Флотская богиня, стр. 75

– И что же с оберштурмфюрером происходило во время этого десанта?

– Его ранило в ногу. Он уже думал, что истечет кровью или же окажется в русском госпитале, где его легко разоблачат, но тут, словно ангел с неба, явилась ему одна русская санитарка, – при этих словах пленный слегка помедлил и вновь внимательно присмотрелся к Евдокимке.

Она благоразумно отвернулась:

– Дальше, дальше, лейтенант…

– Так вот, кинжал свой барон и подарил той русской, которая старательно перевязала его, принимая за «красного».

То, что еще с минуту назад казалось Евдокимке абсурдным предположением, теперь вырисовывалось во вполне определенную картину: офицер, так старательно перевязанный ею, на самом деле оказался переодетым диверсантом. И кинжал, подаренный ей, в действительности являлся родовым ритуальным оружием этого барона. Конечно, откуда Евдокимка могла знать, с кем ее свела судьба на улице родного городка, и все же чувствовала она себя прескверно.

– Уводите пленного, – приказала девушка бойцам.

Когда те, положив руки все еще прихрамывавшего офицера себе на плечи, буквально побежали в сторону барака, тот вдруг оглянулся и проговорил:

– Не могу вспомнить русское название города, где это происходило, но, если в переводе, то в нем звучали такие слова как «горы» и «степь».

– Уж не Степногорск ли? – спросила Евдокимка, поторапливаясь вслед за конвоирами.

– Точно, Степногорск! – с такой радостью известил офицер, словно это воспоминание могло что-либо изменить теперь в его невольничьей судьбе.

– Та санитарка подарила кинжал своему жениху, моему другу, а он, перед смертью – мне.

– Тогда все сходится, – остался доволен разгадкой этой тайны лейтенант. – Знал бы барон, где и каким образом «всплывет» его кинжал на сей раз!

– Если попадется мне в плен в качестве «языка» – узнает. Причем не только об этом, – пригрозила Евдокимка. – Он у меня многое узнает!

Лейтенант на какое-то время умолк, и даже приуныл, но затем доверительным голосом поинтересовался:

– Надеюсь, теперь вы попросите командира, чтобы меня не расстреливали?

– Просить будете вы, я же старательно все переведу. Но только после того, как правдиво ответите на все вопросы.

– Мне и рассказывать-то особо нечего.

– А вот такими заявлениями советую командование мое не огорчать. Оно рассчитывает, что мы приведем вполне приличного «языка». Если же окажется, что никакого интереса вы не представляете, тут же может занервничать. И хотя пленных у нас обычно не расстреливают, фронт, как вы понимаете, все спишет. Поэтому выкладывайте, что знаете…

– Что-то ты, парень, уж слишком хорошо по-ихнему шпрехаешь, – неожиданно вклинился в разговор Крюков. – Лучше самого фрица… Уж не земляка ли встретил, а, младший сержант? Сам небось тоже из этих, из волжских каких-нибудь, немцев?

– Если ты еще раз поинтересуешься, кто я, откуда и почему говорю по-немецки, – сухо парировала Евдокимка, – те, «кому надо», тут же заинтересуются тобой. Причем интересоваться будут всю твою недолгую жизнь.

– Просто я к тому, – стушевался Крюков, – что, если уж ты такой грамотный, языки знаешь, то почему до сих пор не в офицерах?

– Тебе ведь уже все сказали! – почти взревел Корзюков. – Поэтому заткни уши и сопи в портянку.

Как только они оказались в подвале барака, где уже был установлен полевой телефон, тут же Корзюков, не дожидаясь ни вопроса комбата, ни доклада Гайдук, выпалил:

– Этого языка младший сержант взял самолично, факт. Один на один пошел; разоружил и взял. Отчаянный парень. Мы в это время в сторонке оставались.

– Так и было, подтверждаю, – неохотно проворчал Крюков, прежде чем ефрейтор успел подтолкнуть его локтем.

Корягин уважительно осмотрел рослого, крепкого с виду лейтенанта и спросил:

– Думаешь, заговорит?

– Уверен. Считайте, уже заговорил, – подтвердила Евдокимка.

– Неужто знает русский?

– Пока не знает, но это не имеет значения. Я достаточно хорошо владею немецким, чтобы говорить с пленным на любые темы.

Корягин удивленно уставился на Евдокимку, но затем хлопнул себя по лбу, давая понять, что запамятовал, и принялся звонить комбригу. Узнав обстоятельства, комбриг почти обиделся:

– Какого ж ты черта скрываешь, что у тебя сержант-переводчик завелся?

– Стал бы хвастаться – давно бы увели.

– Тоже верно.

– Кстати, отныне младший сержант Гайдук будет командовать у меня отделением разведки. Кроме того, за проявленную храбрость, за мужество, представляю его к званию сержанта.

– Да представляй хоть к чину генерала, – в сердцах обронил комбриг, – только поскорее давай его сюда, вместе с этим твоим пленным. Высылаю машину, объясни, где тебя искать.

* * *

Штаб располагался в здании школы, устроенной в бывшем помещичьем особняке. Сама же деревня притаилась посреди небольшой равнины, с трех сторон, словно сторожевыми башнями, охваченной безлесными холмами.

Прикрытия у штаба хватило только для того, чтобы выставить на этих холмах небольшие заслоны, в самой деревне солдат видно не было. Как оказалось, полковник оставил в ней всего лишь одно отделение комендантского взвода. Очевидно, поэтому на фоне все усиливающегося грохота передовой штаб, как и вся деревушка, показались Евдокимке совершенно беззащитными. «Если только немцы прорвутся где-нибудь на фланге…» – с тактическим осуждением покачала она головой, выводя связанного по рукам лейтенанта на миниатюрное плато, посередине которого высился обезлюдевший штаб.

Однако широкоплечий коротышка комбриг, так и не сменивший общеармейский мундир на флотский, никаких страхов перед близостью фронта не ведал. Он вел себя так, словно бригаду бросили сюда не для того, чтобы попридержать противника, пока эвакуируют заводы из ближайшего города, а чтобы раз и навсегда остановить его перед своими бессмертными батальонами.

– Вот это уже другое дело, – ворчал он, с ног до головы осматривая пленного с такой придирчивостью, будто ему обещали привезти не «языка», а циркового борца. – А то воюешь тут, не зная, ни кто перед тобой, ни какими силами противник располагает. Ты действительно шпрехаешь по-немецки? – спросил полковник у Евдокимки, не отрывая взгляда от лейтенанта. – Поговори с ним.

Евдокимка произнесла несколько фраз. Лейтенант грустно улыбнулся и ответил.

– Что ты ему сказал? – насторожился присутствовавший при допросе начальник штаба – чуть выше росточком, нежели командир бригады, зато худой и угловатый, словно подросток.

– Объяснил пленному фон Кранцу, что полковник не верит в мое знание германского языка. Тот ответил: «Нам придется вместе разубеждать его в этом». Он уверен, что смогу.

Полковник и майор многозначительно переглянулись.

– Немец, похоже, понимает его, – развел руками начштаба. – Тем более что нам с этим гансом любезностями не обмениваться, всего-то пару вопросов.

Пленный отвечал охотно и обстоятельно. Евдокимка почувствовала, что между ними пролегла некая нить доверительности, поэтому старалась говорить с ним предельно вежливо.

Выслушав последний ответ, полковник вопросительно взглянул на майора:

– Что будем делать с ним?

– А что панькаться? Куда его отправлять? Сержант брал его в плен, сержанту и пускать в расход.

– Я не могу расстреливать его, товарищ полковник. Всю дорогу убеждал, что пленных у нас не расстреливают и что если он ответит на все вопросы… Как видите, он ответил.

– Что вы тут антимонию разводите, товарищ младший сержант?! – возмутился майор. – Вы что, отказываетесь выполнять приказ?

– Приказа пока что не было, – недобро блеснула глазами Евдокимка, поправляя ремень висевшего через плечо карабина. – Если же он последует, то будет противоречить приказу товарища Сталина об обращении с пленными, – она и представления не имела о том, издавался ли такой приказ Верховного главнокомандующего на самом деле, но, что сказано, то сказано…