По-настоящему, стр. 30

Я не взяла с собой ни сумку, ни плащ, и Стёпа принёс мои вещи прямо в машину. «Держись, – прошептал он, целуя меня на прощанье, – после уроков я прибегу к тебе».

Я слышала его и не понимала. В тот момент я могла думать только об отце.

По дороге Димка рассказал мне всё. Папа рассматривал громкое политическое дело. Конечно, я это знала. Репортажи с его судебных процессов шли во всех вечерних новостях. Дело связано с выборами в Областную думу и отменой регистрации одного из кандидатов. Кто только не звонил папе из-за этого процесса! И мэр, и губернатор… И даже кто-то из Верховного суда. Ни для кого не секрет, что на судей в таких делах пытаются надавить все заинтересованные стороны. Причём с использованием любых мыслимых и немыслимых рычагов. Но мой отец не тот человек, на которого можно давить: всё-таки он до суда пятнадцать лет в прокуратуре отработал. Вчера он должен был огласить решение по этому делу. Но прямо возле суда его машину (месяца два назад папе выделили служебный автомобиль с водителем) обстреляли из автомата…

Стрелявшего вроде бы нашли. То ли он не успел скрыться, то ли его искали так хорошо. Но дело ведь не в этом. Водитель погиб. Молодой такой парнишка, учился заочно на юрфаке, женился недавно… А папа, мой папка, – в больнице с двумя пулевыми ранениями.

Димка успокаивал меня, говорил, что ранения не тяжёлые, жизненно важные органы не задеты и папу выпишут самое позднее через десять дней. Я сидела на переднем сиденье и смотрела вперёд. И не видела – ничего. Мне казалось, мы едем в каком-то молочном тумане и вокруг всё-всё-всё: улицы, дома, деревья, другие машины – всё съедено этой непроницаемо-белой дымкой. Только ветки деревьев выглядывали из этого тумана уродливыми чёрными палками. Наконец мы подъехали к больнице. Оказалось, что это военный госпиталь с усиленной охраной. Димка куда-то сбегал, взял пропуск и вернулся ко мне.

Открывать дверь палаты было очень страшно. Что я там увижу? Белые простыни и такое же белое лицо отца? Нет, нет, этого не может быть. Я досчитала до пяти, выдохнула и дёрнула дверную ручку.

Белые простыни, пикающие аппараты, белое лицо мамы и белый папа на подушках… Белые бинты, белые шторы… Белые халаты на нас с Димкой…

Я почти упала на стул возле папиной кровати. Он спал.

– Всё хорошо, – прошептала мама, пытаясь улыбнуться. – Оба ранения неопасны. Он скоро поправится, так доктор говорит.

Я смотрела на отца. Туго перевязано плечо, стянута бинтами грудь. Мне хотелось обнять его, поцеловать, зарыться лицом в папины волосы, чтобы почувствовать с детства знакомый запах – смесь его парфюма и табака… Вместо этого я осторожно погладила его по здоровой руке.

И всё. Из глаз брызнули слезы, я плакала и никак не могла остановиться. Каким-то образом и мама, и Димка, и я оказались в объятиях друг друга и долго-долго все втроём всхлипывали и шмыгали носами.

– Что за рёв? – раздался насмешливый голос отца. – Вроде бы я пока умирать не собираюсь.

Мы все буквально подскочили на месте и, хохоча, бросились его тормошить. Насколько это было возможно. Я не знаю, почему мы смеялись. И почему через несколько минут мы с мамой снова плакали, наперебой говоря отцу ласковые слова…

Потом пришли доктор и медсестра, делать перевязку. Врач ещё раз подтвердил, что ранения отца неопасны и через неделю он у нас будет «как новенький, только с парой свежих боевых шрамов».

– А шрамы только красят мужчину, – подмигнул маме отец.

…Вот так. Сейчас папа в палате повышенной комфортности. Оказывается, его даже охраняют, и он шутит, что из политического судьи переквалифицировался в «политического заключённого с усиленной охраной». Маме дали отгулы, и она теперь ездит к папе с бульонами-компотиками…

А я просто больше так не могу. Телефонные угрозы, опасные командировки, обстрелянные машины… Нет, я не хочу больше этой романтики!..

Ради мамы и папы я, конечно, буду сдавать экзамены на юрфак. И если поступлю, то даже постараюсь его закончить. Но ещё я обязательно поступлю на факультет журналистики. И если всё получится, то работать буду именно журналистом…

21 апреля 2000 года

– Солнечная блондинка, почему у вас такие печальные глаза? – прошептал кто-то, почти прикасаясь губами к моим волосам. От неожиданности я буквально подпрыгнула на месте. Рядом стоял симпатичный парень, мой ровесник. Очень стильно одетый, очень яркий внешне и какой-то смутно знакомый… Где же я его видела?

Это было в автобусе. Я ехала на подготовительные курсы в университет. После уроков мы со Стёпой опять немного поцапались. Он считает, что я стала очень скрытной и ничего ему не рассказываю. А рассказывать нечего. Папа в больнице, я готовлюсь к поступлению. Правда, о том, что буду поступать в два вуза, я не сказала даже Стёпе. И вот я еду в автобусе, уставшая, несчастная, обиженная на весь мир, а на улице такая весна… Она врывается в открытые форточки, пьянит, манит, звенит… И так хочется бросить всё, не думать ни о каких экзаменах, а просто идти с любимым по набережной и целоваться. Ну разве не нормальное желание для девушки семнадцати лет? Ну хорошо, шестнадцати. Семнадцать мне исполнится только через неделю.

И тут – этот знакомый незнакомец. Сел рядом со мной, начал шутить, рассказывать какие-то смешные истории. Я пыталась надеть на себя «маску серьёзности», но ничего не получилось. Его веселье было настолько заразительным, что через несколько минут мы вместе хохотали на весь автобус. И только когда мы, не сговариваясь, вышли на одной остановке и направились к зданию университета, я поняла, где видела этого парня. На курсах!

Может быть, теперь мне будет немного веселее на скучных занятиях по обществознанию. Ведь Олег Павлодарцев (а именно так зовут моего нового знакомого) с сегодняшнего дня сидит со мной за одной партой.

22 апреля 2000 года

Пожалуй, сегодня первый нормальный день за весь этот безумный месяц. Нет, правда, когда ещё за две недели происходило столько странных, страшных, волнующих событий? Сначала история с Олей и наркотиками, потом ловушка Татьяны, покушение на папу… А сегодня – просто суббота. И я без всяких приключений убираюсь с Димкой в квартире. А вечером так же спокойно и без приключений иду в кино…

Нет, конечно, меня немного мучила совесть: всё-таки папа ещё в больнице (я каждый день к нему приезжаю, с мамой или с Димой). Папе уже намного лучше, он рвётся домой и на работу, но врачи даже на выходные его не отпустили, попросили отлежаться до следующей среды… Мне было как-то неловко, что папа в больнице, а я иду веселиться с друзьями. Но мама меня успокоила: «Столько всего за последние месяцы случилось. Всем нужно отдышаться». «Ну да, – подумала я. – Может, нам вообще больше никуда не удастся сходить до самого поступления. И как хорошо, мама, что ты не знаешь и половины».

Сегодня мы отправились на «Сибирского цирюльника». Даже не впятером, как предполагалось сначала, а вшестером: Димка пригласил своего друга Ивана, причём сообщил мне об этом, уже когда Иван к нам в дверь позвонил. Ох и разозлилась же я! А брат пытался меня утихомирить, говоря, что Наташе на вечер нужен кавалер, а то ведь получается, что я – со Стёпой, он – с Олей, а Ната – одна.

…Так Оля – с Димой?! Я только сейчас это поняла. Точно, ведь он весь вечер за ней ухаживал. Или не ухаживал… Но был очень внимателен, предупредителен, даже нежен… Дима? И моя подруга?..

Сериал какой-то, честное слово!

После фильма мы всей гурьбой пошли в кафе, там долго пили горячий шоколад, соки, кофе, ели мороженое, спорили… Иван оказался очень милым парнем и явно сосредоточил свои усилия на Наталье. И так приятно было весь этот день чувствовать себя счастливой, беспечной и при этом уже «отчаянно взрослой», что теперь я никак не могу сесть за учебники… А ведь во вторник у нас пробное сочинение…

24 апреля 2000 года

В школу сегодня пришла Татьяна. Её не было ровно неделю. Первые два урока я упорно делала вид, что не замечаю её присутствия. На переменах мы уходили со Стёпой гулять по коридорам, обсуждали вместе с Олей и Наташей планы на выходные. Потом мы столкнулись с ней в дверях, и она тоже сделала вид, что налетела на стену, а не на Марину Андрееву. Я вздохнула с облегчением.