодняшних натисков. Ничего не поделаешь: убийственная германская пунктуальность…

Офицер оказался прямо перед ней, но Евдокимка опасалась, что, потеряв его, немцы тут же залягут или же вернутся в окопы, поэтому прицельно «сняла» рослого гренадера, шедшего по правую руку от него с ручным пулеметом наперевес. Затем – того солдатика, что вырвался вперед, пытаясь как можно скорее добраться до воды. Какого-то унтера, она подстрелила в ту минуту, когда, задержавшись у небольшого валуна, тот пытался подбодрить свое воинство…

Получив приказ открыть огонь только после преодоления противником речушки, рота молчаливо наблюдала за тем, как в одиночку с ним воюет совсем еще юный, но самим богом посланный им снайпер.

– Офицеров, самолично и персонно, офицеров снимай! – прокричал дежуривший у телефона рядовой Шаповалов. – Комроты требует, чтобы офицеров…

– С офицерами успеется, – проговорила Евдокимка, передергивая затвор и поспешно беря на мушку очередного автоматчика. – В атаке бойцы из них все равно никакие…

– Правильно стреляешь! Двадцать выстрелов – семнадцать немца стреляешь, – удивленно объявил Торосов, пройдясь длинной очередью по солдатам, сгрудившимся на правом фланге.

– Я же говорил, что наш Гайдук самолично и персонно половину роты уложит, – сквозь густые прокуренные усы прокричал в телефонную трубку Шаповалов. – Уже, считай, семнадцать фрицев угомонил.

– Смотрите, как бы немцы гранатами вас оттуда не выбили, – предупредил старший лейтенант. – Попрут на вас, как на заправский дот.

– Не подпустим; теперь я, считай, самолично и персонно к бою подключаюсь.

38

Командир роты оказался прав: атакующая цепь еще только подходила к речушке, а несколько гансов уже успели прорваться через нее и залечь. Приготовив гранаты, они с трех сторон, опережая друг друга, словно «спринтеры» на тараканьих бегах, поползли к самоходке.

– Ты по бегущим, по бегущим бей! – приказала Евдокимка пулеметчику. – С пластунами я как-нибудь сама разберусь, – по тому, с каким удивлением во взгляде воспринял эти слова якут, она вдруг поняла: «Все-таки проболталась: “сама”!» – Ну, что смотришь? – тут же нашлась она. – Хочешь сказать, «твоя моя не понимай»?