Вакуумные цветы, стр. 32
Глава 8. ДОРОГА ИЛЛЮЗИЙ
Каждый день после урока фехтования Ребел посещала Чарли. Но она быстро поняла, что деревня живет не по принятому в шератоне гринвичскому времени, а подчиняясь своим внутренним ритмам. В деревне люди ели, когда чувствовали голод, спали, когда уставали, и не придерживались никакого расписания. Иногда Ребел обнаруживала, что по деревенскому времени прошло всего несколько тягучих часов. А бывало, дни летели в бешеной гонке, работа сменялась игрой, дремота — скудной трапезой.
Однажды Ребел заметила, что вся орхидея вокруг деревни обсыпана паутиной, белые сеточки не больше коробочек хлопка покрывали растение, как изморозью. Дети играли ржавой банкой при сумрачном, точно зимнем, свете.
Мальчишка прыгнул в круг и носком ноги отбросил банку как можно дальше. Другой, который стоял в стороне, подпрыгнул и попробовал ее отбить. Какая-то девочка застряла в середине круга. Ее прогнали громкими насмешками. После этого игра возобновилась.
Гретцин сидела на пороге и плела из травы циновку, чтобы завесить прохудившуюся стену. Ребел поздоровалась и спросила:
— Откуда появились эти пауки?
— А как вы думаете? Из резервуаров, — с досадой ответила Гретцин. — Это какие-то рассадники паразитов. Вчера бы посмотрели, тут были сплошные комары. Прямо тучи. — Она отложила циновку в сторону. — Фу-я спит. Подождите, я приведу малыша.
Через минуту Гретцин вернулась, ведя за руку Чарли.
— Не хочу! — кричал он. — Я хочу играть.
Увидев Ребел, он ударился в слезы.
Ребел вдруг стало грустно оттого, что мальчик ее не любит. И тут неудача.
— Хороший знак, — сказала Ребел Гретцин. — Проявление характера. — Она погладила мальчика по голове. Нежный недавно выросший пушок щекотал ее ладонь, как статическое электричество. Косичку Гретцин отрезала — наверно, дети его дразнили. — Я не задержу тебя надолго, Чарли.
Ребел усыпила мальчика и стала работать.
Час спустя она отпустила Чарли и позвала Гретцин:
— Делать уже почти нечего. Индивидуальность пока что хрупкая, но со временем она окрепнет. В общем, он почти уже неотличим от человека.
— Неотличим от человека? — переспросила Гретцин.
— Да, и как раз вовремя, потому что скоро мы прибудем на Марс. Не знаю, как Уайет распорядится поступить с Чарли. — Ребел прикрыла улыбкой неуверенность в будущем мальчика. — Зуб даю, вы будете рады от него отдохнуть.
— Да. Было бы здорово.
Первый после долгого времени выход в открытый космос стал потрясением. Судя по всему, еще там, в Кластере Эроса, к оболочке прилипли дрейфующие споры, и теперь ее покрывал сплошной ковер из вакуумных цветов. Цветы были повсюду, они росли пучками и гроздьями. Бутоны медленно поворачивались вслед за Солнцем.
Шлюз и несколько десятков метров вокруг очистили, и обнажилось тусклое, неровное, все в ямах покрытие. К чистой поверхности успели приварить множество опорных колец. Ребел остановилась, вдела ноги в два кольца и вдруг почувствовала необъяснимое желание собирать эти цветы. Она с удовольствием взяла бы скребок.
Уайет наблюдал за отлетом комбинов. К одному катеру снаружи прикрепили слой за слоем почти пятьсот холодильных камер, они образовали нечто наподобие шара. В этих черных гробах лежали комбины, их горла и легкие наполняло защитное желе. Вокруг суетились астронавты.
— Смотри! — Ребел дотронулась до руки Уайета и показала пальцем.
По геодезику к ним ползли две фигуры в серебристых скафандрах без всяких эмблем. Среди карнавального буйства красок, отличающего одежду рабочих из резервуаров и выстроенных в орхидее деревень, эти двое выделялись так же резко, как крокетный шар в наборе пасхальных яиц Фаберже.
По внутренней связи сквозь треск донеслось:
— И как это комбины доверили вам заниматься их отправкой в холодильниках после всего, что вы им сделали?
— Разве вам не поручили выяснить, насколько глубоко цветы проели покрытие, Мурфилдз? — спросил Уайет.
Серебристые фигуры подползли почти к самым его ногам, укрепились в кольцах и встали.
— Это я и пришла доложить. В самых тонких местах не меньше четырех дюймов. Беспокоиться не о чем.
Астронавты приволокли одноразовый термоядерный двигатель, снабженный километровой штангой, и прикрепили его к катеру — выхлопом, естественно, наружу. Потом отскочили в разные стороны и при помощи длинных тросов сдернули экранирование.
— Если хотите, останьтесь и посмотрите этот спектакль, Конни. Привет, Фрибой. Я вижу, ты все еще с нами.
— Верен как пес, — сухо процедила Констанция.
Из двигателя вырвался почти невидимый сноп раскаленной плазмы, и неуклюжая конструкция двинулась в путь.
«Три дня, — думала Ребел. — За два дня катер достигнет Марса, силы Народной обороны перехватят его, поставят двигатели, остановят и разгрузят. Еще день на то, чтобы комбины построили транспортное кольцо, которое доведет относительную скорость геодезика до нуля, после чего она окажется на орбите вокруг Марса. Небольшая ошибка, и они пропустят кольцо, все это железо, а заодно — и люди врежутся в планету».
— Комбины беззащитны, как колба с зародышами, — сказала Констанция. — Не могу представить, как они доверились вам. Я бы ни за что…
— Комбины не люди. — Уайет повернулся к ней зеркальным визором. — Они не помнят зла.
Констанция отвела глаза и стала смотреть на удаляющийся катер, потом снова устремила взгляд на Уайета и с внезапной горячностью сказала:
— Какое счастье, что на Марсе мы расстанемся!
Она нагнулась, взялась руками за опорные кольца и осторожно поползла к шлюзу. Фрибой последовал за ней.
Когда Констанция скрылась из виду, Уайет мягко проговорил:
— Мне будет не хватать этой женщины.
На следующий день Ребел обнаружила, что деревня обезлюдела. Пауки оплели все шалаши белым саваном. Посреди двора кружилась оторвавшаяся от каркаса и подхваченная вихрем плетеная стена.
— Эй, есть тут кто? — крикнула Ребел.
Тишина, только жужжание мух.
Все шалаши были пусты, но пожитки лежали нетронутые. Около двери Фу-я плавала банка с загустевшими чернилами и застрявшей в них кисточкой. С помощью двоих самураев Ребел изучила все извилистые тропинки, ведущие от деревни к частным огородам, другим полянам и куда-то еще. Они прошли по тропе, помеченной красными флажками, затем синими, но не нашли ничего, кроме пустых шалашей.
Ребел прерывисто вздохнула. Она чувствовала, как из глубины орхидеи к ней незримо и беззвучно подкрадывается страх.
— Трис, что здесь произошло?
Второй самурай подал Трису окровавленный лоскут, к которому его привели мухи. Трис развернул тряпку и осмотрел сломанную плату психосхем.
— Вербовка силой, — заключил он. — Очень ловко сработано, кто бы это ни был. Сняли часового, окружили деревню, не упустили ни одного человека. Подвергли принудительному программированию и увели.
— Увели? — спросила Ребел. — Куда увели? Зачем?
Трис сгибал и разгибал плату заскорузлыми пальцами. Наконец он пожал плечами:
— Ладно. Пошли расскажем обо всем шефу.
— Мне это не нравится, — сказал Уайет. — Никому из нас это не нравится, и есть только один выход. — Он встряхивал в руке игральные кости и назойливо ими стучал. Потом бросил их и сгреб снова. — Мы не знаем наверняка, что это Уизмон. Но не надо себя обманывать: ко мне уже два дня не поступают сведения из резервуаров. Только Уизмон мог выловить моих шпионов и заставить их замолчать.
Они стояли в пустом холле шератона. Уайет отпустил всех самураев и потушил свет, чтобы ничто не мешало думать. В помещение проникал лишь свет орхидеи.
— О чем ты споришь сам с собой? — в отчаянии спросила Ребел.
— Я намечаю линию поведения. — Уайет снова встряхнул игральные кости. — Мне нельзя бороться с Уизмоном в образе воина. Он сможет предсказать каждый мой шаг. Я справлюсь с ним только в образе жреца. Правильно? — Уайет подождал, ни один из его голосов не возражал. — Хорошо. По крайней мере об этом мы договорились.