Просто не забывай дышать (ЛП), стр. 8

Смущенный, я качаю головой. — Прости, — говорю я.

— Ты смотришь на меня.

Теперь я смотрю в ее глаза, а затем отвожу взгляд.

— Тогда расстреляй меня.

Я поворачиваюсь обратно к компьютеру, вводя последнюю часть информации, бесценный дневник банкира, который был свидетелем начала беспорядков.

Я слышал ее дыхание, пока вводил информацию. Экран монитора отражал ее образ. Она смотрела на меня. Черт возьми.

Возвращайся к делам.

— Ты знаешь, чего я не слышу? — спрашивает она.

— Чего?

— Я не слышу, чтобы он работал на машинке в своем офисе.

Я смеюсь. — Может он пишет только по ночам.

— Или в другом измерении?

— Всезнайка.

Она хихикает.

— Он может удивить нас обоих, — говорю я.

— Все возможно, — говорит она. — Но я думаю, он мошенник.

Я вздыхаю, затем говорю:

— Возможно. Но я думал об этом прошлой ночью. Представь, что ты взобралась на вершину карьерной лестницы в двадцать два года. Он был еще студентом колледжа, когда получил Национальную Книжную Премию. Двадцать два года и у тебя уже главный бестселлер и высшая награда в твоей области. И кто после этого не испугается? Как добиться чего-то похожего?

— Ха. Ты прав. Я не думала об этом в таком плане.

Я улыбаюсь.

— Я люблю слышать от тебя эти слова.

— Какие слова?

— «Ты прав».

Она усмехается, затем кидает в меня карандаш.

— Некоторые вещи никогда не меняются, — говорит она.

— Ну, трудно усовершенствовать совершенство.

Она качает головой.

— Пять часов. Давай возвращаться к делу.

— Хорошо, — говорю я. Затем мой глупый, глупый, глупый рот опередил мой мозг. — Хочешь выпить чашечку кофе?

Она странно смотрит на меня, глаза прищуренные, голова наклонена набок, и говорит: — Хорошо.

Я осторожно встаю, опираясь на стол, и хватаю свою трость. Делаю несколько шагов в сторону кабинета Форрестера. Я ничего не слышу. Господи, надеюсь, он жив. Тихо приоткрываю дверь и заглядываю внутрь.

Форрестер распластался на столе, пуская слюни на свои документы.

Полагаю нам не надо отпрашиваться. Я закрываю дверь и поворачиваюсь к ней спиной.

— Он пишет? — спрашивает она.

— Да, — говорю я.

Она выглядит удивленной. — Правда?

— Нет. Он в отключке.

— О. Мой. Бог.

Я пожимаю плечами.

Мы направились к кофейне или в товарищеской тишине, или, наоборот, в гнетущей и неудобной. Я бы предпочел думать, что первый вариант более правильный, но пессимист во мне говорит, что второй вариант определенно вернее. Через две трети пути она говорит: — Тебе, похоже, лучше, — она кивает на мою трость.

— Да, — говорю я. — Новый физиотерапевт.

— Да?

— Думаю, он доминирует. Дает объявления на последних страницах «Village Voice».

Она откидывает голову назад и громко смеется.

— Ты сумасшедший, — говорит она.

— Нет, — говорю я, качая головой. — Я серьезно. Думаю, видел кожаные ремешки, торчащие из его стола. Я дам тебе свой номер на случай, если пропаду после очередного визита к нему.

— Как часто ты ходишь к нему?

— Дважды в неделю. И я должен ходить как минимум милю каждое утро. Думаю, скоро он заставит меня начать бегать.

— Что на самом деле случилось? — спрашивает она.

К тому времени как мы добираемся до кафе, я говорю:

— Позволь мне взять напитки, и тогда я тебе все расскажу.

Через пять минут мы сидим за столиком, держим кофе, и я говорю:

— Это произошло еще в конце февраля. Мы были в патруле. В принципе, нам нужно было просто выйти и принять на себя огонь. Ездить мимо, пока кто-то в нас стреляет, быстро реагировать и отстреливать плохих парней. По крайней мере, в теории.

Она кивает, поощряя меня продолжать.

— В любом случае, мы были в небольшой деревне, в трех милях от порта отгрузки.

— Порта отгрузки? — спрашивает она.

— Извини. Передовой операционной базы. Помнишь Порт Апачи? Это где ты берешь небольшую часть армии, высаживаешь ее на вражеской территории и даешь им вычистить все вокруг.

Она откидывается назад, шокированная скорее моим тоном, чем моими словами.

— В любом случае, деревня была в трех милях от него, и все это время мы шли. Это должна была быть наша территория, но, как и все, это было относительно. Атака означала, что на нас не нападали каждый день, а может только раз в неделю. Мы давали детям конфеты и были уверены, что они не убьют за это и не будут тайно подкладывать гранаты.

На ее лице появилось печальное выражение. Почти жалость.

Я не нуждаюсь в ее чертовой жалости. Я наклоняюсь вперед и говорю: — Послушай, чтобы ты не делала, никогда меня не жалей. Я не хочу видеть это выражение на твоем лице, понятно? Это делает меня чертовым победителем лотереи, понятно?

Ее глаза расширяются, и она кивает.

— Тем не менее… на нас совершили налет в тот день. Один из продавцов… ну, это не важно. Этот парень, по сути, бегал со своей тележкой по дороге, продавая нам разные вещи или водителям, проезжавшим мимо. Возможно, зарабатывал пятьдесят центов в день. Думаю, он понял, что мог бы зарабатывать больше, работая на талибов, потому что он задержал нас в тот день, рассказывая нам какую-то ерунду про повстанцев, покидающих местность. А он знал, куда они собирались передвигаться и тому подобное. В конце концов, мы прикончили его, но это дало плохим парням достаточно времени, чтобы устроить засаду на пути к порту.

— Так…что случилось?

— Я немного помню. Мы проехали полпути, когда мой хамви [12] наехал на бомбу. Мой друг Робертс был за рулем, и взрыв пришелся на его сторону. Все произошло быстро и неожиданно. Я ничего не видел, ничего не слышал, а потом все исчезло. Я проснулся в Германии через три дня, очень повезло, что я остался жив. Осколок задел большую часть моего бедра и икроножные мышцы. У меня постоянно звенело в ушах. И… ну, я провел долгое время в больнице, сначала в Германии, а затем, после того как меня там стабилизировали, меня перевели в больницу Уолтера Рида в Вашингтоне.

— А твои друзья?

Я морщусь.

— У меня было только два друга в армии. Шерман сидел на заднем сиденье вездехода, отделался без единой царапины. Он все еще там. И… ну, Робертс, он не выбрался…

Она опускает глаза на стол и говорит:

— Мне жаль.

Я пожимаю плечами.

— Это случилось, Алекс. Люди умирают. Робертс не хотел бы, чтобы я провел всю мою жизнь, горюя над случившимся, как бы я не хотел того же, если бы мы поменялись местами. Прямо сейчас он где-то там, побуждает меня напиваться и заниматься сексом.

Она усмехается. — И ты следуешь его советам?

— Пока нет, — говорю я. — Но всегда есть завтра.

Полагаю, это не самая умная вещь, которую я мог сказать. Ее взгляд скользит на улицу. Наконец, очень медленно она спрашивает:

— Почему ты не связался со мной? После того как тебя ранили?

Мне не нравится выражение ее лица. Горе? Тоска? Грусть?

Я не мог ответить на этот вопрос вслух.

Потому что ты разбила мое сердце, хочу сказать я.

Потому что я не мог говорить с тобой, не ненавидя.

Потому что я слишком сильно люблю тебя, чтобы направить на тебя свою горечь и гнев. Потому что я не достоин тебя.

Я качаю головой и говорю непринужденным тоном:

— Ответ на этот вопрос нарушит правила, Алекс.

Без перцового баллончика в баре

(Алекс)

— Я не знаю, Келли. Не уверена, кто я для него.

Келли закатила глаза, натягивая на себя блестящую блузку, затем сказала:

— Это первая пятница. Нам нужно повеселиться. Что на тебя нашло?

— На меня нашла учеба. Я должна сосредоточиться.

Келли прекращает свои дела и направляется ко мне. Она берет мое лицо в ладони и, глядя в глаза, говорит:

— Я называю это ерундой.

— Что?

— Ты слышала меня, Алекс. Ты была не в себе не из-за твоей потребности быть супер умной девушкой, тебе помогла бы просто ночь отдыха от этого. Это из-за Дилана.