О Сталине с любовью, стр. 38

Однажды Сталин спросил меня, почему я не вступаю в партию. Я ответила, что не считаю себя достойной.

– Почему? – удивился Сталин. – Что мешает? Есть какие-то препятствия?

– Препятствий нет, – сказала я. – Дело не в препятствиях, а в том, что я не чувствую себя достойной называться коммунисткой. А быть гражданкой с партийным билетом не хочу.

Я сказала правду, то, что думала. Я действительно не считаю себя достойной называться коммунисткой. Я – советский человек, известная актриса, но для вступления в партию этого мало. Коммунисты, настоящие коммунисты, а не граждане с партийным билетом, – это особенные люди. Образцовые, пример для подражания. Вот когда сочту себя образцовой, тогда и вступлю в партию [108]. Многие удивлялись тому, что я не состою в партии. Я никогда не делаю тайны из причины, всем так и объясняю.

Вернусь к неблагодарности. Неблагодарность ужасна. Неблагодарный человек не имеет права называться человеком. Особенно огорчает меня, когда мужчины проявляют неблагодарность по отношению к женщинам. Вот, к примеру, молодой режиссер женится на молодой актрисе. У них рождается ребенок, они вместе работают в кино. Настает день, и режиссер решает, что отныне ему по душе не драмы, а комедии. Сменив жанр, он меняет и жену, потому что первая, являясь актрисой сугубо драматической, не подходит для комедийных картин. И не стесняется предавать огласке (правда, исключительно в узком кругу, но тем не менее) истинные мотивы, побудившие его развестись с одной женщиной, матерью его сына, и жениться на другой. (Придет время, он оставит и вторую, посчитав, что она «выдохлась» – какой цинизм! – и женится на третьей.) Очень жаль, что у нас постепенно сходит на нет традиция отказывать от дома недостойным людям. Она почему-то считается буржуазным пережитком. Я имею в виду не то, что все мы стараемся не приглашать в дом людей, которые нам неприятны. Я имею в виду именно «отказ от дома», когда все знают, что такому-то отказано от такого-то дома, и, что самое важное, знают, почему отказано. На мой взгляд, подобная мера более действенна, нежели порицание на собрании. К порокам и недостаткам надо относиться со всей строгостью, иначе никогда не удастся от них избавиться.

Ноябрь 1939-го

Конец ноября. Нота протеста правительству Финляндии не возымела действия. Началась война. Если бои на Халхин-Голе [109] воспринимались как нечто далекое и не масштабное (во всяком случае, войной их никто не называл, только боями), то с Финляндией была война. Небольшая, недолгая, но война. Предвестница большой войны.

– Петр Первый был абсолютно прав, когда решил прорубить окно в Европу, – сказал мне Сталин, когда началась война с Финляндией. – Только место он выбрал не очень верно. Но теперь уже ничего нельзя сделать. Петербург стал городом революции, городом Ленина, и для его защиты мы сделаем не только все возможное, но и невозможное сделаем. Обязаны сделать [110].

– А где надо было рубить окно? – спросила я.

Никогда не задумывалась над этим вопросом.

– Дверь надо было рубить, – ответил Сталин. – В Литве. Но Петру хотелось сделать невозможное, построить город там, где его невозможно было построить…

Разговор перешел на Петра Первого, которого Сталин считал «единственным дельным» представителем династии Романовых. Николая Второго Сталин откровенно презирал. Однажды с иронией сказал, что Николай Второй внес огромный вклад в дело борьбы с самодержавием.

– Без его «помощи» такую махину, как Российская империя, не удалось бы своротить столь быстро, – сказал Сталин. – Редкий исторический пример, когда правитель, сам того не сознавая, делал все возможное для скорейшего окончания своего правления.

Декабрь 1939-го

Правила придуманы для того, чтобы их соблюдали. Порой многое кажется нам глупым, ненужным, неважным, но стоит только обжечься…

Цветы мне дарили всегда и везде. Так принято. Раз женщина, актриса, значит – цветы обязательны. Я принимала букеты, благодарила, улыбалась, а после старалась «забыть» их или попросту отдавала кому-нибудь. От «густых» (выражение И.А.) [111] запахов у меня начинает болеть голова, да и вообще, если букет приятен, то охапка (другого слова и не подобрать) цветов только мешает. Куда деть, куда поставить, пока довезешь до дома или гостиницы, половина увянет. Просыпаться же в окружении цветов, пусть и не пахнущих, просто ужасно, создается такое впечатление, будто ты умерла и лежишь в окружении венков. Мрачное зрелище, мрачные ассоциации…

Но как бы я ни относилась к цветам, дарят-то мне их от души. Поэтому и принимать их я должна так, чтобы дарящим было приятно. Зрители очень чутки, они замечают мельчайшие нюансы поведения. Мне бы не хотелось, чтобы мои зрители думали, что я зазналась и т. п. Не станешь же каждому объяснять про неудобства и не станешь поступать с цветами так, как делают некоторые. У некоторых заведено собирать букеты после выступлений и по знакомству возвращать их в магазины. Говорят, что доход от подобной коммерции порой превышает оплату за спектакль или за концерт. Не знаю, никогда не опущусь до таких афер. Лучше отдам цветы кому-то, кому они нужны. В нашей актерской среде есть много людей, которым никогда не достается ни букетов, ни аплодисментов. Это так называемые труженики тыла – гримеры, осветители и т. д. Они действительно труженики, но их труд остается как бы в тени. Им очень приятно прийти домой с роскошным букетом, знаком признания, благодарности за их труд.

«Ошибка инженера Кочина» вышла на экраны незадолго до Нового года. 1940-го. Как принято говорить, праздничное настроение уже распространилось повсюду, правда, елок, кажется, еще не наряжали. Но не в елках дело, это я так, к слову. В клубе работников искусств в Воротниковском переулке состоялась встреча создателей картины с зрителями. Картину принимали хорошо, пусть она и не достигла уровня «Цирка» или «Чапаева», но все равно это была хорошая картина. Как обычно во время подобных встреч рассказы о работе над картиной перемежались вопросами. Вопросов было много, в зале собрались ценители кино (в этом клубе других и не бывает), и от вечера я получила огромное удовольствие. В конце нам дарили букеты. Я уколола руку шипом (то был пышный букет роз, не иначе как плод долгих трудов какого-то селекционера) и пренебрегла простыми медицинскими правилами. Не только не обработала ранку йодом, но и не потрудилась сразу же вытащить застрявший в пальце кончик шипа. Попросту не обратила впопыхах на него внимания. Ойкнула, когда укололась, отдернула руку, промокнула платком выступившую капельку крови, вот и все. Дома посмотрела, вроде бы шип выпал сам собой, вот и успокоилась.

Утром моя легкомысленная небрежность обернулась болезнью. Поднялась температура, правая рука распухла (причем не только раненый палец, средний, но и вся кисть) и болела. Я проснулась в поту и не сразу поняла, что со мной случилось. Болею я редко, и если заболеваю, то обычно это случается ближе к вечеру, а тут вдруг утром почувствовала себя плохо.

Г.В. сразу понял, что дело неладно, и, не обращая внимания на мои заверения в том, что «сейчас я немного полежу и все пройдет», вызвал врача. Врач, увидев мою руку, сразу же стал настаивать на госпитализации. Наговорил столько ужасного, вплоть до ампутации, что просто невозможно было не согласиться. С тяжелым сердцем (Новый год на носу, столько планов, и рабочих, и личных) я поехала в больницу в сопровождении Г.В. и мамы, которая заявила, что не оставит меня ни на минуту в таком состоянии. Бедная мама, она слышала все страшные пророчества доктора… Впрочем, должна признать, что доктор вел себя абсолютно правильно. Не напугай он меня как следует, я бы не согласилась на госпитализацию, осталась бы дома, упустила бы время, и неизвестно еще, чем бы вся эта история закончилась. Ясно одно – ничем хорошим она бы не закончилась, я могла бы и в самом деле руку потерять.