По-настоящему, стр. 4

А ещё – сегодня пятница! Это мой самый любимый день недели. Люблю прийти из школы, приготовить себе что-нибудь вкусненькое, улечься на диван с книжкой. Как бы много ни задали на дом, я никогда не делаю уроков в пятницу – это мой законный день. Только что отошла от пианино – играла «Аве Марию» Каччини. Такая прекрасная музыка. Как говорит моя учительница, «грозно-романтическая».

Да, знаешь, Дима с Машей подали заявление в загс. Свадьба будет 26 октября. Представляешь? Ребята не хотят никакой помпы, поэтому гостей, скорее всего, будет немного, только близкие родственники и друзья. Конечно, и Машина бабушка, которая заменила ей семью, когда в автокатастрофе погибли её родители. Маше тогда было девять лет…

Всё, дружок, у меня больше нет сил писать. Пойду спать…

20 сентября 1999 года

Сегодня мы повесили стенгазету. Надо было видеть лицо Ларисы-крысы, когда она подошла посмотреть, что же там написано. А потом – ужас! – начала отчитывать меня, Олю и Юльку за то, что не послушались её приказания. Я была просто вне себя! Какое ей вообще дело, о чём газета? Она просила– пожалуйста! Висит на первом этаже! Любуйтесь! Так нет же – «Как вы могли! Ведь я же сказала, что писать надо о Пушкине! Всё переделать!!!» Она кричала на меня, а я стояла и медленно закипала от ярости. А потом подумала: зачем, собственно, я это слушаю? Зачем позволяю на себя орать? В конце концов, у нас вышла хорошая газета. Мы хотели посвятить её Цветаевой и сделали это. Всё! Точка! В общем, я не выдержала. Когда Лариса заорала, что газету нужно переделывать, я твёрдо сказала, что всё останется, как есть. Учительница просто взбесилась и заявила, что я не имею права ей перечить.

– Девчонка, что ты о себе возомнила! Как ты можешь говорить мне, что Цветаева – великая поэтесса! Да она самоубийца! И вообще, разве тебя не учили молчать когда, говорят старшие?

– Меня не учили слушать, когда на меня кричат ни за что ни про что! – разозлилась я.

– Вы бы, Лариса Ивановна, не тратили времени зря. Мы не будем переделывать газету, – спокойно сказала Оля. Юлька молчала, испуганно переводя взгляд с нас на учительницу.

– Ах так! Тогда пойдёмте к директору!

– Зачем? Что вы ему скажете? Мы не сделали ничего плохого. То, что вы, как и до перестройки, считаете Цветаеву империалисткой и белоэмигранткой – это ваше дело. Но её творчество уже не запрещено, ведь так?

Я, наверное, действительно перегнула палку, ругаясь с учительницей. Но, с другой стороны, что теперь, стоять и слушать, когда на тебя орут? И, главное, было бы за что!

В итоге Лариса заявила, что поставит нам в журнал двойки. Тогда мы с Ольгой круто развернулись и сами пошли к директору. А Юлька так и осталась возле кабинета литературы, пыталась успокоить учительницу. Я даже разозлилась на бывшую подругу: ведь по законам коллектива она должна была нас поддержать. Понимаю, каждый дрожит за свою шкуру. Но где же тогда те самые честность и справедливость, о которых пишут в книгах? В общем, мы всё рассказали директору – без утайки, как было. Он смотрел на нас и улыбался. «Девочки, – говорит, – вы всё принимаете слишком близко к сердцу». Он сказал, что Татьяна Мироновна выпишется из больницы сегодня, а значит, в понедельник вернётся в школу. Какое счастье! Осталось пережить всего один день! Я просто не перевариваю таких людей, как Лариса. Она привыкла всё делать по старинке. Четыре урока подряд мы разбирали образ Чапаева в «Разгроме»! И это при том, что, если верить нашим учебникам, как раз сейчас мы должны изучать поэтов Серебряного века. И каждый урок рассказывает нам, какие хорошие были «красные» и какие плохие – «белые». Нет, я ничего не имею против. Но зачем же так клеймить тех, кто в то время был по другую сторону? Она что, никогда не читала ни «Белую гвардию», ни «Доктора Живаго», ни «Бег»? Пастернак, Цветаева, Набоков – эти имена вызывают у неё прямо-таки аллергическую реакцию. Не знаю, может, я и не права, но мне кажется, что свои коммунистические взгляды вполне можно оставить при себе. Всё, дружок, извини, больше писать об этом не могу – начинаю злиться…

22 сентября 1999 года

Сегодня я познакомилась со своим репетитором. Она будет готовить меня ко вступительному экзамену по истории. Очень милая женщина лет сорока, приятная внешне, интересная в общении. Наверное, преподаватель истории таким и должен быть. У меня уже было первое занятие. Анна Петровна рассказала мне о древних славянах, мы вместе рассмотрели на карте места их расселения. Если честно, эта тема никогда не была мне интересна. Я привыкла воспринимать отечественную историю только с начала царствования Ивана Грозного. А больше всего мне нравится период с конца XVIII до середины XIX века: Елизавета, Екатерина II, Павел, Александр I, декабристы… Пушкин… Лермонтов… Эпоха чести. Достоинства. Романтики… Но, представляешь, Анне Петровне удалось меня заинтересовать! Мне очень понравилось с ней заниматься. Единственный минус – придётся много учить. А я ведь терпеть не могу зубрёжку. Я даже для школы стараюсь не учить наизусть, как многие делают, а просто читать несколько раз нужные параграфы, чтобы понимать, о чём идёт речь…

Выходит, у меня теперь совсем не будет времени писать, ведь готовиться нужно будет не только к школе, а ещё и в институт. Два репетитора – английский и история. Ещё музыка – но это для души.

25 сентября 1999 года

Суббота. Прекрасный день – погода просто обалденная. Мы всей семьёй устроили маленький пикничок на берегу залива: жарили шашлыки, фотографировались, смеялись до упаду, стреляли из моего пневморужья в карьере. Конечно, Маша была с нами, ведь теперь она практически стала членом моего взбалмошного семейства. Всё было просто великолепно. Бывают моменты, когда я чувствую себя абсолютно счастливой. Например, сегодня. Этот день вряд ли можно забыть. Хотя бы потому, что мы – я, мама, папа, Дима, Маша – были вместе и нам было хорошо. Как жаль, что такое состояние не может длиться вечно…

Знаешь, чем больше я общаюсь с Машей, тем больше она мне нравится. Иногда она в шутку называет меня сестрёнкой. А ведь я всегда очень хотела иметь сестру. Брат – это замечательно, он добрый, сильный, смелый, но… С ним просто невозможно говорить о некоторых вещах. Другое дело – с сестрой. Я очень надеюсь, что когда Маша с Димой поженятся, это не изменит наших отношений ни с Машей, ни тем более с Димой. Если честно, я боюсь, что, когда он станет мужем, у него не останется времени для меня. Понимаю, это чистейшей воды эгоизм. Но я очень боюсь потерять свою дружбу с Димкой. Ведь он – мой единственный друг. Когда мне было лет двенадцать, я постоянно на него злилась и кричала. А он в ответ только со смехом восклицал: «Неужели твой переходный возраст никогда не закончится?!» Меня это ужасно раздражало. Димка рассказывал, что, когда я родилась (ему ведь было уже восемь лет) и меня принесли домой, я показалась ему такой маленькой и хрупкой… Он даже боялся прикоснуться ко мне, чтобы «не сломать». И решил всегда защищать «это крошечное пищащее существо». Хотя, конечно, сначала ревновал ко мне родителей. А совсем скоро у него могут появиться свои дети. Представляешь, я стану тётей! Буду заваливать племянников игрушками и читать им сказки. В том числе свои.

28 сентября 1999 года

Школа, школа… Сколько там всего происходит! За выходные в кабинете физики поставили новый замок: когда дверь запирают с одной стороны, с другой её ну никак не откроешь. «Антигитлеровская коалиция» (так мы с Ольгой называем группу мальчишек под предводительством Шаманова) тут же решила разыграть нашу «физиню», Галину Ивановну. Стёпка вскочил на парту и громогласно возвестил: «Сидим тихо! Щас я закрою дверь. Галка подёргает, решит, что кабинет пуст, – и пойдёт за ключом. Пока она шарится туда-сюда, мы откроемся и будем её ждать, как ни в чём не бывало. Все слышали?» В ответ раздался одобрительный гул. Степану вообще никто никогда не возражает. Если кто-то выходит из подчинения, ему объявляют «молчаливый бойкот», ну а парню, соответственно, грозят «крутые разборки в Токио» или, проще говоря, драка. Прецеденты уже были. Меня это раздражает. Не класс, а стадо овец! Даже противно, как все пресмыкаются перед Шамановым, боясь попасть в немилость. Несколько раз я чуть было не нарвалась на открытый конфликт с ним, потому что не желала поступать по его указке. Почему я должна сбегать с урока вместе со всеми? В конце концов, захочу – уйду сама! Только не по чьему-то приказу! Но сегодня спорить было бесполезно, ведь на стороне Стёпы – толпа, а на моей – одна Оля. В итоге «шутка» удалась. Когда Галина Ивановна наконец-то попала в кабинет, все примерно сидели на своих местах. У бедной Галки был такой растерянный вид. Мои одноклассники веселились от души, хихикая и гримасничая за её спиной. А мне было жаль учительницу. Может, она готовилась к этому уроку всю ночь, а мы так грубо и жестоко её разыграли. И самое противное, что я сама была участницей этого розыгрыша. Действительно, молодёжь жестока. Жестока, потому что не желает объективно оценивать своё поведение и думать о последствиях. Хотя, если уж быть справедливой до конца, то жестоки не только мы, пятнадцати-семнадцатилетние, но и взрослые. Они просто не помнят, как это – быть молодыми. Или не хотят вспоминать.