Василий Блюхер. Книга 1, стр. 13

Когда рабочие вступили на площадь, раздался сигнал горниста, который был воспринят как начало предстоящего торжества — встречи царя с народом. Горн замолк, но тут же раздался ружейный залп. Шедшие впереди зашатались, портрет царя повалился на снег. Тяжелые сапоги упавшего замертво рабочего легли на раскрашенное лицо царя. Первые ряды остановились, подались назад, но толпа, напирая, несла их вперед, а залпы не прекращались. Щелкали ружейные затворы — и снова залп. Кто падал навзничь, кто лицом в снег, кто ползал на коленях. Люди топтались на месте, потом волна понесла их в разные стороны. Над Дворцовой площадью смешались в морозном воздухе проклятия, плач, стоны и выстрелы.

— Убийцы! Палачи! От японцев бегаете, а в своих стреляете! — несся крик по всей площади.

Василий с трудом пробрался к зданию штаба в створчатый портал, но здесь его сжала бежавшая толпа. Рядом с ним очутилась молодая женщина в белом полушалке, с ребенком на руках. Глаза на ее худом лице горели безумным блеском. «Задушат его!» — кричала она исступленно. Схватив женщину под руку, Василий увлек ее через портал на Мойку. Здесь она побежала вдоль канала. Василий посмотрел ей вслед. Он увидел, как она остановилась, поднесла к своему лицу ребенка, приподняла край одеяльца и дико закричала. Ужас охватил Василия.

Ночь Василий провел беспокойно. Перед ним маячила высокая Александровская колонна, каменные лица солдат, бегущие люди. Они падали, силились подняться, их гнал животный страх. Они проклинали Гапона, царя, солдат. Василий как в ознобе съежился, вспоминая события дня. Тоскливая и бессильная злоба не покидала его. Лоб покрылся холодной испариной. Хотелось пить, но не хватало сил подняться, а звать Лушу было совестно. Только на рассвете он уснул тяжелым сном.

Луша поднялась по-обычному рано и удивилась, что Василий еще спит. Она подошла к сундуку, на котором он теперь еле умещался, согнув ноги в коленях, и увидела его пылающие щеки. Дотронулась до лба — горячий. «Надо лавку открывать», — подумала она и решила его разбудить, но в эту минуту в приоткрывшуюся дверь просунулась голова Насти.

— Луша, — прошептала она, — папенька наказывал не открывать сегодня лавку. А Вася-то еще спит?

— Спит, да весь горит.

— Заболел? — испугалась Настя и, войдя в халатике на кухню, подошла на цыпочках к сундуку и взглянула на лицо Василия. И вдруг засовестилась за отца, который равнодушно смотрел на то, как живет Василий, не имея своего угла. На глазах у нее показались слезы, она поспешила уйти.

Василий проснулся только днем с головной болью. Луша подошла к нему.

— Занемог? — спросила она участливо.

Он посмотрел на нее широко раскрытыми глазами.

— Тихо на улице?

— Лежи, — прикрикнула Луша, — наказывала вчера не ходить, а ты свое. Вырос, небось самостоятельный, теперь мое слово для тебя не закон. Лежи!

— Голова болит, а тело крепкое.

Василий поднялся, оделся и подошел к миске умыться. Луша слила ему из кружки. Потом он поел и сразу почувствовал облегчение. Он вспомнил, что со вчерашнего утра у него во рту не было и маковой росинки.

— Настенька приходила, — таинственно прошептала Луша, — хозяин наказал не открывать сегодня лавку.

— Да ну их всех к лешему.

— Что с тобой, Вася? Ошалел, что ли?

Василий с трудом улыбнулся, желая загладить свою вину:

— Кабы ты своими глазами поглядела то, что я вчера видел, — возненавидела бы лавку, купцов, попов и самого царя.

— Не нами они выдуманы, не нам их менять.

— Значит, так до гроба будем жить?

— Зачем же? Вот ты, к примеру, приказчик, а можешь стать купцом.

— Я да купцом? — возмущенно перебил Василий, — Пропади все пропадом… Людей-то сколько перебили вчера! Сколько сирот и вдов останется!

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Настя тяжело переживала равнодушие Василия, но мириться с этим не хотела. «Не мытьем, так катаньем, но я привяжу его к себе», — думала она, уверяя себя в том, что Василий с годами смирится, полюбит ее и тогда они поженятся. И вместе с тем не могла представить себе, как Василий будет жить в их доме со вздорной маменькой и сестрами.

При всяком удобном случае она спускалась в лавку и слезно просила свидания. Василий был неумолим. И вот однажды, когда она, стоя у конторки, бросила резкое слово Василию, в лавку вошел тот самый молодой человек, который под Новый год так жеманно пригласил Настю танцевать. Василий узнал его и подумал: «Вот такого ферта не жаль пугнуть». Опираясь пальцами на край прилавка, он с презрением посмотрел на него, меж тем как Настя, изменившись в лице, гордо спросила:

— Какими судьбами, Геннадий Ардальонович?

— Шел мимо, дай, думаю, зайду, — ответил он, галантно расшаркиваясь перед Настей.

— У нас через лавку хода нет в квартиру, — заметил Василий.

— Не в свое корыто не суйся, — огрызнулся Геннадий Ардальонович.

— Много ли корысти в таком корыте, — покачал головой Василий.

— Хам, не с тобой пришел разговаривать.

Василий вышел из-за прилавка и приблизился к Геннадию Ардальоновичу:

— Эй ты, погремушка, гляди, как бы я тебя не вышвырнул на улицу.

Лицо у Геннадия Ардальоновича перекосилось и покрылось пятнами. Настя с чертовским весельем смотрела то на него, то на Василия, но не вмешивалась. Никогда она не видела Василия таким сердитым.

— Я… я расскажу Фадею Фадеевичу, и ты… ты вылетишь вон, — заикаясь пригрозил Геннадий Ардальонович.

Василий без слов повернул Геннадия Ардальоновича к себе спиной, ухватил правой рукой за меховой воротник, подтолкнул без труда к двери и, открыв ее, вытолкал непрошеного гостя, дав хорошего пинка коленом.

Настя, сдерживая смех, выскочила из-за конторки, подбежала к Василию и, не дав ему опомниться, быстро поцеловала в щеку.

— Ловко ты его отделал.

— Иди к себе наверх! — строго сказал Василий. — Все вы одного поля ягоды.

Настя мгновенно преобразилась. Ее лицо сразу приняло независимый вид, и она, напустив на себя строгость, певуче произнесла:

— Ты со мною помягче, я могу коготки показать.

— Идите из лавки, барышня, — деловым тоном предложил Василий, — иначе папеньке скажу, что мешаете работать.

Настя промолчала и, высоко задрав голову, поднялась по лестнице в квартиру.

Сеня забежал в лавку и, убедившись, что хозяина нет, таинственно сообщил Василию:

— Нашел такую бумажку, что беспременно в полицию надо отнести.

Василий впился глазами в крупные печатные буквы и читал вслух:

— Кто тебе сказал, что листовку надо отнести в полицию? — спросил Василий, еще больше озлобясь после стычки с Геннадием Ардальоновичем и Настей.

Сеня мямлил. Василий посмотрел на него недобрым взглядом, сложил листовку вчетверо и, спрятав в карман, сказал:

— Дурак! Принесешь, а тебя спросят, где взял. Начнешь мэкать, и тебя сразу сцапают да в кутузку. Не рад будешь.

— Чего кричишь? — испуганно отступил Сеня. — Нешто сам не понимаю? Надо ее на забор наклеить.