Полное собрание сочинений. Том 15. Чудеса лунной ночи, стр. 18
Свивает свой хвост кольцом, а лошадь, чуть тронет Степан ее холку, начинает тереться мордой о куртку. И очень ревниво следили оба любимца Степана за его лаской.
— Погляди-ка, что будет… — сказал мне возчик и тихо окликнул Дыма
Благодарный пес распластался у ног хозяина и преданно заскулил. Сейчас же послышался скрип телеги — лошадь, жевавшая сено, развернулась и быстрым шагом пошла к хозяину.
— Ревнуешь. Понимаю, ревнуешь…
Дым вскочил, признавая равенство отношений.
— Вы оба мне дороги, оба…
Для меня специально Степан повторил этот опыт. Когда пес увлекся обследованием кротовых куч, он подошел к лошади и дал ей с ладони сахар. Дымка преданно стала тереться о руку хозяина. И в то же мгновение Дым позабыл о кротах — пулей примчался и тоже потребовал ласки…
Два существа соперничали в преданности человеку. И каждому небезразлично было, как ценит эту преданность человек.
Фото автора. 17 марта 1984 г.
Вечер в Шварцвальде
Стороннему глазу с дороги беда незаметна. Земля, несмотря на густоту населения, ухожена, не видишь на ней оскорбляющих глаз случайных свалок, забытых карьеров и не зарытых канав. Дерево в поле, пейзаж без которого поскучнел бы, оставлено, хотя, возможно, пахоту этот дуб слегка осложняет.
На треть бегущая мимо земля покрыта лесами. Они стоят молчаливые, по-осеннему темно-бурые, с островами хвойных деревьев.
Иногда из машины видишь грибы. Их никто не сорвет — на скоростной дороге остановки запрещены, да и гриб, поди, окажется ядовитым не по природе своей, а потому, что вырос в автомобильном чаду. Лес эти выдохи транспорта поглощает как будто без вреда для себя — ни валежины, ни сухостоя в этом лесу.
Но вот на бампере идущего впереди «Опеля» видишь наклейку: «Лес умирает сегодня! Мы умрем завтра?» Вот такая же надпись и череп на плакате у въезда в город. Плакаты в штабе партии «зеленых» в Бонне, на груди демонстрантов, на елке, растущей у входа в парк.
В городе Фрайбурге этот плакат мы увидели в кузове грузовика — перед зданием ратуши готовился митинг. За четверть часа центральная площадь древнего Фрайбурга была заполнена до краев. В кузов автомобиля, обрамленный тощими елками, подымались ораторы в свитерах, поношенных куртках. В коротких взволнованных выступлениях речь шла о многом: о загрязненной воде, о ядовитых отходах заводов, о слишком больших скоростях, убивающих все живое на автобанах, о шуме. И все обязательно говорили о лесе — «Он умирает!»
Менее всего мы ожидали это услышать в чинном и чистом туристском Фрайбурге. Наверное, это «зеленые» «охватывают мероприятием» приальпийскую зону? Но вот молодых, ершистых ребят у микрофона сменил уже пожилой человек. Он был в мешковатом зеленом пальто, и мы приняли его за пастора. Но он сказал: «Я здешний лесопромышленник. И, поверьте, я знаю, о чем говорю, лес действительно болен». В отличие от горячившихся молодых этот человек говорил спокойно, каждое слово было взвешено.
Мы протиснулись к говорившему, когда его, слегка взволнованного, поздравляли: «Гут, Георг! Гут!» Мы представились и задали Георгу три-четыре вопроса. Он поднял брови: «О, да вы, я вижу, серьезно интересуетесь. Тогда вот что, поедемте ко мне в горы. На месте подробно все расскажу». На визитных карточках, нам врученных, два гнома пилили бревно. «Моя фамилия Кох. Георг Кох. А рисунок все объясняет — владею лесом и небольшой лесопилкой…
Сделаем так: я поеду вперед, а жена пересядет в вашу машину — по дороге будет вас занимать.
Могу поручиться: лучшего гида по этим местам не найти».
Белый «Мерседес» Коха замелькал впереди, и дорога повела нас в горы и в лес.
* * *
— Слово «Шварцвальд» вам, конечно, знакомо. Так вот, это наши родные места — «Черный лес».
Фрау Кох оказалась на редкость общительным человеком, понимала, что может приезжих интересовать, угадывала почти все наши вопросы.
— Видели в городском магазине резные часы с кукушкой? Чудо, не правда ли? Промысел этот древний. Но существует поныне. Зимними вечерами что делать в здешних лесных деревнях?
Кто часы мастерит, кто доски режет для украшения домов, кто ложки.
Через час пути мы уже знали, что снег в этих местах лежит «немыслимо долго» — с января до апреля, что Дунай берет начало тут, в Шварцвальде, что водка — «шварцвальдская вишневая вода» — имеет крепость 45 градусов и что все свиные окорока в мире уступают по вкусу шварцвальдским.
— В каждой деревне есть специалист по грибам. Это очень почетно — разбираться в грибах. Летом специалисты устраивают семинары. Плата — 20 марок…
Фрау Кох сказала, что она имеет «грибной диплом», но, чтобы не рисковать, берет только лисички, белые и луговые опята. Мы узнали, что любимая птица в этих местах — кукушка.
Весной ее ждут и о сроках прилета так говорят: «8 апреля прилететь может. 12 апреля — должна, 15 апреля — обязана».
— Сказки, пословицы, поговорки, весь быт у местного человека связан с лесами. Гномы?
Здешние жители вас убедят, что они действительно существуют… А вот посмотрите — старинный дом. На такие постройки уходило 300 кубометров леса. Зато все под крышей: сеновал, коровник, свинарник, кухня, коптильня, жилье…
Следом за «Мерседесом» забираемся выше и выше в горы. Внизу, в дымно-туманных долинах — деревни с маленькими церквами.
На светлых луговых склонах без пастухов ходят коровы и свиньи. И царствует кругом лес, мрачноватый Шварцвальд — сосны и ели. «Красный лес» — называли в России такие могучие древостой, имея в виду их ценность. Услышав это, фрау Кох достала книжечку и пометила: — «Красный лес». В этом смысле лес для здешнего человека очень красный — это кормилец, скуповатый, зато надежный. И, представьте, каково теперь вдруг узнать: лес болен!
— Ну вот, я привез вас в невероятную по германским понятиям глушь, — сказал Георг Кох, вылезая из машины. — Медведя не обещаю, но кабана и оленя увидеть вполне возможно.
Мы прошлись по еловникам столетнего примерно возраста. Все похоже было на наши леса. Тот же хруст хвои под ногами, тот же стук дятла.
Синицы перед ночлегом попискивают. Большой муравейник. Малинник возле ручья…
— Я хозяин этого леса, — остановился наш провожатый. — Пятьдесят гектаров. Это не очень много. Это, если все сразу срубить, на неделю работы моей лесопилке. Но мы тут веками приучены бережливо лелеять каждое дерево.
Пятьдесят гектаров лесных угодий приобрел в прошлом веке Абрахам Кох — прадед нынешнего владельца.
— В этих местах делом чести считается — передать сыну лес в лучшем состоянии, чем получил от отца. Это не у всех получается. У меня получилось. Я рос с этим лесом. Знаю лично каждую елку и каждую сосну с детства, с одного взгляда могу сказать, сколько какое дерево даст древесины. Лес для меня — не просто кормилец, это вся моя жизнь. Иногда мне казалось даже: слышу, как он растет.
— Георг, ты уж слишком разволновался, — сказала фрау Кох.
— Да, я волнуюсь. Но все это надо было сказать, чтобы гости наши поняли причину большого и очень серьезного беспокойства. С первого взгляда ничего особо заметного в лесу не было.
— А вы взгляните на эту вот крайнюю ель — на фоне неба хорошо видно, как поредела ее хвоя… И у этой вот, посмотрите… А вот пеньки. Пришлось спилить — прироста уже никакого. Из каждых двух елей одна нездорова. Особенно плохи дела на западных, обращенных к Франции склонах…
Быстро темнело, и было на высоте холодно. Супруги Кох предложили спуститься в деревню и уже там обо всем как следует побеседовать.
Дом Кохов и лесопилка расположены рядом. Но производство не захламило усадьбы. Аккуратными штабелями лежали доски и брус, собранные из кольев звенья решетчатой изгороди, ящичная дощечка, рукоятки для инструмента, заготовки для метел, лопат, граблей, громадных катушек для кабеля. Аккуратно был сложен привезенный сегодня свежесрубленный лес.