Утро богов (Антология), стр. 113

Осторожней на поворотах, кроманьонец, только ты видел великую богиню в ее божественной юности, когда она была нагой, прекрасно величественной, и сам мифический волк Фенрир изваял бы ее образ на дереве, на скале, на глинистом обрыве. И никто не сомневался тогда, что она могла летать, и у нее крылья. Ее видели — и знали, что это так. Сейчас все не так, все иначе…

Сейчас, спустя двадцать тысяч лет, труднее, кроманьонец. Попробуй помоги этим людям узнать правду. А сможешь ли ты подарить им надежду? Кто из них выслушает тебя до конца — после того, как ты попробуешь рассказать им о Царевне Лебеди? О детстве великой богини? О людях, наконец, которые двадцать тысяч лет назад беседовали с ней?

Пока же ты идешь к знакомому берегу; на теле остаются царапины. Завтра, в твой удачный день, ты попытаешься по ним восстановить все, о чем думал.

Но вечером ты оказываешься почти незащищен. Тебя знобит, кашель сотрясает тебя. Ты был кроманьонцем только в мыслях. Прекрасная царевна знает это лучше тебя. Она предупредила. Ты лихорадочно листаешь записи, обнаруживаешь эти дни. Зачем полез в этот пруд, в эту мутноватую воду? Да еще совсем в иную эпоху?

Что там было? Духота, стоялый воздух, твоя интуиция тебя останавливала на том волшебном месте, где ты был наедине с солнцем. Но ты хотел превратиться в выдру, чтобы успеть за ленивой плотвицей или красноперкой. И хотя ты нырял не хуже этого зверя, результат всего лишь простуда. И вечером снова зол, как волк Фенрир, которого, ты упоминал.

Магия, даже первобытная, для тебя почти запретна. Ты должен уметь выбираться из всех волчьих ям и ловушек сам, не творя заклинаний. Теоретически ты владеешь магическими знаками и тайнами. Но твоя задача иная — контакт с великими богами превращает для тебя невозможное в реальность без посредства духов, хотя и их имена тебе известны, и ты выражаешь им благодарность вот на этой странице книги.

Ты впадаешь в состояние «бета». Наверное, к тебе идет невидимым лучом космическая энергия. Утром ты должен быть готов к работе. Нет и речи, чтобы пропустить полдень. Хотя богиня сказала: можно.

Это состояние, которое ты называешь второй греческой буквой, не пройдет бесследно. Ты откроешь нечто простое, совсем простое, но неожиданное для тебя. Пусть для тебя прозвучат стихи. Снова те же:

…И ты раскрываешь ту же книжку сказок и читаешь всего несколькими строками ниже, что на следующий же день, утром, не позднее, царевич стал князем в новом городе. Разница. Расхождение. Поэт не заметил этого. Обещано три дня голодных. Но на следующий же день и народ валит навстречу молодому князю, и пышный двор встречает царицу и нового князя в золотых колымагах. Как понять?

Это расхождение — божественная грань событий. Поэт слишком торопил время. Небесная же Царевна Лебедь обещает за три дня. Это ее срок. Она за трое суток уведомила очень знакомую мне женщину о смерти ее дяди. Три дня — обычный срок для неба. Все видно, как на ладони. Это почти само настоящее в тонком мире.

Конечно, слов нет, и дальнее будущее, за много дней и месяцев вперед доступно острому зрению богов. Но три дня все же типичны. И если сказано так, то это не случайность. Так и произошло бы. Так оно и было. Но поэт нетерпелив. Он отошел от назначенного срока, сократил его на два дня. Его перо оставило и божественное и человеческое предначертания. По тексту сбылось человеческое, пушкинское. Но вот что удивительно: тем самым оно засвидетельствовало наличие божественного.

Так ты приходишь к истине, и Она для тебя становится единственной.

А потом отмечаешь свое время. Прошел примерно месяц. Если бы тебе сказали до этого, что ты напишешь больше половины книги за месяц? Нет, ответил бы ты. Но ты еще, кажется, успевал записывать и знаки, посылаемые солнцем на голубоватые вершины сосен, наблюдал сверкание струи под горой, где ключ вырывается на волю, ты запомнил синеватые волны осоки и сосчитал оставленные на память царапины, когда продирался старой заросшей тропой.

Что там еще?.. Ах да, потом отнимал мяч у мальчишек, гнал его по дорожке — традиционное твое занятие. Затем дразнил собак, и одна из них пыталась тяпнуть тебя. Поражало равнодушие их хозяев и хозяек, они не сочувствовали ни тебе, ни своим питомцам. Крутой поворот, и ты опять оставался наедине с зарослями. Тут цвел жасмин, кипрей, недалеко — поляна с люцерной, тоже цветущей. В сумку ты складывал пучки травы и цветы. Чтобы заварить дома чай для кроманьонца. За пишущей машинкой ты должен был преобразиться, стряхнув следы простуды. Нет ничего легче, чем писать, намного труднее взять чистый лист бумаги. Особенно трудно это сделать, если ты хорошо отдохнул. Не забывай об этом, кроманьонец, в следующий раз.

Срыв. Размышления

Дни исчезают, тают. Не успеваешь их замечать. В субботу днем я спасался от духоты в пруду с прохладными ключами на дне его, а на третий день, во вторник, второго июля я сорвался. В тени дерева, у низкого дома из красного кирпича, где какие-то мастерские, склады и рядом испорченные кары, стояли двое в белых халатах и торговали бутылочным пивом. У них осталось две бутылки. Моя рука протянула деньги раньше, чем я насторожился. А насторожился я тогда, когда бутылка была пуста. Вторую бутылку сдал потом коллеге.

Слева на скамейку под тем деревом присел парень, о чем-то спросил. Я оставил ему пустую бутылку на память, прихватив полную, ушел. Это можно передать разве что кадрами ускоренной киносъемки. Я проявил динамичность.

Весь вечер и на следующий день болела голова. Вечером же я услышал суровое, но справедливое слово: безобразие! Если бы великая богиня сказала это лично мне, было бы легче. И раскаиваясь, и пытаясь найти оправдание (пиво почти без алкоголя, одни консервативны!), я чувствовал себя как потерянный. Было же сказано: не употреблять.

А перед этим богиня сказала: не употреблять много питья. Это приглушенное напоминание остановило бы меня (я равнодушен к спиртному), но все уже произошло, потому что я звонил Жанне вечером, и только тогда услышал от нее справедливую оценку моих быстротечных действий под развесистой кроной тополя близ каров и металлических обрезков в компании со случайным парнягой, собирающим пустые бутылки. Меня огорчало, что я мог пропустить знак. Но скорее всего его и не было. Духи или ангелы добра на этот раз ни за что не поспели бы за мной, им бы не хватило и подмоги из пяти кроманьонцев, потому что это бывает так: быстрый полет над жарким мягким тротуаром, резкий рывок в сторону, в тень, и вот уже добыча в клюве.

Это юмор, но он выстрадан, потому что ровно трое суток, несмотря на молитвы, я не мог и думать о моей работе, я слонялся как потерянный. Вспоминал слова моего коллеги: «С утра примешь — весь день свободен».

По его меркам, я почти ничего не принял. А свободным был три дня, до пятницы. Таблетки не действовали. Голова стала ватной, и никакой аутотренинг не справлялся с ней. Когда оказывался у зеркала, хотелось садануть по физиономии: держатся же шофера на работе, а у них речь идет о пиве всерьез. Всерьез! Они, выходят, профессионалы, а ты? Пива захотел? Приятного отдыха? Получи и то и другое!

Только в пятницу вечером я сел за машинку, чтобы записать этот эпизод. И я еще ощущал, как неуклюжи мысли, и мне приходили на помощь разве что юмор — отрада и утешение висельников — да еще тройная порция амброзии, граничащая по своему действию с летальной дозой мышьяка. Так я перебрался в субботу — ровно в полночь, сообразно с расписанием часов работы. Перечитал дневниковую запись бесед с Богоматерью.

Только на фоне последних четырех бесед можно понять и оценить этот сбой, поэтому я должен их привести здесь.