Всем парням, которых я когда-либо любила (ЛП), стр. 25

– М-м-м… не совсем.

Позже вечером я набираю себе пенную ванну и погружаюсь в нее так надолго, что Китти дважды стучит в дверь, проверяя, не уснула ли я. Один раз я действительно почти заснула.

Как только я начинаю засыпать, снова звонит телефон. Крис. Я отклоняю вызов, но подруга продолжает неустанно названивать. Наконец я просто не выдерживаю.

– Это правда? – кричит она.

Я убираю телефон подальше от уха.

– Да.

– О, мой Бог! Расскажи мне все!

– Завтра, Крис. Я расскажу тебе все завтра. Спокойной ночи.

– Стой…

– Споки!

29

В эту пятницу я иду на первый в своей жизни футбольный матч. Меня раньше никогда не интересовал футбол, впрочем, как и сейчас. Я сижу на трибунах с Питером и его друзьями. Насколько я могу судить, там не на что смотреть. Слишком много ожидания, совещаний футбольных игроков на поле и слишком мало действия. Ничего похожего на футбольные игры в кино или по телевизору.

К девяти тридцати игра почти закончена, надеюсь. Я зеваю в рукав, а Питер вдруг меня обнимает. Я аж чуть не подавилась.

Внизу Женевьева, тряся помпонами, подбадривает команду с остальными из группы поддержки. Она поднимает взгляд на трибуны и, когда замечает нас, замирает всего на полсекунды перед тем, как вновь начать подбадривать со сверкающими глазами.

Я поглядываю на Питера, который сидит с довольной ухмылкой. Когда Женевьева возвращается к кромке поля, он отпускает руку и вдруг, кажется, вспоминает о моем существовании.

– Сегодня вечером Эли собирает народ. Хочешь пойти?

Я даже не знаю, кто такая Эли. Я вновь зеваю напоказ.

– М-м-м… Я очень устала. Так что… нет. Нет, спасибо. Можешь просто подвезти меня по дороге туда?

Питер бросает на меня взгляд, но не спорит.

По дороге домой мы проезжаем мимо закусочной, и неожиданно Питер говорит:

– Я проголодался. Хочешь остановиться и перекусить? – И многозначительно добавляет: – Или ты слишком устала?

Игнорируя подкол, я отвечаю:

– Конечно, давай поедим.

Питер разворачивает машину, и мы идем в закусочную. Нам достается передняя кабинка. Всякий раз, когда я приходила сюда с Марго и Джошем, мы садились рядом с музыкальным автоматом, чтобы забрасывать в него монетки. Часто автомат был сломан, но нам все равно нравилось сидеть возле него. Как-то странно быть здесь без них. У нас так много традиций в этом заведение. Мы втроем заказали бы два сэндвича с жареным сыром и разрезали бы их на квадратики, еще заказали бы тарелку томатного супа, чтобы макать туда наши квадратики, а потом Джош и я разделили бы вафли с взбитыми сливками на десерт, а Марго взяла бы порцию пудинга из тапиоки. Ужас, знаю. Уверена, только бабушки любят пудинг из тапиоки.

Наша официантка Келли – студентка колледжа. Ее не было все лето. Полагаю, сейчас она вернулась. Она пристально разглядывает Питера, пока ставит нам воду.

– А где сегодня твои друзья? – спрашивает она меня.

– Марго уехала в Шотландию, а Джош… не здесь, – отвечаю я, на что Питер закатывает глаза.

Затем он заказывает черничные оладьи и бекон с яичницей. Я же – жареный сыр с картофелем фри и газировку с черешней.

Когда Келли уходит, я спрашиваю его:

– За что ты так сильно ненавидишь Джоша?

– Я его не ненавижу, – издевается Питер. – Я едва знаю этого парня.

– Ну, тебе он определенно не нравится.

Питер бросает на меня сердитый взгляд.

– А почему он должен мне нравиться? Однажды в седьмом классе этот малый сдал меня за списывание.

Питер жульничал? У меня даже немного скручивает живот.

– И что ты списал? Домашнюю работу?

– Нет, тест по испанскому. Я записал ответы на калькуляторе, а Джош, блин, выдал меня. Кто так делает?

Я ищу в его лице хоть какой-нибудь признак смущения или стыда за списывание, но не нахожу ни капли.

– Почему ты так сердишься? Ты же жульничал!

– Это было в седьмом классе!

– Ты по-прежнему списываешь?

– Нет. Вряд ли. То есть списывал. – Он хмурится. – Может, перестанешь так на меня смотреть?

– Как так?

– Осуждающе. Слушай, я в любом случае собираюсь учиться на стипендию по лакроссу, так что, не все ли равно?

Меня вдруг озаряет, и я спрашиваю, понизив голос:

– Постой… ты умеешь читать?

Он заливается смехом.

– Да, я умею читать. Господи, Лара Джин. Не за всем скрывается история, ладно? Я просто ленивый. – Он фыркает. – Умею ли я читать? Я же написал тебе несколько записок! Ты очень забавная.

Чувствую, как мое лицо заливается краской.

– Это не смешно. – Я украдкой бросаю на него взгляд. – Для тебя это все шуточки?

– Не все, но большинство.

Я опускаю подбородок.

– Тогда, наверное, это недостаток твоего характера, над которым ты должен работать, – говорю я. – Потому что есть серьезные вещи, которые должны восприниматься всерьез. Так что прости, если считаешь меня осуждающей.

– Угу, думаю, это так. В целом, я считаю тебя осуждающей. Это недостаток твоего характера, над которым тебе следует потрудиться. А еще тебе нужно научиться расслабляться и получать удовольствие.

Я перечисляю все свои развлечения: катание на велосипеде (которое ненавижу), выпечка, чтение; подумываю над тем, чтобы сказать вязание, но уверена, что он только посмеется надо мной. Когда Келли приносит наш заказ, я останавливаюсь, чтобы впиться в свой жареный сыр, пока он еще мягкий.

Питер стаскивает мой картофель фри.

– Итак, кто еще?

– «Кто еще»?

– Кто еще получил письма? – произносит он с набитым ртом.

– М-м-м, это очень личное. – Я порицательно качаю головой.

– Что? Мне просто любопытно. – Питер макает картошку в мою маленькую упаковку с кетчупом и, усмехаясь, добавляет: – Ну же, не стесняйся. Ты можешь рассказать мне. Знаю, я, очевидно, номер один. Но мне хочется узнать, кто еще удостоился этой чести.

Питер перегибает палку, он такой самоуверенный. Прекрасно, если он так жаждет знать, то я расскажу ему.

– Джош, ты…

– Очевидно.

– Кенни.

Питер фыркает.

– Кенни? Это кто?

Я ставлю локти на стол и опираюсь подбородком на руки.

– Мальчик, с которым я познакомилась в церковном лагере. Он был самым лучшим пловцом. Однажды он спас тонущего ребенка, доплыв до середины озера прежде, чем спасатели заметили, что кто-то тонет.

– И что он сказал, когда получил письмо?

– Ничего. Оно вернулось ко мне.

– Ладно, кто следующий?

Я откусываю сэндвич.

– Лукас Крапф.

– Он же гей, – говорит Питер.

– Он не гей!

– Боже, спустись на землю. Парень – гей. Он вчера в школу надел аскотский [7] галстук.

– Уверена, он надел его для иронии. Кроме того, ношение аскотского галстука не делает кого-то геем. – Я бросаю ему взгляд, гласящий: «Вау, как гомофобно».

– Эй, не смотри на меня так! – Протестует он. – Мой любимый дядя – гей, как пить дать. Спорю на пятьдесят баксов, что, если бы я показал фотографию Лукаса своему дядюшке Эдди, он подтвердил бы это за полсекунды.

– Только то, что Лукас ценит моду, не делает его геем. – Питер открывает рот, чтобы возразить, но я приподнимаю руку, останавливая его. – Это лишь означает, что он более современный, городской парень посреди всего этого… скучного пригорода. Спорим, после выпуска он отправится в Нью-Йоркский университет или в какое-нибудь другое заведение Нью-Йорка. Он мог бы быть актером. У него такая внешность… Он стройный, с тонкими, очень чувствительными чертами. Он похож… на ангела.

– Так что же ангельский парень сказал о письме?

– Ничего… Уверена, потому, что он джентльмен и не хотел смущать меня, поднимая этот вопрос. – Я одариваю его многозначительным взглядом, говорящим: «В отличие от некоторых».

Питер закатывает глаза.

– Хорошо, хорошо. Как скажешь. – Он откидывается на спинку сиденья и вытягивает руку, положив на спинку свободного места рядом с ним. – Это только четыре. Кто пятый?