Тайпи. Ому (сборник), стр. 40

Хочу вспомнить одного матроса, которого я видел на Руруту, островке в двух днях пути от Таити. Этот островок очень маленький, и население его почти вымерло. Мы отправили к берегу шлюпку – узнать, не удастся ли достать немного ямса. Когда мы сошли на берег, неподалеку от жалкой церквушки к нам обратился белый человек. Волосы и борода его были не стрижены, изможденное лицо страшно бледно, нога чудовищно распухла. Этот человек жил на острове много лет. Когда появились симптомы, он не хотел верить, что подхватил «фа-фа», и надеялся на скорое выздоровление. Однако вскоре он понял, что единственный шанс поправиться – немедленно сменить климат. Ни один капитан не взял его в команду, а уехать в качестве пассажира было невозможно. Я от всей души сочувствовал ему, но ничем не мог помочь, так как наш капитан оставался глух к мольбам.

– Мы только начали плавание… – говорил он. – Я не могу вернуться, а на острове ему лучше, чем в море. Пусть умирает на острове.

Позже я слышал продолжение этой истории. Бедняга не мог покинуть остров, и страшная развязка приближалась.

Таитяне вырождаются, но среди вождей часто можно встретить очень привлекательных людей. Мужчины величественны, а женщины миниатюрны и красивы, словно нимфы, плававшие сто лет назад вокруг кораблей Уоллиса. Кожа у них от природы довольно светлая, но мужчины много бывают на солнце, поэтому она темнеет. Смуглая кожа у мужчин считается достоинством, доказательством физической и душевной силы. Неудивительно, что таитяне считают всех бледных европейцев слабыми и женственными и только моряков, у которых щеки напоминают жареную грудку индейки, признают силачами или, как они говорят, людьми с широкими костями.

Мы чрезвычайно интересовали островитян. Множество их навещали нас, они могли часами стоять, разговаривая и танцуя вокруг нас. Они всегда были на нашей стороне, ругали консула и называли его очень плохим. Женщины выказывали даже больше интереса, были любопытны и сострадали нам, но многие в открытую смеялись над нами. Помню, на второй день нашего заключения какая-то красивая девушка примчалась к тюрьме и остановилась на некотором расстоянии от нас. Она хохотала, глядя на Черного Дана, который поглаживал свою натертую лодыжку, затем стала осматривать нас одного за другим самым откровенным образом. Если что-то казалось ей смешным, она тут же тыкала пальцем и начинала хохотать – смех ее был странным, глухим, словно звук музыкального ящика.

Я знал, что и в моей внешности не было ничего, что могло бы обезоружить насмешницу – трудно в таких обстоятельствах сохранить подобие геройского вида. И все же было очень досадно, когда я думал, что и до меня дойдет очередь быть осмеянным озорной островитянкой. Прежде чем она взглянула на меня, я принял самую изящную позу, какую только мог, подпер голову рукой и напустил на себя задумчивый вид. Я не смотрел в ее сторону, но вскоре почувствовал, как начинают гореть щеки, и понял, что она смотрит на меня. Щеки горели все сильнее, но она не смеялась. Видимо, она испытывала сочувствие. Я поднял глаза. Ее огромные темные глаза все больше округлялись, она дрожала от смеха, а на губах ее играла улыбка… Через мгновение она развернулась и, хохоча, выбежала из нашей тюрьмы. К счастью, она больше не возвращалась.

Глава 21

Прошло несколько дней. Мы вели себя смирно, и капитан Боб сделал нам некоторое послабление. Он разрешил ходить целый день на свободе, но мы не должны были отходить далеко – чтобы в любой момент нас можно было позвать.

Об этом не должен был ни в коем случае узнать Уилсон, туземцы не могли ему рассказать, но белые, проезжавшие по Ракитовой дороге, – вполне. Поэтому из осторожности вдоль дороги расставили дозорных, которые, увидев белого человека, поднимали тревогу. Тогда мы бросались к своим колодкам и брус опускался. Как только чужестранец удалялся, нас освобождали.

Капитан Боб ежедневно приносил нам еду, но ее было мало, и мы чувствовали невыносимый голод. Но мы не могли упрекнуть наших тюремщиков: им приходилось даже ограничивать себя, чтобы кормить нас – хоть и так скудно. У таитян тяжелое время выражается только в недостатке пищи, но среди простых туземцев огромное число нуждающихся. Цивилизация оказалась для них бедствием. Земля принадлежит вождям, и обычные островитяне умирали бы от голода, если бы не могли ловить рыбу.

Бдительность капитана Боба постепенно слабела, и мы стали уходить от тюрьмы все дальше и дальше. Мы искали пропитание по всей округе, и, к счастью, хижины туземцев, как зажиточных, так и бедных, были всегда открыты для нас и мы встречали в них самый теплый прием. Иногда мы попадали в хижину к вождю, когда закалывали свинью. Тогда собирались все соседи, и происходило настоящее пиршество, на котором мы становились желанными гостями. Бывало, что мы приходили, когда свинья была еще жива и сопротивлялась. В таком случае о ней просто забывали, так как мы всегда производили большое впечатление своим появлением. Поэтому Жулик Джек приходил с большим ножом и с дубинкой, а другие матросы участвовали в опаливании щетины и потрошении свиньи. Только мы с доктором не вмешивались в приготовления, а приходили непосредственно к пиршеству. Доктор обладал необыкновенным аппетитом. Островитяне редко солят пищу, поэтому он попросил Каболку принести с судна немного соли и перца. Растяпа просьбу выполнил. Доктор высыпал специи в маленький кожаный мешочек, который носил на шее.

– Насколько я могу судить, – сказал он, пряча мешочек, – белому человеку на Таити нужно всегда держать нож и солонку при себе.

Глава 22

Через несколько дней дозорные предупредили, что по Ракитовой дороге едет доктор Джонсон. Кто-то насмешливо предложил дать ему войти, а затем засадить в колодки. Мы слышали о том, что он собирается посетить нас, и догадывались зачем. Мы были в ведении консула, и наше содержание оплачивалось из казенных сумм, поэтому портовой врач, желая хорошо заработать, решил позволить нам воспользоваться его услугами. Правда, в лекарствах, по его утверждению, мы не нуждались, но он решил все же навестить нас.

Доктор Джонсон подошел к нам с дружелюбным видом, положил трость на колодки и стал осматривать нас, лежащих в колодках.

– Ну, – сказал он, – как вы себя чувствуете?

Матросы что-то ответили с самым серьезным видом. Доктор продолжал:

– А те, кого я на днях осматривал… больные… как они?

Он переводил взгляд с одного на другого, пока не остановился на матросе, стоявшем с самым страдальческим выражением лица.

– У вас очень больной вид, – сказал он.

– Да, – печально ответил матрос, – боюсь, доктор, что скоро я отдам концы! – Он закрыл глаза и глухо застонал.

– Что он сказал? – переспросил Джонсон, оживившись.

– Он хотел сказать, что скоро загнется! – воскликнул Жулик Джек.

– Что это значит – загнется?

– Это значит, что он скоро умрет, доктор.

– Понимаю, – сказал он и проверил у матроса пульс. – Как его фамилия? – спросил Джонсон, обернувшись к Бобу.

– Звонарь Джо, – ответил тот.

– Ребятки, вы должны хорошо заботиться о нем! Я пришлю ему лекарства с объяснением, как их пить. Кто-то из вас умеет читать?

– Вот он умеет, – ответил Боб, указав на меня.

Осмотрев остальных узников, некоторые из которых уже шли на поправку, а другие лишь притворялись больными, Джонсон обратился к нам:

– Ребята, если еще кто-нибудь заболеет, сообщите мне, я выпишу лекарство. Консул распорядился, чтобы я навещал вас каждый день. Очень опасно резко менять рацион, как произошло с вами после высадки на берег. Будьте осторожны, употребляя фрукты. Прощайте! Утром я пришлю вам лекарства.

Я полагаю, что Джонсон, хоть и не отличался проницательностью, все же понимал, что мы над ним издеваемся, однако решил не обращать на это внимания – его планов ничто не нарушало, поэтому лучше было не подавать виду, что насквозь нас видишь.

На следующее утро появился подросток островитянин. Он принес маленькую корзинку из пальмовых листьев, полную порошков, таблеток и пузырьков. К каждому лекарству был прикреплен листок бумаги с указаниями по применению и с именем пациента. Матросы почему-то решили, что в некоторых бутылочках – спиртовые настойки, и набросились на корзинку. Однако доктор настоял на своем праве врача первым прочесть инструкции.