Домовые, стр. 98
Прихватив пистолет, я пошла разбираться.
На мусорке моего жениха, понятно, не было. Поскольку двор — сквозной и прекрасно простреливается, я пошла по периметру, стараясь слиться со стеной. А всякий периметр хорош тем, что выводит из любого лабиринта. Сделав нужное количество поворотов, я оказалась чуть ли не на улице. Но не на той, с которой обычно захожу, а на другой, поперечной.
Там околачивалась возле телефонной будки классическая долговязая, коротко стриженая и безумно выкрашенная типа. Одно это должно было навести на мысль о хренах по соседству. И навело, но я, сунув пистолет за ремень джинсов и запахнув куртку, вышла из подворотни и перешла на другую сторону улицы. Врага, конечно, нужно знать в лицо, но лучше поглядеть на это лицо издали…
Типа кого-то высматривала. Это был пока что лишь крупный и плечистый силуэт на форе слабо освещенных окон ночного ларька. В руках ее объект имел… ну да, ведро, мусорное…
Совершенно перестав понимать, что тут происходит, я по другой стороне улицы поспешила к ларьку и остановилась как раз напротив него. Типа тоже пошагала в том же направлении. У таких девиц на редкость тупая походка — они словно пытаются врыться носком туфли в асфальт, да поглубже. Происходит это от полной неспособности распрямлять ноги до конца.
Допустив на минутку, что типа выполняет какое-то хреновое задание, я поспешила перейти улицу и оказалась у киоска чуть позже этого сокровища. Она уже успела что-то сказать Кондратию, и я услышала хмурый ответ:
— Ща как хвачу!
— Типа трахнешь? — безмятежно осведомилась она.
— Типа трахну! — сказала я, подходя. — Без базара, типа! Ща!
И загородила собой Кондратия.
— Типа ну… — услышала я в ответ.
— Типа чеши отсюда!
Поняв, что тут не обломится, она побрела прочь.
— А ты тут типа чего торчишь? — повернулась я к жениху.
— Нас обложили, — сказал он. — Двор полон какой-то сволочи.
Этого еще недоставало!
— Как ты догадался?
— Когда на мусорку шел — кто-то за бак шарахнулся и дал деру. Я решил не сразу в наш подъезд, а запутать след — так он за мной шел. Я сюда вылетел, он во дворе остался. Я не хотел его на нашу квартиру наводить.
— Ну, это, конечно, правильно…
Сегодня я была умная. Я знала, какая техника позволяет в наше время следить ночью и за квартирой, и за отдельно взятым жильцом. Для этого нет больше нужды прятаться за мусорными баками. И все же…
Мы обошли квартал с разных сторон, причем ведро несла я, а пистолет был у Кондратия. Мы встретились в моем закутке двора. Мы забрались в соседний подъезд, вывернули лампочку на лестничной клетке и сверху изучили двор. Вроде бы никого не обнаружили. Тггда мы решили — будь что будет, вернемся домой!
И решили очень вовремя — еще снизу услышали подозрительный скрежет.
— Это в моем замке ковыряются… — шепнула я.
— Ща!
Оставалась надежда, что мы имеем дело с обыкновенными ворами, польстившимися на цветной телевизор. С одной стороны, спасибо скажу тому, кто меня от него избавит. С другой — но не таким же способом! И, если это просто воры, Кондратий их так хватит — мало не покажется!
Жених вознесся ввысь, как архангел, только полы хламиды взметнулись. Ему по долгу службы положено при захвате, или прихвате, или как там по-научному акт хватания называется, перемещаться очень быстро. Я же взбежала попросту, ногами, и увидела, что Кондратий держит за шиворот и за ремень штанов одного-единственного человека, явно собираясь запустить его в полет над лестницей. Человек был прихвачен в момент, когда стоял раком у замочной скважины.
— Стой! — заорала я. — Это же Авось!
Глава двенадцатая Явились — не запылились!
— Опять на авось пытался в дом попасть?
Он молчал, повесив голову.
— Открой дверь, Кондраша, — попросила я. — Ну, государь-надежа, заходи! Располагайся!
Он понуро вошел, Кондратий — следом.
— Тебе лечиться надо, а тебя вон принесла нелегкая…
— Тс-с! Накличешь!
Мы с Кондратием переглянулись.
— Ну-ка, майку задери! — потребовала я.
Полосы от океев были уже не малиновые, а розовенькие. Должно бить, почти не чесались. Хотелось бы мне знать, каким зельем его пользовали Нелегкая с Кривой.
— А их — где оставил? — спросил Кондратий, которому я в подробностях рассказывала о шумном воплощении.
— На улице, — Авось огляделся по сторонам и завершил шепотом: — Еле от них ушел…
— Что так?
И он не выговорил, он выплюнул тошнотворное для него, но единственно возможное в этой ситуации слово:
— Достали!
Я вспомнила, с каким трепетом произнесла Нелегкая «надежа-государь», и все поняла. Одновременно в душу мне вкралось дикое подозрение: не может же быть, чтобы Кривая с Нелегкой в своей любви к государю-надеже докатились до сексуальных поползновений?! Или — может? Я вгляделась в Авосево лицо — осунулся… Ну и кем же надо быть, чтобы грехопасть с Нелегкой?!!?
— А где твой оберег? — спросил Кондратий. — Что-то ты с личика спал, краше в гроб кладут.
— Потерял, — честно глядя ему в глаза своими голубыми, неотразимыми, заявил Авось. — Я с патрулем сцепился, еле вывернулся, наверно, тогда и потерял.
— Та-ак! — я безумно обрадовалась, что могу устроить сцену без намека на ревность. — Потерял?! А кто его своими руками в крапиву выбросил?
— В какую крапиву? — удивился Кондратий.
— Ну, в лопухи! Он думает, нам тут всякая чепуха сойдет! Опять на авось выкрутиться хочет! Прямо при мне завопил и выбросил!
— А вопил зачем?
— А я эту штуку хреновиной назвала! Нет, ты мне в глаза посмотри!
Авось имел самый что ни на есть прискорбный вид.
Наверно, он стал бы оправдываться, взывать, каяться и произносить речи против блинов с хренами, но тут за окном раздались крики.
— Кого-то гоняют, — заметил Кондратий. — Вроде бабы вопили…
— Это они! — воскликнул Авось. — Это — их! Это они меня ищут!
Я, конечно, испытывала чувство благодарности к Нелегкой и Кривой, но не такое уж грандиозное, чтобы безмозгло кинуться им на выручку. Опять же, они могли за себя постоять — если только Кривой удастся прорваться к какой-нибудь автостоянке и угнать транспорт, который не проломится под Нелегкой…
— Плохо дело, — сказал на это Кондратий. — Я когда с блинами схватился — помнишь, там такой надутый хрен был?
— Как не помнить!
— Так он говорил, что переполоху вы тогда, когда Нелегкую с Кривой воплотили, наделали жуткого, и хрены запросили подкрепления. Того гляди — сам заявится с инспекцией.
— Синоним?!?
Он кивнул. И стало ясно, что Нелегкую с Кривой нужно выручать, выводить из-под огня и где-то прятать.
— Кондраша, а как? — зная, что он понял ход моих мыслей, спросила я. — Нас-то всего двое!
На Авося даже не посмотрела. Тоже мне боец!
— Придется еще кого-то воплощать, покрепче и посильнее. Федору?..
— Ага — воплотим, а она тоже в надежу-государя когтями вцепится!
— Не вцепится, у нее не то на уме, — пообещал Кондратий. — Ну, как вы там вопросы задавали?
И мы, совершенно не обращая внимания на Авося, приступили к ритуалу.
— На велик день я родилась, железным тыном оградилась… — завела я речь издалека, рисуя картину, в которую следует временно переселиться. — В великой реке искупалась, железным полотенцем утиралась! Велика река — да песчаны берега!
И посмотрела на Кондратия — продолжай мол, сочиняй, и не забудь в каждое слово вложить душу!
— Велика корпорация! — торжественно начал Кондратий, чуть призадумался и завершил так: — Да сплошная проституция!
Ну а какой еще поэзии ждать от апоплексического удара?
Но он был прав — и окружающая нас действительность вполне для заклинания годится.
— Велик «кадиллак» — да в ворота никак! Велик «мерседес», да в гараж не пролез! Велика Федора… — я сделала паузу и заорала во всю глотку: —… да дура!!!
Раздался треск и дверца кладовки, где я хранила запрещенную литературу, слетела с петель. Перед нами предстала Федора в длинной рубахе, один рукав которой был оборван. Такие бицепсы мне до сих пор попадались только на обложках журналов по культуризму. Ростом же наше новое приобретение было с Кондратия. Он и принял в охапку споткнувшуюся о порог Федору.