По-настоящему, стр. 34

Я рассказала Оле о своём плане двойного поступления. Естественно, предварительно взяв с неё слово молчать об этом. Оля обещала. И ещё обещала «прикрывать» меня. Ведь теперь мы вместе будем ходить на подготовительные курсы и можем вдвоём готовиться к экзаменам. А значит, иногда я могу пользоваться классическим «я у Оли», чтобы пойти совсем в другом направлении. Например, на журфак. Или…

Нет, Марина. Даже не думай об этом.

9 мая 2000 года

В сущности, это ведь тоже не совсем праздник. Это ДАТА. Большая ДАТА большой страны. Как там в песне? «Это радость со слезами на глазах». Слишком уж много боли, слёз и потерь за этим стоит. Наверное, нет ни одной семьи, которой бы не коснулась война.

Сегодня целый день вспоминаю своего дедушку. Он умер, когда я была совсем маленькой, и я плохо помню его лицо – только старые фотографии в семейном альбоме не дают забыть смутно-знакомые и такие родные черты. Он воевал. Ушёл на фронт добровольцем прямо 22 июня 1941 года. А в 1944-м попал в плен.

Вопреки всему и всем, он выжил. Сбежал. Искал свой отряд, своих, чтобы и дальше «бить фашистских гадов». А его отправили в тюрьму, судили как предателя, приговорили было к расстрелу, но смилостивились – ведь он же всё-таки сбежал! Обвинили в шпионаже. Сослали в Сибирь. И здесь уже в 1948-м «отпустили». Он был свободен в пределах области и никогда уже не покидал Сибирска. Его реабилитировали только в 1985 году. Но, несмотря ни на что, День Победы был главным его праздником до самой смерти…

Весь день мы со Стёпкой гуляли по городу. Ходили по набережной, к Вечному огню… Стёпка купил целую охапку гвоздик, и мы дарили по цветочку каждому встреченному ветерану… Встретили Наташу с родителями и сестрой, Олю, которая явно куда-то торопилась, потом Димку, который бежал в ту же сторону, что и Оля…

Мы пили кофе в летнем кафе у фонтана, причём Стёпа умудрился пролить первую чашку прямо на мои «леопардовые» брюки. Надо было видеть, как он сокрушался. А мне, как в сказке Астрид Линдгрен, было сначала «тепло и мокро, а потом – холодно и всё так же мокро». [6] И почему-то – весело…

Родители ушли в гости, и вечером, когда я вернулась, квартира просто звенела тишиной… Я махала Стёпе из окна и боролась с острым желанием позвать его к себе… Собственно, я уже собиралась лезть к форточке, чтобы крикнуть: «Зайди!» – когда зазвонил телефон. Звонил Максим. Я так и не поняла, что ему было нужно, – он долго что-то говорил насчёт праздника, насчёт нашего выступления на Последнем звонке, экзаменов… Потом, словно спохватившись, извинился и положил трубку.

Странные они, эти мальчишки…

11 мая 2000 года

Готовлюсь к экзаменам. Готовлюсь к проведению последнего звонка. Вместе с Олей, Юлькой и ещё двумя девочками из нашего класса рисуем нашу последнюю школьную стенгазету. Стёпа написал стихи о последнем звонке, он будет читать их на праздничном концерте.

А у меня вдохновение пропало. Я не могу писать, не могу ни о чём думать, кроме того, что осталось чуть больше месяца – и он уедет. Каждый вечер мы ходим гулять на набережную, стоим, обнявшись и глядя на мутную воду… Потом Стёпа провожает меня до дома, и я до двух часов ночи готовлюсь к урокам, экзаменам и занятиям с репетитором. А потом ещё час читаю литературу по списку, к вступительному экзамену на журфак. Когда я собрала на столе все нужные для поступления книги, крышка его угрожающе прогнулась и затрещала. Это несколько полок родительской библиотеки. Так что два месяца я точно буду вставать в шесть утра и ложиться не раньше двух часов ночи… Только так можно найти время на учёбу, подготовку к экзаменам и совсем-совсем немного на любовь…

И ещё – на кусочек жизни в линованной тетрадке…

12 мая 2000 года

Олег попросил мой телефон. Я удивилась. Зачем ему? «Ну вдруг я не приду на занятие – а так хоть у тебя конспект возьму. Чтобы быть в теме», – мотивировал он. Я поколебалась, но телефон всё-таки записала. В итоге Олег позвонил мне уже сегодня вечером. Разговор этот вылился в получасовое перешучивание. И в сердитый голос Стёпы ещё через полчаса: «Я звоню-звоню, а у тебя занято… Всё с Наташей или Олей болтаешь, Ришка?»

И я почему-то почувствовала себя… предательницей?

А в самом деле почему? Я не должна теперь ни с кем общаться? Но ведь Олег не знает, что я уже невеста. Впрочем, ему можно об этом сказать. Если я почувствую, что он хочет общаться со мной не только в дружеском ключе. Мне приятно внимание Олега, мне интересно с ним разговаривать, но не более. Потому что он – не Стёпа.

И ещё. Дима пригласил Олю в кино. Оля сама мне об этом сказала.

– Ты не сердишься? – спросила она. Как будто у меня есть право на неё сердиться!

– Нет, – удивилась я. – А должна?

– Не знаю, – улыбнулась Оля. Она стала больше улыбаться и впервые выглядит если не счастливой, то хотя бы весёлой. Я имею в виду, после смерти Дика. Прошло… почти три месяца.

– Мы со Стёпой видели вас как-то на набережной, – сказала я.

– Да, мы один раз ходили туда прогуляться. Дима очень хорошо понимает меня, ведь он потерял Машу. Он заставляет меня улыбаться, представляешь?

– Да, он может. Он всегда очень красиво ухаживал за девушками.

Зачем я это сказала?

Оля густо покраснела, у неё на глаза навернулись слезы.

– Мы просто дружим, общаемся, понимаешь? Никто ни за кем не ухаживает, – почти крикнула она и выскочила из класса.

Уже вечером, когда брат наконец появился дома (после работы и кино), я не без хитрой гримасы спросила его, как прошёл вечер.

– Ходили с Олей в кино, – ответил он.

– Хороший фильм?

– Так себе.

– Тебе нравится Оля? – вдруг выпалила я.

– Она славная, – честно сказал брат. – Но я не отношусь к ней… как к девушке. Мы просто дружим. Она ещё помнит Дика, я не забыл Машу. И никогда не забуду, наверное.

– По вас этого не скажешь, – бухнула я. Такими глупыми казались все эти красивые слова о Маше, о Дике, о дружбе… Я же вижу, Оля ему нравится. Почему нельзя признаться в этом хотя бы себе самому?

– Не надо так, Риша. Не будь жестокой. Ты не понимаешь, как это больно, – сказал он и вышел из комнаты. Я осталась сидеть за своим столом перед открытым учебником английского. И тихо злиться на брата.

Самое интересное, что я сама не до конца понимаю, почему так сержусь на него. Меня злит даже не то, что он пытается ухаживать за моей подругой, а то, что он не хочет в этом признаваться. Да, ему тяжело вспоминать о Маше, всё-таки не прошло ещё и года с того страшного октябрьского дня. Но за эти шесть с половиной месяцев случилось столько всего, что этот год можно смело засчитать за три обычных. И меня бесит, что Дима и Оля не хотят признать очевидной вещи: их тянет друг к другу, им хорошо вместе… Им обоим нужно почувствовать вкус, цвет и запах любви, а они, как слепые, хотят заменить это яркое чувство какой-то суррогатной дружбой…

Правда, им некуда спешить. Это я считаю дни в обратном порядке, чтобы точно знать, сколько ещё счастливых моментов осталось нам со Стёпкой. И я точно знаю. Он улетит 19 июня 2000 года, в 11 часов утра. Значит, ещё 37 дней я буду счастлива, зная, что могу позвонить ему в любую секунду, могу дотронуться до него, обнять, поцеловать, зарыться лицом в его волосы, спрятать голову у него на груди, чтобы долго-долго вдыхать его запах… 37 дней – почти 900 часов, почти 54 тысячи минут. На самом деле это так мало…

16 мая 2000 года

Вот уже несколько дней на некоторые уроки приходит Аня Симонова. Она собирается сдавать экзамены вместе со всеми, чтобы закончить школу в этом году и получить аттестат. Она очень изменилась. Не внешне – внутренне. Глаза у Ани такие… какие бывают только у мам – глубокие, мудрые, нежные. Сегодня после занятий мы со Стёпой и Олей напросились к ней в гости, посмотреть на малышку. Больше всех просился в гости Стёпа, и Аня не смогла отказать. Ну и нам с Лёлей заодно.