Домовые, стр. 73

— Домовые — они такие, — согласился Янка. — А, может, и не стоит ему перечить? Чего его, старого, тащить непонятно куда? Если он твердо решил помереть?

— Домового позвать не умеете? — подала голос Вера Федоровна.

— А точно, его же человек звать должен, — сообразил Афоня. — Крещеная душа, а ты — умеешь?

— Слова-то знаю, а получится ли — Бог весть… Ни разу не пробовала.

— Ты что же, без домового весь век прожила? — спросил Антип.

— Да все как-то обходилась… — Вера Федоровна потупилась. — А слова сказать могу. Только послушает ли? Может, его раньше другими словами уговаривали?

— Надо попробовать, — на правах старшего постановил Антип. — Что тебе нужно?

— Горшок с угольями, — подумав, вспомнила Вера Федоровна. — А больше, поди, ничего.

— Ну, горшок тебе Коська раздобудет, угольев Янка нажжет. Ну, живо! — прикрикнул Антип на племянника, и тот пошлепал по лестнице заглядывать в брошенные квартиры.

Раздобыл он именно то, что требовалось, — не какую-нибудь эмалированную кастрюльку, а доподлинный закопченый чугунок. Янка в это время прямо на полу чьей-то бывшей спальни возился с костром — болотные черти часто огнем пользовались, водяные же его до сих пор побаивались — да, правду сказать, и без него отлично обходились, если бы не Родриго — и на острове бы костра не жгли.

Вера Федоровна и Родриго ждали в лодке, Афоня висел на борту — в воде нога болела меньше.

Антип не вышел, а выплыл из подъезда.

— Ты, крещеная душа, туда так просто не заберешься, ну-ка, садись на закорки!

Он внес Веру Федоровну в подъезд, поднялся повыше и осторожно спустил ее на ступеньки. Тут же вышел и Янка с угольями.

Вера Федоровна с горшком поднялась с передышками на пятый этаж.

Окончательно решив помирать, Дементий запер дверь — чтобы не помешали. Антип высадил дверь плечом и галантно пропустил Веру Федоровну вперед. Она встала в прихожей, держа перед собой чугунок обеими руками, и заговорила нараспев:

— Дом-домовой, пойдем со мной, веди и домовиху-госпожу, как умею, награжу!

Газета, плоско лежавшая на полу, зашевелилась, из-под нее выставилась изможденная мордочка.

— Кто зовет-то? — прошелестел старческий голосок.

— Крещеная душа зовет, — строго представилась Вера Федоровна. — Собирайся, дедушка, ты теперь МОИМ домовым будешь.

Антип только крякнул — как же эти бабы даже в самых скверных обстоятельствах норовят обзавестись СВОИМ хозяйством…

— Вот это правильно… — Дементий, завернувшись в газету, встал. — Пойду я тогда. Забирай.

— Полезай, что ли? — опустившись на корточки, Вера Федоровна поставила перед ним горшок.

— Да ты, глупая баба, с ума, что ли, сбрела? — напустился на нее вмиг утративший предсмертную кротость Дементий. — Ты меня уморить решила?

— Так положено же!..

— Обряд такой — с угольями звать! А ты сдуру решила, что я в горшок полезу?!

И он, влача за собой газету, гордо вышел из квартиры первым, а Антип с Верой Федоровной, почему-то на цыпочках, за ним.

— Ну, скандалист… — пробормотал Антип.

— Строгий, — одобрила Вера Федоровна. — Такой за порядком ух как смотреть будет.

— С таким не пропадете, соседи, — подвел итог Ягка.

Эпилог

Ранним-ранним утром из тумана вышла странная процессия. По пояс в воде шли по уши заляпанные грязью Антип, Коська, Уклейка, Янка, поперек груди у всех были брезентовые лямки. За ними плыли гуськом два плота, а на плотах громоздилось вроде как по небольшому стожку. Однако если приподнять сухие ветки и прелое сено, то можно было увидеть лица Веры Федоровны, Родриго, Дементия, Афони. Места было совсем мало, поэтому сидели, тесно прижавшись и держа в обнимку узлы с сумками.

— Кажись, миновали, — Антип огляделся по сторонам. — Граница, граница! А вот прошли — и не заметили. Ну, стало быть, ребята… ну…

— Стало быть, вот мы и дома, — сказала Уклейка и поправила лямку. — У кого там карта?

— Если никуда не сворачивать, то часа через два выйдем к дороге, а оттуда уже озеро Высокое близко, — сверившись с компасом, сказал Родриго. — За Высоким опять болота и озеро Буковец. Дядя Антип, дай, я тоже впрягусь! Теперь уже можно.

— Ну, давай, — позволил Антип.

Для переплыва государственной границы нарочно выбрали место поглубже, чтобы не шлепать, а именно плыть, притом плыть бесшумно. При малейшем шорохе водяные и Янка с головой уходили на глубину, отсиживались там минуты по три-четыре, человеку такого бы просто не выдержать. Люди же старались не дышать на своих плотах, притворявшихся плавучими островками. Только теперь отважились пошевелиться и заговорить.

Родриго соскочил в воду и снял лямку с Уклейки.

— Теперь моя очередь. А ты на плот полезай.

— Еще чего!

— Хватит миловаться, — одернул их Антип. — Нам еще брести тут и брести…

— И верно, сосед, — сказал Янка и скинул лямку. — А мне возвращаться пора. Вон как далеко вас проводил, пора и честь знать.

— Ты куда это? — изумился Антип. — Куда собрался?

— Домой, — просто ответил Янка. — Дом у меня там. Негоже бросать. Мы, болотные черти, хоть и пакостники, однако — дом все же…

— Дом? Нет теперь у нас домов, ни у кого! Бездомные мы — и водяные, и болотные черти! — напустился на него краснобай Афоня. — Вот наши дома!

И потыкал пальцем в плот.

— В Пресноводье наши дома, — добавил Коська.

— Вот именно — в Пресноводье! — неожиданно согласился Афоня. — Вот где мы теперь поселимся — там нам и будет Пресноводье. А другого не будет! Ни внизу, ни наверху, ни с дубами, ни с котами!

— Ты декларацию напиши, — посоветовал Антип, в котором от перенесенных бедствий тугоумие как-то съежилось, зато пробудилось ехидство.

— Дядя Янка, давай лучше с нами, — попросила Уклейка. — Мы к тебе привыкли, да и ты к нам привык.

— Вам — на новом месте обживаться, с людьми ладить, с тамошними водяными, а я ведь только пакости строить могу, все вам загублю. Нет уж, я лучше домой вернусь, — сказав это, Янка усмехнулся, смешно скривив пятачок.

— И что ты там, дома, делать собрался? — строго спросил Антип.

— А что раньше делал — пакостничать.

— Кому?!? Люди уйдут, водяные уйдут — сам себе пакостничать будешь, что ли?

— Выходит, что так…

— Да чего ты его, дурака, слушаешь?! — воскликнул Афоня. — Раз мы сами себе Пресноводье, то без него нам никак нельзя. Коська, помнишь — в книжке ведь и его поганая рожа имеется!

— А то! — обрадовался Коська. — Раз ты, дядя Янка, в книжке нарисован, то, значит…

И не договорил.

Потому что Антип, не желая тратить время на препирательства, просто-напросто взял болотного черта под мышку и снова налег грудью на лямку, на обращая внимания на его полупридушенный писк и брыканье копытами.

— Вот доберемся до озера, местному дедушке поклонимся, он нам какой-никакой бочажок выделил, народишко скинется на первое обзаведение… — проповедовал Афоня с плота. — Хозяйство заведем, я, может, на речку Цаплинку работать наймусь, Вера Федоровна домом править станет, ты, Уклейка, дитя растить, тебе, Янка, невесту посватаем… Ничего! Справимся! В пресной-то водице!..

Плоты сдвинулись с места, и эмигранты под легкий плеск, под бурные восторги Афони и под Янкин прокуренный писк, побрели дальше, в незнакомый край, к неведомым озерам и болотам, — возможно, и впрямь туда, откуда они когда-то однажды появились…

Халява

— Какая ж это сволочь камень в вентиляцию сбросила? — ворчала Матрена Даниловна. — Это ж до чего дожиться нужно, чтобы камни в вентиляцию спускать?! Вот теперь трубочиста вызывай, деньги ему плати, чужого человека в квартиру впускай… Непорядок, ой, непорядок…

Она положила у ног узелок, встала, как положено, руки в боки, глаза в потолоки, и заговорила нараспев:

— А чтоб у тебя, у ирода, руки, которыми ты оный камень в оную вентиляцию сбросил, болели да не переставали, сохли, да не отсыхали, ногтееда их крушила, сухотка их сушила! Замок моим словам, венец моим делам! Но…