Самарканд, стр. 27
— И для этого ты оторвала меня от моих книг?
Джахан в отчаянии встала:
— Тебе это кажется недостаточно важным? От этого зависит моя жизнь и судьба миллионов других людей, этого города, империи в целом. А ты, Омар Хайям, не желаешь, чтобы тебя беспокоили по таким пустякам!
— Вот именно, не желаю.
Он сделал шаг по направлению к двери, но все же вернулся.
— Со мной всегда советуются после того, как злодеяние уже свершилось. Что я могу ответить твоим друзьям? Посоветуй я им отпустить юношу, кто даст гарантию, что завтра он не отдаст приказ перерезать всем им горло? Посоветуй оставить его в заложниках или убить, я превращусь в их сообщника. Не вовлекай меня в эти раздоры, Джахан, и сама держись от них подальше, — пристально глядя на нее, прочувствованно произнес он. — Один отпрыск турецкого султана приходит на смену другому, один визирь теснит другого. Ради Бога, Джахан, ну как ты можешь лучшие годы своей жизни проводить в этой клетке с дикими зверями? Да пусть они перегрызутся меж собой. Что от этого, солнце померкнет или вино станет менее терпким?
— Говори тише, Омар, ты пугаешь ребенка. Да и кругом уши.
— Разве не затем ты меня позвала, чтобы узнать мое мнение? — упрямо твердил он. — Так вот слушай: уходи отсюда подобру-поздорову, не оглядываясь, даже не забирая своих вещей. Дай мне руку, я уведу тебя в наш дом, ты будешь сочинять стихи, я — наблюдать звезды. Каждый вечер будешь нагая прижиматься ко мне, мы будем одурманены вином, для нас перестанет существовать весь мир, мы пойдем по нему, ничего не слыша, не видя ни его грязи, ни его крови, прилипшей к нашим подошвам.
— Если бы я только могла вернуться назад, — отвечала Джахан с затуманенным взором, — в те времена, когда все было чисто и ясно! Думаешь, я стала бы колебаться? Но теперь поздно, я зашла слишком далеко. Если завтра верные Низаму люди овладеют Исфаханом, они меня не пощадят. Я в их списке.
— Я был лучшим другом Низама, я не дам тебя в обиду, им не отнять у меня жену, да еще в моем собственном доме.
— Открой глаза, Хайям, ты не знаешь этих людей, они одержимы местью. Вчера тебя упрекали в том, что ты спас Хасана Саббаха, завтра станут упрекать, что ты спас Джахан, и убьют тебя вместе со мной.
— Пусть, зато мы будем вместе, у себя в доме, и если мне суждено умереть вместе с тобой, я делаю этот выбор.
— А я нет! Я нахожусь во дворце в окружении преданных мне войск, этот город отныне принадлежит мне, я буду сражаться до конца, и если погибну, то как султанша.
— А как погибают султанши? Отравленными, задушенными, с перерезанным горлом! Либо в родах! Отнюдь не в блеске славы.
Они замолчали и долго не сводили глаз друг с друга. Джахан подошла к Омару и горячо поцеловала его в губы, на мгновение прильнув к нему. Но он отстранился, не в силах вынести этого прощания, и в последний раз с мольбой обратился к ней:
— Если ты хоть сколько-нибудь ценишь нашу любовь, пойдем домой, Джахан. На террасе накрыт стол, с Желтых гор веет прохладой, через два часа мы опьянеем и ляжем в постель. Я прикажу слугам не беспокоить нас, когда в Исфахане поменяется власть.
XXII
В тот вечер ветер в Исфахане имел привкус абрикоса. Но до чего пустынны были улицы! Хайям отправился в свою обсерваторию. Обычно стоило ему туда войти, обратить взгляд на небо, дотронуться до астролябии, как все земные заботы покидали его. На сей раз все было иначе. Звезды молчали, от них к нему не шло ни музыки, ни доверительного шепота. Омар смиренно вернулся домой, раздумывая над тем, что, видно, у звезд были причины хранить молчание. В руках он держал камышинку, которой изредка ударял по лопухам или отстранял строптивую ветку.
Не засветив лампы, он вытянулся на постели и с покрасневшими от слез и вина глазами отчаянно сжимал в объятиях воображаемую Джахан. Слева от него на полу стояли графин и серебряный кубок, из которого он время от времени отхлебывал. Его губы вели бесконечный разговор с Джахан, Низамом, с самим собой. И с Богом. Кто, как не он, мог удержать распадающееся мироздание?
И только на рассвете, обессиленный, с тяжелой головой, ненадолго забылся он сном. Проснулся же от звука шагов, больно отдававшегося в его мозгу. Солнце стояло уже высоко и заглядывало в комнату сквозь щель в занавесках на окнах, вынуждая его щуриться. Не сразу заметил он стоящего в дверях человека, чьи шаги разбудили его: высокого, усатого, в ярко-зеленом тюрбане на голове и в коротком плаще из бархата, который носила гвардия Низама. Он смотрел на Омара и похлопывал рукой по эфесу шпаги.
— Кто ты? — зевая, спросил Хайям. И кто дал тебе право прерывать мой сон?
— Разве господин никогда не видел меня с Низамом Эль-Мульком? Я был его телохранителем, его тенью. Меня зовут Вартан Армянин.
Омар вспомнил его, что отнюдь не прибавило ему спокойствия. У него было ощущение, что его крепко-накрепко связали веревками, и они впились в его плоть. Но как бы ни было ему страшно, показывать это он не желал.
— Говоришь, телохранитель, тень? Значит, это ты его не уберег?
— Он приказал мне держаться на расстоянии. Всем известно, он сам пожелал смерти. Я мог бы избавить его от одного убийцы, пришел бы другой. Кто я, чтобы вставать между своим господином и его судьбой?
— А что тебе нужно от меня?
— Прошлой ночью наши войска взяли Исфахан. Его гарнизон примкнул к нам. Султан Баркьярук был освобожден. Отныне этот город принадлежит ему.
— Джахан?! — рванулся Омар.
Вартан молчал, озабоченное выражение его лица не соответствовало его воинственному облику. Омару показалось, что он прочел в его глазах страшную весть.
— Я так хотел спасти ее, — прошептал он. — О! Как бы я был горд явиться к прославленному Хайяму и привести к нему его жену, живую и невредимую! Но я опоздал! Все находившиеся во дворце зарезаны.
Омар бросился к нему, схватил за плечи и стал трясти. Тот не сопротивлялся.
— И ты явился ко мне, чтобы сообщить это!
Вартан, по-прежнему держа руку на эфесе, но все тем же спокойным, бесцветным голосом продолжил:
— Я пришел не за этим. Низамия порешила, что и ты должен умереть. Если лев ранен, благоразумнее его прикончить, считают они. Мне поручено привести приговор в исполнение.
Хайям взял себя в руки. Достойно встретить конец! Сколько мудрецов посвятили свою жизнь тому, чтобы достойно взойти на эту вершину человеческого удела! О нет, он не станет защищаться. Напротив, он почувствовал, как отступает страх, и думал о Джахан, о том, что и она, верно, сумела быть на высоте в последний миг своего земного бытия.
— Никогда не смог бы я простить тем, кто расправился с моей женой, всю жизнь оставался бы их врагом и мечтал увидеть их посаженными на кол! Воля ваша, я должен умереть!
— Я так не думаю. Тех, кто принимал решение, было пять, я один был против твоей гибели.
— И был не прав. Твои приятели умнее тебя.
— Я часто видел тебя рядом с Низамом Эль-Мульком, вы беседовали, как отец с сыном, он никогда не, переставал любить тебя, несмотря на закулисные интриги, которые вела твоя жена. Будь он среди нас, он бы не стал приговаривать тебя к смерти. Да и ее простил бы ради тебя!
Хайям с удивлением воззрился на стоящего перед ним воина, словно только сейчас увидел его.
— Раз ты был против моей смерти, почему именно тебя выбрали для исполнения приговора?
— Я сам вызвался. Другие бы тебя убили. Я же этого не сделаю. Думаешь, стал бы я вот так беседовать с тобой?
— Как же ты будешь держать ответ перед своими товарищами?
— Да никак, просто уйду. Вслед за тобой.
— Ты так спокойно заявляешь об этом, словно давно это задумал.
— Так и есть. Я действую не сгоряча. Я был душой и телом как никто другой предан Низаму Эль-Мульку и верил ему. Если бы Господь позволил, я бы отдал за него жизнь. Но уже давно созрело у меня и иное решение: если моего господина не станет, я не пойду в услужение ни к его сыновьям, ни к его преемнику и навсегда расстанусь с военным ремеслом. Обстоятельства его смерти вынудили меня в последний раз взяться за оружие. Я причастен к смерти Маликшаха и не жалею о том: он предал своего наставника, отца, человека, вознесшего его на вершину. Он получил свое. Я был вынужден убить, но убийцей не стал. Никогда не пролил бы я кровь женщины. А когда мои товарищи приговорили Хайяма, я понял: самое время для меня убраться отсюда, изменить жизнь, превратиться в отшельника или бродячего поэта. Если ты не против, собери пожитки и поскорее уйдем из города.