Сага о короле Артуре (сборник), стр. 87

— Говорят, он уже поимел половину девок в Лондоне, — сказал Кадаль, ставя передо мной блюдо.

Это была добрая валлийская баранина с луковым соусом, горячая и душистая.

— Ну, про него много чего говорят! — Я принялся накладывать себе мясо. — Возможно, это даже правда.

— Да, но на самом деле, похоже, это серьезно. Говорят, впереди крупные неприятности. Из-за бабы.

— О господи! Кадаль, избавь меня от этих подробностей. У Утера вечно неприятности из-за баб.

— Нет, я тебе говорю, дело и впрямь дрянное! Солдаты из эскорта болтают об этом, а Ульфин молчит — и неудивительно. Жена Горлойса…

Я вскинул голову.

— Что? Герцогиня Корнуолла? Враки, наверное.

— Пока что между ними ничего нет. Но как говорят, не оттого, что они не пробовали…

Я отхлебнул вина.

— Да нет, это только слухи, можешь быть уверен. Она ведь раза в два моложе своего мужа и, говорят, хороша собой. Утер наверняка заигрывает с ней, при том что герцог — его военный заместитель, вот люди и болтают кто во что горазд, — что неудивительно, принимая во внимание, кто такой Утер.

Кадаль наклонился, опершись кулаками о стол, и посмотрел на меня в упор. Он был непривычно серьезен.

— Заигрывает, говоришь? Да он, говорят, от нее не отходит! Каждый день посылает ей за обедом лучшие блюда, следит, чтобы ей подавали первой, даже прежде, чем ему самому, и каждый раз, как ему наливают, во всеуслышание пьет за нее. От Лондона до Винчестера ни о чем другом и не слышно. Говорят, по этому поводу уже бьются об заклад на кухне.

— Не сомневаюсь. Ну а что на это говорит Горлойс?

— Поначалу, говорят, не обращал внимания, но дело зашло так далеко, что герцог уже не смог делать вид, что ничего не замечает. Он пытался представить дело так, что это им обоим такая честь, но когда дошло до того, что госпожу Игрейну — это ее так зовут — усадили по правую руку от Утера, а старика — шестым слева…

Он выразительно умолк.

Мне стало не по себе.

— Король, должно быть, не в своем уме! — сказал я. — Он не может позволить себе раздоров — никаких раздоров, а тем более таких! Да еще с Горлойсом! Клянусь всеми богами, Кадаль! Ведь это Корнуолл помог Амброзию утвердиться на престоле! Эго Корнуолл сделал Утера тем, что он есть! Кто выиграл ему битву у холма Дамен?

— Вот и люди говорят про то же.

— В самом деле? — Я нахмурился и призадумался, — А женщина? Что говорят о ней — ну, помимо всякой обычной дряни?

— Что она все время молчит, и чем дальше, тем больше. Я думаю, Горлойсу есть что сказать ей по ночам, когда они остаются наедине. Во всяком случае, она на людях теперь почти не поднимает глаз, боясь встретиться взглядом с королем, глядящим на нее поверх чаши или перегнувшимся через стол, чтобы взглянуть на ее платье.

— Это то, что я назвал дрянью, Кадаль. Спрашиваю, что она такое?

— Ну, об этом как раз ничего не говорят, кроме того, что она молчалива — и при этом прекрасна. Ну и все такое.

Он выпрямился.

— Нет, насчет того, что она ему содействует, — этого никто не говорил. И видит бог, Утеру не стоит вести себя как голодающему при виде миски с едой: стоит ему пожелать — и его накормят до отвала в любую ночь. В Лондоне нет ни одной девицы, которая не мечтала бы привлечь его внимание.

— Верю. Он поссорился с Горлойсом? Я имею в виду, публично?

— Насколько я слышал, нет. На самом деле он был до крайности любезен, на этом и выехал в первую неделю — старик был польщен. Но, Мерлин, похоже на то, что дело и впрямь дрянь. Она больше чем вдвое моложе Горлойса и живет взаперти в одном из этих холодных корнуэльских замков, и делать ей там нечего, кроме как ткать ему боевые плащи и мечтать над ними, и уж будь уверен, что мечтает она не о старце с седой бородой.

Я отодвинул тарелку. Помнится, я до того все еще не принимал всерьез эти деяния Утера. Но последнее замечание Кадаля выбило меня из колеи — это было слишком похоже на правду. Жила когда-то другая девушка, которой тоже нечего было делать, кроме как сидеть дома, ткать и мечтать…

— Ладно, Кадаль, — резко сказал я, — Хорошо, что я об этом знаю. Я надеюсь, что нам удастся не вляпаться в это самим. Я и прежде видел, как Утер сходил с ума по женщинам, но все это были женщины, доступные ему. А это — самоубийство.

— Сходил с ума, говоришь, — протянул Кадаль. — Вот и люди говорят то же самое. Околдовали, говорят. — Он глянул на меня искоса, — Может, потому он и послал за тобой Ульфина в такой спешке, чтобы убедиться, что ты непременно приедешь. Может, он хочет, чтобы ты снял заклятие?

— Я не снимаю, а творю, — коротко ответил я.

Он уставился на меня и ничего не сказал, хотя явно собирался.

Потом обернулся к кувшину с вином. Молча налил мне — и я увидел, что его левая рука сложена в охранительный знак. Больше мы в тот вечер не разговаривали.

Глава 4

Как только я увидел Утера, я понял, что Кадаль прав. Дело дрянь.

Мы приехал в Лондон в канун коронации. Было поздно, городские ворота были заперты, но, похоже, насчет нас были отданы соответствующие распоряжения: нас пропустили без разговоров и отвели прямо в замок, где расположился король. Мне едва дали сменить заляпанные грязью дорожные одежды и тут же отвели в его спальню. Слуги мгновенно исчезли, оставив нас наедине.

Утер уже переоделся на ночь. На нем было длинное ночное платье темно-коричневого бархата, отделанное мехом. Его высокое кресло стояло у очага, где полыхали огромные поленья, а на табурете рядом с креслом — пара кубков и серебряный графин с пробкой, из-под которой струился пар. Я по запаху узнал вино с пряностями и сглотнул — в горле у меня пересохло. Но король мне вина не предложил. Он не сидел у огня, а беспокойно расхаживал по комнате взад-вперед, точно зверь в клетке, а по пятам за ним ходил его волкодав.

Как только дверь за слугами закрылась, он сказал резко, как когда-то:

— Ты, однако, не торопился!

— За четыре дня? Надо было послать коней получше.

Это заставило его прикусить язык. Он не ожидал ответа. Но сказал достаточно вежливо:

— Это лучшие кони в моих конюшнях.

— Ну, тогда нужны были крылатые кони, чтобы мы приехали быстрее, государь. И железные люди. Двоих пришлось оставить в дороге.

Но Утер уже не слушал. Снова погрузился в свои мысли и принялся беспокойно расхаживать. Я наблюдал за ним. Он похудел и двигался легко и проворно, как голодный волк. Глаза у него запали от недосыпания, и еще появилась привычка, которой раньше я за ним не замечал: он не знал, куда девать руки.

Он то сцеплял их за спиной, похрустывая суставами, то теребил платье, то бороду…

— Мне нужна твоя помощь, — бросил он через плечо.

— Я так и понял.

Он развернулся ко мне.

— Так ты знаешь?

Я пожал плечами.

— Повсюду только и говорят о том, что король влюбился в жену Горлойса. Я так понимаю, что ты и не пытался этого скрывать. Но с тех пор, как ты послал за мной Ульфина, прошло больше недели. Что произошло за это время? Горлойс с женой все еще здесь?

— Конечно здесь! Они не могут уехать без моего дозволения.

— Понятно. Вы с Горлойсом уже говорили об этом?

— Нет.

— Но он не может не знать.

— С ним то же самое, что со мной. Если об этом сказать вслух, это уже ничем не остановишь. А завтра коронация. Я не могу говорить с ним.

— И с ней тоже?

— Нет. Нет! О господи, Мерлин, я не могу даже приблизиться к ней! Ее стерегут, как Данаю!

Я нахмурился.

— Значит, он приказал ее стеречь? Но ведь это достаточно странно! Не равносильно ли это публичному признанию, что здесь что-то не так?

— Да нет, я только имел в виду, что она все время окружена служанками и его людьми. И не только личной стражей — здесь стоит и часть его войск, что были с нами на севере. Я могу видеться с ней лишь на людях, Мерлин. Да тебе, наверно, говорили.

— Говорили. Тебе не удалось ничего ей передать?