Флотская богиня, стр. 8

Стоит ли удивляться, когда случилось с Гурькой то, что могло случиться только с ним: однажды он сунулся со своими советами к самому атаману, основательно подвыпившему. Попытался надоумить его, как с помощью пулеметных тачанок в течение одной ночи отбить захваченное белогвардейцами Гуляйполе и провозгласить городок столицей, а атамана – самого Махно то есть – императором Гуляем Первым. Причем казус заключался в том, что козырные имперские советы Гурьки предназначались убежденному анархисту, противнику всякой монархии, и вообще всякой государственной власти! И хотя «командующий народной армией», не в настроении будучи, лично отходил Гурьку нагайкой, да так, что пришлось бедолаге несколько дней отлеживаться у бабки-знахарки, с той поры в обозе атамана конюха называли не иначе как «личным советником Махно» или «императором Гурькой, первым анархистом Гуляйполя»…

– Будешь огрызаться или в военные дела соваться, отхожу нагайкой, как когда-то Махно отходил «первого анархиста», – незло пригрозил теперь военврач, вызвав этим у Евдокимки озорную детскую улыбку.

…Не судили же потом красные новоявленного анархиста Гурия Смолевского только потому, что, сбежав от «батьки», он каким-то образом тут же оказался добровольцем в красноармейском обозе, чтобы на второй же день службы получить свою очередную «награду» – три нагайки уже от обозного командира. И снова – за свои «полезные» советы. Только оказались они, очевидно, настолько мудреными, что старший обозник одаривал Гурьку плетью от всей своей суровой конармейской души.

Словом, кто знает, чем бы завершилась для Гурия Гурьевича Смолевского его красноармейская карьера, если бы еще через несколько дней не настигло его осколочное ранение. Демобилизовался Гурька уже после месячного лечения в госпитале красных, а значит, вполне заслуженным, кровь за революцию пролившим, красноармейцем – с письменной благодарностью командира полка и прочими бумагами.

Другое дело, что в любой компании, после третьей стопки, кто-нибудь из подвыпивших обязательно подначивал Гурьку: «Нет, ты все-таки повинись перед пролетариатом: как ты там, за одним столом с Махно пировал, да так по душе ему пришелся, что в личные советники выбился?» И сорокалетний уже Гурий Смолевский под общий хохот по простоте душевной в тысячный раз ударялся в неизгладимые «махновские» воспоминания…

– Война сейчас другая, – объяснил ветфельдшер, предававшийся в эти минуты тем же воспоминаниям, что и дочь. – Понимать должна, что с тачанками против танков да самолетов не повоюешь.

– Но ведь кавалерия в нашей армии все-таки осталась. Почему же не может быть тачанок? – не сдавалась Евдокимка.

– Даже не мечтай, – упредил ее дальнейшие конармейские грезы отец. – К эвакуации готовься. Вместе с матерью. Завтра же уходите, пока немцы не успели отрезать путь к Днепру.

– Я и сам просил о пулемете для тачанки, – неожиданно поддержал Евдокимку усач-ездовой из основательно состарившихся обозников. – Так ведь, говорят, не положено: карабином обойдешься.

– Непорядок, товарищи лейб-гвардейцы! – командирским баском проговорила Евдокимка, стараясь подражать эскадронному старшине Разлётову. – Полнейший уставной непорядок. Как только добудем пулемет в бою, так сразу и установим.

«Такой девке – да удальцом-парнишкой родиться бы! – залюбовался тем временем статной девичьей фигурой старшина, садясь на освободившегося рысака, чтобы ехать к дому, где расположился комэск. – Хотя, с другой стороны, родись она мальчишкой, мир без такой девушки бы остался бы! По красавице матери сужу».

Когда ветврач с дочерью проезжал мимо конюшни, оттуда неожиданно вышел Гурий Смолевский. Увидев тачанку, он умиленно как-то уткнулся в нее взглядом и преградил ей путь.

– Тебе чего, Гурьевич? – уважительно поинтересовался Гайдук.

– Коней больше нет, всех война забрала, – заторможенно проговорил тот, приближаясь к ветеринару, но глядя при этом в пространство мимо него. – Конюхов тоже нет – война забрала. А тачанка есть. Я с вами поеду. На войну.

– Домой ступай, Гурьевич; ступай-ступай. Отвоевал ты свое.

Поняв, что брать его с собой ветеринар не намерен, Гурька несколько мгновений переминался с ноги на ногу.

– Не пойду домой, на конюшне буду.

– Что ж вам делать на пустой конюшне? – сочувственно спросила Евдокимка, намереваясь все-таки уговорить эту «живую легенду».

– Коней война взяла, конюхов война взяла, – с необъяснимой, почти блаженной, улыбкой повторял «первый анархист». – На конюшне останусь, пусть меня тоже война возьмет.

9

Гул авиационных моторов на какое-то время заставил всех умолкнуть и с минуту, глядя в потолок, прислушиваться к тому, что творится в поднебесье. Судя по надрывным звукам, доносившимся из-за горизонта, это были тяжелые бомбардировщики и шли они на восток, не встречая никакого сопротивления.

Майор Гайдук мрачно покачал головой: после начала войны он не раз задавался одним и тем же вопросом: «Куда же она девалась, эта непобедимая красная авиация, с ее “сталинскими соколами”»?!

Барон фон Штубер снисходительно ухмыльнулся:

– Откровенно говоря, мне нравится, как ваше командование создавало режим секретности этому объекту, словно находился он на вражеской территории.

– Практически так оно и было, – в сердцах обронил чекист.

Барон вызывающе, напористо хохотнул:

– А что вас удивляет? – проворковал он. – После всех тех бессмысленных репрессий, посредством которых вы буквально залили кровью свою землю…

– Врагов хватало, это точно, – как-то двусмысленно признал Гайдук. – Примером тому – ваши познания о базе.

– Стоит ли расстраиваться из-за пустяков? Все, что мы должны были знать о «Буге-12», мы знали. Например, о секретном подземном хранилище горючего, расположенном вот под этим, – постучал пальцем по карте Штубер, – холмом, рядом с вашим фортом; а еще – о подземном командном бункере, скрытом за бронированными дверями и имеющем тайный подземный ход… [9]

– Неужели все наши игры в «объект особой секретности» на самом деле ничего не стоили?! – раздосадованно покачал головой Гайдук.

Барон понял, что это уже не игра. Это досада профессионала, вынужденного проигрывать так вот, глупо, на поле боя, которое он считал своим победным.

– Даже не стану убеждать вас в этом. Странно, что ваше командование не взорвало базу. С заводами, фабриками и водокачками оно обычно так не церемонится.

– Сам удивляюсь. Здешнее командование, очевидно, не решилось, а московскому оказалось не до нее. Или же все понадеялись, что, пока вы разберетесь, что к чему, наши войска уже вернутся. От меня-то вы чего добиваетесь?

– Для НКВД вы уже, так или иначе, предатель Родины, достойный петли или пули в затылок.

Услышав это, Гайдук поначалу встрепенулся, готовясь яростно возразить. Однако вовремя спохватился и произнес самое благоразумное, что и должен был произнести в данной ситуации:

– Вполне допускаю… Вы намерены завербовать меня, превратив в агента абвера или сразу же в диверсанта?

– Вряд ли вы понадобитесь нам теперь в какой-либо из этих ипостасей. Разве что пожелаете служить в местной полиции.

– Не пожелаю, – решительно покачал головой Гайдук.

Штубер поднялся из-за стола, прошелся по комнате, внимательно осматривая при этом носки своих до блеска надраенных сапог – он всегда придирчиво следил за чистотой обуви, своей и подчиненных, – и, только вернувшись к своему стулу, четко, и почти безукоризненно произнося русские слова, сказал:

– К вопросам вербовки мы возвращаться больше не станем. Сейчас вы откроете нам все тайники этой базы, все бронированные двери. Кроме того, здесь, на поверхности, покажете, где именно расположены замаскированные взлетные и рулежные полосы аэродрома.

– Все это вы сумеете выяснить и без меня, так что…

– Нам некогда заниматься исследованием местных подземелий, майор.

– Ну, если уж такая спешка, и вам нужен Иван Сусанин, – пожал плечами Гайдук, – тогда мне придется побыть и в роли проводника.