Флотская богиня, стр. 44
– Э, братцы, да здесь, оказывается, девка сражалась! – некстати оживился какой-то рослый солдат, вооруженный ручным пулеметом. Едва высунувшись из оврага, этот пулеметчик так яростно поливал пространство перед собой пулями, словно выкашивал идущую на него орду. Причем делал это явно не от избытка храбрости.
– Неужели сама сдерживала? – поинтересовался другой красноармеец, в изорванной на предплечье гимнастерке.
Корневу, уже спрятавшую пистолет в кобуру, они в расчет как бы и не принимали – видели перед собой только рослую русоволосую девицу, которая один карабин забросила за спину, а с другим наперевес, слегка пригнувшись, пристально осматривала открывавшуюся ей часть оврага.
– Нет! Она тебя, защитничка нашего непоколебимого, ждала! – напомнила о себе Корнева. – Что, вояки, увидели двух недобитых десантников, и сразу же подштанники вспотели?
– Ничего себе «двух»! – изумился тот, с пулеметом. – Их тут, вокруг города, как воронья!
– Потому что воюете так, словно с палками на них бросаетесь.
Все еще опасаясь выстрелов в спину, девушки обошли догоравшие узлы с бельем, и, приблизившись к дороге, увидели по ту сторону ее, в кювете, жуткое кровавое месиво, оставшееся от тела водителя.
– Не скрылись бы мы под каменным козырьком, с нами было бы то же самое, – назидательно произнесла Вера. – Представляю себе зрелище!
– Спасибо, что догадалась, – проговорила Евдокимка, с трудом сдерживая тошноту. – О том, что они могут бросить гранату, я как-то не сразу сообразила.
– Как видишь, только на это меня и хватило, – покаянно произнесла Корнева. – В остальном же солдат из меня никакой.
– Ничего, научимся. Как говаривал в таких случаях эскадронный старшина Разлётов, «войны на всех хватит, причем с излишком».
…В колясках мотоциклов, увозивших их к остановившейся у ближайшего хуторка колонне «госпитальеров», обе неожиданно разревелись. В таком виде, зареванными, их и увидел выехавший навстречу на командирском грузовичке эскулап-капитан.
– А ну-ка, сейчас же прекратить бузу! – с напускной грозностью прикрикнул он вместо того, чтобы возрадоваться, что девушки живы. – Ты посмотри на них! Машину с государственным имуществом погубили, так еще и слезой разжалобить меня намереваются! Трибунал по вам плачет, по обеим!
Спустя несколько часов, во время ночного привала, благодаря Корневой в госпитале стали известны все подробности боя с немцами. Вот тогда начальник «госпитальеров» объявил девушкам благодарность перед строем, и даже пообещал представить их к медалям, а Евдокимку – еще и к званию ефрейтора. И хотя в серьезность данных намерений обе девушки так и не поверили, все же почувствовали они себя героинями этого, во всех отношениях жаркого, дня.
Их госпиталь еще трижды разворачивался рядом с какими-то местечковыми больницами. Но всякий раз через пять-шесть дней его приходилось сворачивать и, под бомбежками, переносить все дальше и дальше на восток.
В последний раз они встали в Томаковке, бывшем казачьем поселении, буквально в нескольких километрах от Днепра. Как сообщили армейские командиры, фронт, проходивший в десяти километрах западнее, вроде бы стабилизировался. Южнее их расположения, в районе городов Марганец и Никополь, река круто поворачивала на юго-запад, образуя полуостров, отсеченный теперь от Большой земли огромной дугой окопов и противотанковых рвов. В эту природную крепость днем и ночью перебрасывали все новые и новые стрелковые части да небольшие подразделения кавалерии.
Поначалу «госпитальерам» казалось, что немцы вот-вот выдохнутся и отсюда, от излучины могучей реки, красноармейцы погонят германскую орду назад, к попранным ею границам, однако этого не происходило. От горьких раздумий Евдокимку и Веру Корневу, за несколько последних недель сдружившихся до родственности душ, спасала разве что каждодневная, немыслимо тяжелая работа, конца которой в обозримом будущем не предвиделось.
Именно поэтому все вечерние построения медперсонала получались предельно короткими и проходили исключительно в виде армейского ритуала, а начальник госпиталя Зотенко неизменно завершал их словами: «Согласен, госпитальеры, день выдался трудным. Но все мы прекрасно понимаем, что работать по-настоящему, по-фронтовому, мы еще даже не начинали, – в этом месте он резко вскидывал руку, требовал “прекратить бузу”, хотя никто и рта не раскрывал, и только потом продолжал: – А посему… На рассвете ожидается новый транспортный конвой с ранеными, вот тогда-то мы себя и покажем».
И всякий раз, глядя на едва державшегося на ногах эскулап-капитана, соединявшего обязанности начальника госпиталя с тяжким трудом полевого хирурга, Корнева, по обыкновению своему, с язвительной безысходностью отмечала: «Да мы-то себя покажем, вот только, боюсь, что смотреть уже будет не на что!» С каждым построением этот упрек все больше напоминал Евдокимке приговор, выносимый Корневой самой себе, своим отношениям с мужчиной, в которого она так не вовремя и так некстати влюбилась.
Ну а пациентов и в самом деле поступало так много, что порой девушкам казалось, будто их 102-й полевой госпиталь остался последним и единственным на весь фронт, на всю армию, всю страну. В иной день прибывало по два-три обоза с ранеными, и после каждого такого поступления подруги страдали от вида растерзанных, окровавленных тел и мучений – ничем, никакими лекарствами и никакими молитвами не утолимых…
Часть вторая
Флотская богиня
1
Накануне эта дорога пережила авианалет, грозу и еще один авианалет. Теперь, разбитая тысячами колес и десятками бомб, да к тому же основательно размытая ливнем, она представляла собой ужасное зрелище. Тут и там по обочинам ее лежали человеческие трупы, развороченные машины и перевернутые вверх колесами повозки. Причем те, что еще способны были продвигаться по этой дороге, никакого внимания на тела павших, как и на все прочие декорации войны, уже попросту не обращали.
Одна из бомб попала прямо в кузов машины с еще не обмундированными новобранцами, и части тел этих несчастных, не успевших осознать всей сути войны, усеяли просветы между кустами шиповника, вперемешку с остатками мотора и щепками от бортов. Слегка покрасневшие до этого ягоды созревали теперь под лучами багрового предвечернего солнца, рядом с окровавленными кусками мяса…
В очередной раз объезжая дорожную пробку по травянистому побережью речушки, майор и водитель вдруг увидели в низинке, на небольшом мысе, разбитую подводу, лошадку с развороченным животом, а рядом – завалившуюся бортом на склон оврага легковую машину.
– А ну-ка, возьми чуть правее, – скомандовал Гайдук. – Что-то машина эта кажется мне знакомой.
Шофер, успевший внушить майору уважение своим многочасовым, невозмутимым молчанием, и на сей раз без единого слова свернул в сторону мыса, полого уходящего в сторону речной долины.
– Все-таки пилот-германец и здесь сообразил, – как бы про себя проговорил Дмитрий, приказывая остановить «полуторку» еще до въезда на прибрежный склон, – что в легковушке едет кто-то из местного начальства или высокого командования.
– Порой фрицы охоту устраивают даже на какого-нибудь отдельно шагающего солдатика. Словно развлекаются, – наконец высказался шофер.
– Почему бы им и не развлечься, если мы позволяем это?.. Остаешься в машине, Терентьич. Остальные тоже. Сначала иду сам.
– Мое дело – руль и тормоза, – пожал плечами шофер, замечая, однако, что к перевернутой легковушке уже поспешила одна из женщин – та, статная, с черными, подернутыми легкой сединой волосами. Явно из «бывших», потому как до сих пор ни разу не заговорила с ним, словно его и не существовало вовсе.
– Вас это дело не касается, Анна, – попытался остановить ее энкавэдист.
– Меня здесь все касается, майор! – послышалось в ответ, и Дмитрий впервые уловил в ее голосе командирские нотки.
Машину явно отбросило взрывной волной. Теперь она беспомощно, словно огромный жук-навозник, лежала на боку, иссеченная пулеметными очередями и осколками. Судя по всему, шофер успел выскочить из кабины, однако та «догнала» и, навалившись всей своей металлической тяжестью, добила его.