Самарканд, стр. 32

И вот появились они: новый магистр в ослепительно белом и его жена — молоденькая, изящная, с открытым лицом, потупленным взором и пылающими от смущения щеками. Казалось, последние сомнения улетучились. Со всех сторон послышалось: «Это Он, Искупитель!»

Он с достоинством взошел на трибуну, поприветствовал собравшихся широким жестом и в установившейся тишине начал одну из самых поразительных речей, когда-либо звучавших на нашей планете.

«Все обитатели мира, джинны, люди и ангелы! Имам Времени благословляет вас и прощает вам все грехи, как прошлые, так и будущие.

Он возвещает вам, что Священного закона больше нет, ибо пробил час Воскрешения. Бог оставил вам свой Закон, чтобы позволить вам заслужить рай. Вы его заслужили. С этого дня рай принадлежит вам. Вы свободны от ига Закона.

Все, что было запрещено, отныне позволено, а все, что было обязательно, запрещается!

Ежедневные молитвы числом пять запрещены, поскольку мы отныне в раю, в постоянной связи с Создателем, нам нет нужды обращаться к Нему в определеннее часы. Те же, кто будет упорствовать и молиться пять раз в день, тем самым выразят малую веру в Воскрешение. Молитва объявляется актом Неверия.

Вино же, которое в Коране называют райским напитком, отныне разрешено; относиться к нему с пренебрежением будет означать недостаток веры».

Как рассказывает один персидский историк той поры, после этой речи все кинулись за музыкальными инструментами и стали играть на них, а также прямо у помоста пить вино.

Насколько Хасан Саббах перегнул палку в одну сторону, настолько она теперь качнулась в другую. Преемники Искупителя постараются выровнять ее, но Аламуту никогда уже не стать рассадником смертников, покорных чужой воле, жизнь потечет там спокойно, а чреда убийств, терроризировавших исламские города, прервется. Исмаилиты же из радикальной секты превратятся в терпимую общину.

Объявив добрую весть жителям Аламута и его окрестностей, Искупитель послал эмиссаров в другие исмаилитские общины Азии и Египта с бумагами за своей подписью. Отныне всем предлагалось праздновать день Искупления, определяемый по трем различным календарям: хиджре [44] Пророка, календарю Александра Македонского и календарю «самого выдающегося человека обоих миров — Омара Хайяма из Нишапура».

В Аламуте «Рукопись из Самарканда» стали почитать за мудрейшую из книг. Художникам поручили украсить ее миниатюрами, изготовили ларец из чеканного золота с инкрустацией из драгоценных камней. Копировать тексты не позволялось, но она всегда лежала на низком столике из кедра во внутреннем зале, где работал библиотекарь, под неусыпным наблюдением коего избранным разрешалось читать ее.

До тех пор имели хождение лишь несколько четверостиший Омара Хайяма, сочиненных им в юные годы; отныне получили распространение и прочие — их заучивали, передавали из уст в уста, подчас с серьезными искажениями. С тех пор повелась даже весьма необычная практика: всякий раз, как поэт сочинял четверостишие, которое могло навлечь на его голову неприятности, он приписывал его Омару, таким образом, к рубаи Хайяма примешались сотни ложных, так что отличить, что подлинно, а что подделка, стало возможно лишь при наличии рукописи.

Библиотекари Аламута продолжили хронику рукописи с того листа, где остановился Вартан, и завещали это своим детям. Неизвестно, было ли это сделано по просьбе Искупителя, но как бы то ни было, эта хроника — единственный источник, свидетельствующий о посмертном влиянии Хайяма на ассасинов. Так продолжалось около века, прежде чем новое грубое вмешательство прервало наладившуюся связь времен и событий. Это случилось во время нашествия монголов.

Первая волна монгольского нашествия под началом Чингисхана была самой опустошительной из когда-либо поражавших Восток. Целые города были стерты с лица земли, а их население истреблено. Страшная участь постигла Пекин, Бухару, Самарканд: с их жителями обращались как со скотом, молодых женщин раздавали воинам орды, мастеровых обращали в рабство, если не уничтожали. Исключение составило очень небольшое число жителей Самарканда, которые объединились вокруг великого кади и поспешили присягнуть на верность Чингисхану.

Несмотря на этот Апокалипсис, Самарканд воскрес из руин и стал столицей империи Тамерлана в отличие от других городов, которым уже не суждено было подняться из пепла, в частности, трех великих метрополий Хорасана, в которых долгое время была сосредоточена интеллектуальная жизнь этой части света: Мерва, Балха и Нишапура. К ним следует добавить и Рай, колыбель восточной медицины, само имя которого забылось (лишь несколько веков спустя по соседству вновь вознесся Тегеран).

Аламут будет унесен второй волной монгольского нашествия. Она будет чуть менее кровавой, но более всеохватывающей: всего за несколько месяцев монгольские орды разрушат Багдад, Дамаск, польский Краков и китайскую провинцию Сычуань. Можно лишь вообразить себе ужас современников!

Ассасины, отразившие столько натисков за сто шестьдесят шесть лет, — предпочли сдаться! Хулагу, внук Чингисхана, лично явился взглянуть на чудо фортификационного искусства. (Легенда гласит, что он обнаружил нетронутые со времен Хасана Саббаха запасы провизии.

Осмотрев крепость со своими военачальниками, он приказал все разрушить, не оставляя камня на камне. Не сделано было исключение и для библиотеки. Однако прежде чем поджечь ее, он велел некоему Джувайни, историку, побывать в ней. Этот Джувайни по просьбе Хулагу писал «Историю Покорителя всего мира», которая и по сей день остается самым ценным свидетельством о монгольских завоеваниях. Он вошел в хранилище, насчитывающее десятки тысяч рукописей — они были сложены в стопки или свернуты. Снаружи его дожидались офицер и солдат с тележкой: предполагалось, что то, что поместится на тележке, уцелеет, остальное будет предано огню. Времени на то, чтобы составить опись или просмотреть рукописи, не было.

Ревностный суннит, Джувайни счел своим долгом спасти от огня слово Божье и потому принялся спешно отбирать экземпляры Корана, узнаваемые по их переплетам и собранные в одном месте. Их было около двух десятков — он в три приема донес их до тележки, которая оказалась почти полной. Перед ним встал вопрос: что еще спасти? У одной из стен рукописи лежали в большем порядке — это были многочисленные сочинения Хасана Саббаха — плод его тридцатилетнего добровольного затворничества. Джувайни решил спасти автобиографию, которую впоследствии цитировал в своем собственном труде. Попалась ему на глаза и хроника Аламута, составленная незадолго до того, неплохо документированная и подробно описывающая историю Искупителя. Он взял и ее, поскольку эти события были не знакомы никому, кроме членов исмаилитских общин.

Знал ли он о существовании «Самаркандской рукописи»? Судя по всему, нет. А если б знал, стал бы искать? И спас бы? Неизвестно. Рассказывают, будто бы он остановился перед собранием трудов, посвященных оккультным наукам, и погрузился в их чтение, забыв о времени. Монгольский офицер в доспехах с красной окантовкой и в шлеме, расширяющемся к затылку и напоминающем развевающуюся на ветру копну волос, вошел в библиотеку с факелом в руке и, желая показать, что он торопится, поднес факел к пыльным сверткам. Историк не возражал, взял под мышки и в руки все, что мог унести, без разбору, а когда одна из рукописей под названием «Вечные секреты звезд и чисел» выпала у него из рук, он даже не нагнулся, чтобы поднять ее.

Семь дней и семь ночей горела библиотека ассасинов, многие труды, существовавшие в одном экземпляре, сгорели тогда в этом огне. Говорят, в них содержались самые главные тайны мироздания.

Долгое время считалось, что «Самаркандская рукопись» тоже сгинула в том пожаре [45].

КНИГА ТРЕТЬЯ.

Конец тысячелетия