Флотская богиня, стр. 39

– Вы ранены?

– В ногу, как видишь. Быстро перевяжи, – раненый оказался старшим лейтенантом.

– Здесь рядом госпиталь.

– Госпиталь – потом, когда уничтожим десант. Вон, видишь, пока выбивали парашютистов из этой усадьбы, пришлось потерять немало своих. Немцев где-нибудь поблизости видела?

– На соседней улице, теперь они где-то неподалеку.

– Ничего, мы с тобой вооружены. Доставай нож, нужно разрезать штанину.

– Нет у меня ножа. Не успели выдать. Даже не знаю, положен ли он санитарке.

– Ты сколько дней в госпитале служишь, красивая?

– Всего второй день.

– Тогда ясно. – Раненый достал из-за голенища сапога кинжал с граненой рукояткой, и протянул Евдокимке. – Действуй быстро, иначе кровью истеку.

Девушка неумело вспорола галифе, неловко обработала рану и принялась перевязывать. Рана оказалась неглубокой, пуля навылет прошла мягкие ткани чуть выше колена.

Стрельба в районе вокзала то затихала, то вспыхивала с новой силой. Через парк уже проходили красноармейцы, прочесывавшие окрестности госпиталя.

– Что тут у вас? – озлобленно прорычал какой-то сержант, на минутку приостановившись рядом с санитаркой.

– Не видите, что ли? – в том же тоне ответила Евдокимка. – Раненого командира перевязываю.

– Раненые – это потом; санитары и похоронщики пойдут вслед за нами, – обронил сержант и поспешил к бойцам, осматривавшим соседний дом.

– Только после боя обязательно обратитесь в госпиталь или в медсанбат, – посоветовала Евдокимка, помогая старшему лейтенанту подняться. – Операция не понадобится, но рана основательно загрязнена.

– Оказывается, в медицине ты кое-что смыслишь, – проговорил офицер, осматриваясь и прислушиваясь к тому, что происходит вокруг. – Вон, в сторонке, жилой дом, – указал он на крышу, выглядывавшую из-за высокой ограды.

– Не советовала бы заходить в него. Хозяйкой там – вредная и грязная старуха Фонюргина, которую, по-уличному, «Фу-Нюркой» кличут; злая и богомольная. Лучше отведу вас…

– Да не собираюсь я жениться на вашей, как ее там, Фу-Нюрке! Вон, бойцы только что проверили ее жилище. Помоги дойти до него, мне бы с часик отлежаться, а там…

С хозяйкой дома Евдокимка была знакома плохо. Нелюдимая, всегда неопрятная с виду, Фонюргина появилась в городке года два назад, чтобы присмотреть за больной родственницей. От нее она и унаследовала этот небольшой, неухоженный, как и сама хозяйка, домик. В городке ее считали полоумной сектанткой. По слухам, такие же сектанты помогали ей одеждой и едой.

Вот и сейчас она встретила незваных гостей, стоя лицом к иконе в углу комнаты, и, кажется, даже не оглянулась.

– Наверное, вы немного знаете меня: Евдокия Гайдук. Моя мать работала директором школы здесь неподалеку.

– Не знаю такой, – угрюмо ответила Фонюргина. – Ни тебя, ни матери. Чего тебе?

– Раненого командира нужно на несколько часов приютить, пусть отлежится. Фашистов уже отогнали, так что бояться нечего.

– В соседнюю комнату его, там лежанка, – сухим и жестким, почти мужским, голосом ответила старуха, усердно крестясь при этом. – Что фашисты, что коммунисты, все – отродье сатаны.

Когда, усадив раненого на лежанку в маленькой комнатушке, санитарка уходила, старший лейтенант придержал ее за руку и вручил свой кинжал, о котором она уже забыла.

– Это тебе на память от старшего лейтенанта Волкова. У пленного немецкого офицера отнял. Кстати, на конце рукояти – родовой герб его бывшего хозяина, барона фон Штубера.

– Даже так, барона?

– Не забудь – фон Штубера. Возможно, когда-нибудь этот кинжал спасет тебе жизнь, красноармеец Евдокия Гайдук.

– У нас, в полевом госпитале, мы называем друг друга «госпитальерами».

– Чудное наименование. Вы хотя бы знаете, что «госпитальерами» называли себя рыцари-крестоносцы, основавшие в Иерусалиме свой первый в мире рыцарский орден?

Как только санитарка ушла, Фонюргина появилась в проеме двери, освещенном утренним солнцем и, ни слова не произнося, сурово уставилась на привалившегося к стене офицера.

– Честь имею представиться: оберштурмфюрер СС…

– Вы уже представились, барон фон Штубер, – процедила старуха, переходя на немецкий. – Во время обмена любезностями с этой юной коммунистической стервой.

– В таком случае приведите себя в порядок, баронесса фон Юрген, – слегка улыбнувшись, окинул оберштурмфюрер фигуру старухи иронично-презрительным взглядом. – Спектакль с переодеванием окончен.

– Он будет окончен, когда германские войска войдут в город, – вскинула подбородок баронесса. – А пока этого не произошло, поскольку десант ваш разбит, а основные силы вермахта топчутся у западных окраин, – моя внешность служит лучшей защитой. Могу напомнить вам, оберштурмфюрер, что в перечне конспиративных приемов этот называется «щитом брезгливости».

– По-моему, на сей раз вы со своим «щитом брезгливости», баронесса, явно переусердствовали.

45

Когда Евдокимка добралась наконец до своего полевого госпиталя, на территории его уже выстраивались две походные колонны: одна – из машин, другая – из крытых санитарных повозок. Та и другая оказались довольно большими, несмотря на то, что почти всех тяжелораненых отправили в тыл накануне, а многие легкораненые либо вернулись в строй сами, либо вчера вечером были подсажены на транспорт тыловых подразделений дивизии, отходивший «в общем направлении на Запорожье».

– Где тебя носит, Гайдук? – тут же окликнула ее Корнева, помогавшая санитарам поднимать по трапу в кузов только что поступившего больного. – Быстро в машину, горе ты мое! – подтолкнула она Евдокимку.

– Отставить! – в ту же минуту прозвучал грозный окрик начальника госпиталя. – Ты почему опоздала, Гайдук? Тебе когда было приказано явиться? В моем госпитале еще только дезертиров не хватало!

– Это кто дезертир?! Это я, что ли, – дезертир?! – изумилась Степная Воительница. – Да я двух немцев-десантников уничтожила! Они на рассвете сюда, к госпиталю рвались!

Зотенко закрыл глаза и, молитвенно запрокинув голову, отчаянно повертел ею.

– Ты, Корнева, слышала чушь этой фантазерки? Кстати, твоя выучка.

– Я действительно убила их! – еще яростнее возмутилась Евдокимка. – Из этого вот карабина. У меня даже трофеи есть.

На сей раз доводы Евдокимки прозвучали настолько убедительно, что эскулап-капитан, хоть и вяло, но все же удивился:

– Что, в самом деле с диверсантами воевала?!

– Да ни с кем я не воевала, – с детской непосредственностью возразила Евдокимка, словно в учительской перед завучем оправдывалась. – Они первыми стрелять начали.

– Ну, если первыми, – под общий смех, признал ее правоту капитан, – тогда, конечно. И даже трофеи имеются?

– Это же наша Степная Воительница, эта может, – тут же пришла ей на выручку Корнева. – Сами видели, как она стреляет. Снайпер – и все тут. Да если бы она…

– Отставить бузу! – прервал Зотенко. – Не от тебя доклада требуют.

– А после этого, – обиженно продолжила свой рассказ Евдокимка, – еще и перевязала раненного в ногу старшего лейтенанта. Волков – его фамилия, нетрудно проверить. Я его в дом к старухе Фонюргиной пристроила. Он и сейчас там, пойдите, убедитесь. Кстати, вот, – вынула она из-за голенища небольшой кинжал с резной рукоятью. – Он подарил, из благодарности. Трофейный, у пленного немецкого офицера отобрал, у какого-то барона.

Эскулап-капитан и Корнева переглянулись.

– Ладно, «баронесса», некогда с тобой возиться, – проговорил начальник госпиталя. – Коль уж ты у нас такой лихой стрелок, садись вон в тот грузовик с бельем и прочим имуществом. Поступаешь в распоряжение сестры-хозяйки Игнатьевны. Кроме всего прочего – и в роли охранника. Если учесть, что боеспособной охраны у нас почти не осталось…

– Мы троих бойцов ночью потеряли, когда сюда группа немцев прорвалась, – объяснила Корнева.

– Уложу каждого, кто попытается… – уже на ходу заверила эскулап-капитана Степная Воительница.