Домовые, стр. 90
— А скандалы оплачены. Кто бы про них знал и помнил, если бы не скандалы?
Он вздохнул.
— Я еще Машу искал, — тихонько признался.
Хотите верьте, хотите нет, но я ощутила настоящую ревность.
— Возле Дворца бракосочетаний караулил?
— Ага — по пятницам и субботам, а в воскресенье спать залегал — мне же в ночь на понедельник Емелю нужно было выслеживать…
— Машу я тебе, если хочешь, найду, — пообещала я весьма пасмурно.
— Правда?!
— Правда. Это как раз нетрудно. Только на что ты ей? Она теперь умная, на авось полагаться не станет. Ей теперь реальные деньги подавай.
Он почесал в затылке.
— Ну, так всегда было, — помолчав, рассудил он, довольно артистически скрыв обиду. Ведь кто говорил: хороша Маша, да не наша? Тот, кто к ней посвататься не мог. А сватался тот, у кого деньги…
И так вздохнул бедняга Авось, что мне всерьез стало его жалко.
— Ты по Машке не тоскуй! — бодро приказала я. — Машка теперь манекенщица! Знаешь, сколько человек ее помнит? Как пройдет по «языку» в собольем палантине, так ползала сразу подумает: хороша Маша, да не наша! А телезрители? А потом, когда фото в модных журналах напечатают? Ты ей скажешь — хороша Маша, она нос задерет и ответит: да не ваша.
— Мне уходить? — вдруг спросил он.
— Куда ты пойдешь! Тебя первый же блинный патруль затормозит. Я не удивлюсь, если ты у них в розыске.
— Мне тоже так кажется, — сказал он. — Ведь многие только на меня и надеются, хотя вслух не говорят. А если соберутся, да скажут вслух, да еще хором: «Авось прорвемся!», то ведь и пойдут прорываться!
— Ты все еще не понял, что идти — некому? Города оккупированы, а деревни мало кому нужны, да за них Большой Блиняра с Большим Хренярой спокойны, потому что там исконно-посконная лексика все больше власть берет. Средства массовой информации — под контролем, в банк без «Хай!» и не входи…
Тут Авось прерывисто задышал, схватившись за горло. Я не сразу поняла, что это на него так «хай» подействовал. Когда поняла — ругнула себя за словечко. Надо же — само выскочило, я и не заметила.
Он кое-как продышался.
— Вот видишь? И с каждым днем этой дряни все больше и больше! Знаешь что, Авось? Возвращался бы ты туда, откуда явился. Там ты еще сколько-то продержишься. Видишь — когда все разбрелись, поодиночке еще кое-кто куда-то пристроился. Брось ты это дело!..
— Вы-то меня бросили, забыли, — он глянул исподлобья. — Да как же я-то вас брошу, если у вас на меня одна надежда? А, люди?..
Глава пятая Голь на выдумки хитра
Следующим подвигом Авося была охота на бомжей.
Разумеется, он не предупредил меня о своем безнадежном замысле, чтобы не стала отговаривать. Поэтому я первым делом столкнулась с последствиями: возвращаясь домой, увидела, что несколько кварталов оцеплено, а хреновый наряд проверяет документы.
Надо сказать, что бомжи находятся под особым хреновым покровительством. Выражается оно в том, что самым языкастым бомжам позволено кормиться при хреновых казармах. Поэтому простой человек, гоняя бомжа с лестничной клетки, чтобы не сорил вшами, рискует напороться на большие неприятности.
Но кто бы мог предположить, что из-за бомжей будет настоящее оцепление?!?
Моя пресс-карта доверия хренам не внушила.
— Что за газета такая?
— Самая что ни на есть хреновая! — радостно отвечала я. Сказать правду — это для журналиста всегда праздник.
Старый хрен, которого позвали, чтобы решить мою судьбу, с особыми продолговатыми нашивками на погонах, даже вверх ногами пресс-карту перевернул, даже с изнанки посмотрел.
— А хрена ли мне вам врать? — обиделась я.
— Знаю я вас, писак…
— Ну, хотите, пойдем ко мне, заглянем в холодильник! У меня же там только то, что с хреном едят! Сосиски, заливное! И тертого хрена в банках на два месяца запасено! Крепкого, с уксусом!
Мы уже так привыкли к оккупационному режиму, что в любой миг были готовы к обыску.
— Застольную молитву помнишь? — сжалился наконец старый хрен.
— Я — за хрен, а хрен — за меня! — я так вошла в роль, что даже слезы на глазах чуть не выступили, как у человека, нечаянно закинувшего в рот столовую ложку этой уксусной хренотени.
— Хрен с ней, пропустить, на хрен!
Недоумевая, из-за чего весь переполох, я поспешила домой.
Конечно, можно было не унижаться, а сразу воззвать к синониму. Это для них — круто. А если бы он тут же и явился? Что бы я с ним посреди улицы делать стала?!?
Представив себе эту разборку, я одновременно ужаснулась и развеселилась. Поэтому, когда Авось сверху меня окликнул, я так и застыла с окаменевшей улыбкой. В самой причем подходящей позе — нагнувшись и тыча спичкой во взбунтовавшуюся замочную скважину.
Он сидел на подоконнике межэтажной площадки, вид имея самый жалобный.
— А, это ты? — спросила я, разгибаясь. — Тут ко мне какая-то сволочь залезть пробовала и замок повредила. Хоть дверь выламывай.
— Это я, — признался Авось. — Извини, пожалуйста… Я думал у тебя отсидеться…
— Так это тебя гоняли?
— Меня. Думал — получится… не получилось, но меня пронесло — они в этот подъезд только заглянули…
Естественно, подумала я, замок у меня такого качества, что на авось случайной железкой не вскроешь! Но ведь и ключ он теперь не желает признавать!
Железка на авось не проскочила, но…
— Иди-ка сюда, взломщик, — велела я. — Вот тебе ключ — и все у тебя получится!
Через минуту мы уже были на кухне. Я протянула руку, чтобы зажечь свет, но Авось удержал.
— Меня с улицы в окно увидят.
— Но что ты натворил?!?
— Я-то ничего, я Ивана искал с Богданом и с Селифаном, а их как корова языком слизнула…
Он подходил к каждому вонючему бомжу, тянулся губами к уху и проникновенно спрашивал: «Это ты, Ваня?» Бомж мотал головой, на что получал следующий вопрос: «А, может, ты ни в городе Богдан, ни в селе — Селифан?»
Восьмой по счету бомж оказался из тех, кому охота выслужиться перед хренами. Он признался, что носит имя Ваня. Но как-то подозрительно, и потому Авось уточнил:
— А кого из родни помнишь?
— Тетку Марью, — бодро ответил бомж. — Дядьку Егора!
— Ну так какой же ты после этого Иван, родства не помнящий?! — заорал возмущенный Авось и даже замахнулся на вруна. Тот с криком шарахнулся и побежал, громко взывая к блинам с хренами. Вот они и налетели…
Как Авось от них утекал, как бомжи его закладывали, как он чуть не выскочил прямо в объятия какому-то усатому толстому хрену с растопыренными ушами — все это было достойно Гомера, Бояна и Святослава Логинова.
— Выходит, они догадались, кто ты такой?
— А кто их разберет? Если даже и догадались…
— То это не для печати.
Да уж, плохо придется тому изданию, которое хоть на последней странице наимельчайшим шрифтом даст информацию: «К нам вернулся Авось»…
Я покормила его ужином. Он ел быстро и молча. Потом в полной темноте помыл посуду и сел к пустому кухонному столу.
— Не буду я больше никого искать, — сказал он мрачно. — Мы были сильны, пока мы были вместе. Тогда мы были единым целым, а теперь если и соберутся, так осколочки. И толку от них будет мало. Вон Машка жива — а что с нее толку? А с Емели? Они в новых условиях выкарабкались, а до других им дела нет.
— Обидно…
— Ведь сколько же народу развоплотилось! — воскликнул он. — И костей не собрать! Все ветром развеяно… Думаешь, почему эти масляные и злоедучие страну оккупировали? Они на пустое место пришли — туда, где нас уже не осталось!..
И замер с открытым ртом. Его осенило.
— Нужно заклинание воплощения, — диким голосом, словно сам себе не веря, сказал Авось. — Народ развоплотился — и нужно воплотить его обратно. Возродить! Собрать из того, что осталось…
— Ага — каждого конкретно, как кисель ложечкой в блюдечко! — рассердилась я. — Наверно, ребята, такая ваша судьба — когда приходит что-то новое, старое развоплощается и рассыпается в прах.