Путь прилива, стр. 8

— O! — улыбнулась она. — Насчёт этого молодого человека у меня есть планы. Сейчас он пропустит пару кружек пива и попытается забыть о случившемся, но не сможет — дружки не дадут. К тому времени как я устроюсь в номере, пошлю за багажом, поем и ополоснусь, он будет уже под градусом. Я постараюсь его найти. Увидев меня, он несколько возбудится — ощущая при этом смущение и неуверенность. Он будет глазеть на меня, не понимая толком, как же он, собственно, ко мне относится. А затем он получит возможность разобраться в своих чувствах.

— Не лучший, мне кажется, сценарий. Во всяком случае — не самый эффективный.

— Не бойся, — еще шире улыбнулась Чу. — Опробовано, и не раз.

— Ну, если… — неуверенно согласился чиновник и тут же добавил: — Давай тогда, действуй, заказывай номера, а я тем временем схожу к мамаше Грегоръяна.

— Ты же вроде говорил, что пойдешь к ней утром.

— Правда, что ли?

Чиновник осторожно обогнул груду прогнивших автомобильных покрышек. Фраза насчет «завтра утром», небрежно брошенная несколько часов назад, предназначалась специально для ушей капитана Берже. С этого типа вполне станется послать ночью гонца, предупредить старуху, чтобы поменьше распускала язык.

И все, касающееся капитана, неотъемлемо связано с другой, более серьезной загадкой: где липовый Чу добыл свою информацию? Этот сучий сын знал, каким именем представиться, знал, когда нужно исчезнуть, чтобы не напороться на настоящую Чу, и — самое пикантное — знал, что никто не удосужился сказать чиновнику четырех простых и ясных слов: вас будет сопровождать женщина.

Короче говоря, у Грегорьяна есть агент в местном правительстве, а то и в самой Технологической комиссии. Вполне возможно, что Берже чист, аки агнец, но лучше уж перебдеть, чем недобдеть.

— Тогда говорил, а теперь передумал.

3. ТАНЕЦ МАЛЕНЬКИХ НАСЛЕДНИЦ

Закат. Яростный Просперо пиратским галеоном уплывал в ночь. Прикоснувшись к горизонту, он мягко сплющился, и тут же вспыхнули, охваченные пожаром, серые континенты облаков. Тени деревьев быстро исчезали, таяли в голубых сумерках. Дорога тянулась прямо по берегу реки, повторяя все его изгибы. Чиновник остановился, опустил чемоданчик на землю, взял в другую руку и мрачно зашагал дальше. У самого въезда в поселок горел костер, трое бродяг пекли ямс. Темнокожий верзила вытаскивал из миски с водой огромные, как лопухи, листья табака и оборачивал ими клубни. Второй оборванец, тощий и седоватый, ловко засовывал мокрые зеленые комки в огонь, а третий, совсем старик, засыпал их тлеющими углями. Прямо на песке стояли два телевизора; один из них, работавший беззвучно, обеспечивал изображение, а другой, повернутый экраном в сторону, — звук.

— Добрый вечер, — сказал чиновник.

— И вам того же, — поднял голову тощий, бесцветный бродяга; его костлявые колени, выпиравшие из дырявых брюк, были густо измазаны золой. — Присаживайтесь,

Он чуть подвинулся. Чиновник опустился на корточки, стараясь не испачкать белоснежный костюм. На бледном экране телевизора некий юноша мрачно взирал на бушующие за окном волны. Подошедшая сзади женщина тронула его за плечо.

— Старик не верит, что он увидел там русалку, — пояснил тощий.

— Папаши, они все такие.

Прозрачный голубой дымок таял в быстро темнеющем небе, от костра пахло морем и смолой.

— Вы, ребята, тут что — охотитесь?

— Вроде того, — неопределенно откликнулся тощий. Верзила коротко хохотнул.

— Мы — мародеры, — вмешался старик. Он говорил резко, с вызовом. — А тот, кого наша компания не устраивает, может сваливать на все четыре стороны.

На лицах бродяг застыло ожидание,

— Байрон, отойди от окна, — сказала женщина. — За ним нет ничего, кроме холодного, вечно изменчивого океана. Погуляй, подыши свежим воздухом. Твой отец думает…

— Мой отец думает о деньгах и больше ни о чем!

— Да, кстати, у меня же с собой есть посудина. Вполне приличный бренди. — Чиновник извлек из чемоданчика бутылку, приложился к ней и обтер горлышко рукой. — Вы, ребята, можете верить мне, — можете — нет…

— Приятно иметь дело с понимающим человеком.

— Так ты что, в эту деревню? — поинтересовался тощий, когда бутылка дважды прошла по кругу.

— Да. Хочу зайти к матери Грегорьяна. Вы знаете ее дом?

Троица переглянулась.

— Ничего ты из этой старухи не вытащишь, — покачал головой тощий. — Местные про нее всякое рассказывают. Та еще стерва. Вот бы кого по ящику показать, вместо этой мутотени. — Он кивнул в сторону телевизора.

— А что они рассказывают?

— Сам увидишь. Вон там, — костлявая рука указала на поселок, — дорога упрется в крайнюю улицу. Спустись по этой улице к реке и прямо по берегу, до пятой…

— До шестой, — поправил старик.

— До шестой улицы. Поднимешься по ней, пройдешь мимо церкви, мимо кладбища, одним словом — до конца, до самого болота. Самый большой в поселке дом, так что мимо не пройдешь. И чего, спрашивается, они себе такую крепость отгрохали?

— Спасибо, — сказал чиновник и встал.

Бродяги снова повернулись к телевизору. Девочка-альбиноска, занимавшая центр экрана, словно не замечала остальных персонажей, вовлеченных в какой-то яростный спор. Розоватые, словно у кролика, глаза взирали на бушующие вокруг страсти со спокойной, почти неземной отрешенностью.

— Это Идеи, сестра того мальчонки, — объяснил тощий. — Так с того времени и молчит.

— С какого времени?

— С какого? — удивился верзила. — Да с того раза, когда она увидела единорога.

С высоты птичьего полета этот поселок должен был напоминать древнюю, предельно примитивную печатную плату, — примерно из таких Галилей спаял свой первый радиотелескоп. Гребенка неровных, бестолково изгибающихся линий, ведущих от реки вверх, — в поперечных улицах просто не было необходимости. А с Галилеем получается что-то не то; он же вроде совсем из другой эпохи.

Строения по большей части крохотные и облезлые, но из окон льется уютный, желтоватый свет, доносятся голоса. На берегу чернеют перевернутые вверх дном лодки, кое-где взбрехивают и тут же замолкают собаки. На берегу — ни души, если не считать хозяина гостиницы (а может, это — «постоялый двор»?), клюющего носом на крыльце своего заведения. Чиновник свернул в шестую улицу, оставив за спиной стылое серебро реки. Все верно, вон церковь, а за ней — кладбище, огороженная невысокой стеной рощица, сплошь увешанная ярко раскрашенными скелетами. Дующий от реки ветер раскачивал сцепленные проволокой кости; они тихо, печально постукивали. За кладбищем дорога пошла вверх; чиновник миновал несколько солидных особняков, брошенных, по всей видимости, совсем недавно — в темных, ослепших окнах целы все стекла, мародеры не успели еще здесь поработать. Состоятельные горожане спешат в Пидмонт, там сейчас экономический бум, широкие возможности… А вот и цель всей этой утомительной прогулки — на самом краю поселка, где улица снова уходит вниз, превращается в узкую тропинку и быстро пропадает в болоте.

Стены дома сплошь облеплены раковинами, усеяны пузырями шелушащейся краски, но даже эта короста не может скрыть добротной плотницкой работы, великолепной резьбы по дереву. Плотные шторы почти не пропускают свет. Чиновник подошел к массивной двери и тронул сигнальную пластину.

— К нам гости! — прозвучало где-то в глубине дома. — Подождите, пожалуйста, — добавил тот же механический голос, обращаясь на этот раз к чиновнику.

Дверь отворилась. По бледному худому лицу, показавшемуся в темном проеме, пробежала целая гамма выражений — удивление, что-то вроде испуга и, наконец, настороженность.

— Я думала, это оценщик. — Женщина вызывающе вскинула подбородок.

Чиновник улыбнулся самой обворожительной из своих улыбок.

— Вы — мать Грегорьяна?

— Так вы, значит, к ней. — Тощая женщина равнодушно отвернулась и направилась внутрь дома, — Проходите.