Контроль, стр. 48

Интересно, что Бочаров сейчас о ней думает? Вплавь ночью через Волгу в октябре, чтоб за пароход проходящий цепляться и уходить на север? Такого Бочаров не думает. И улыбнулась себе: ай да Жар-птица.

Снились ей расстрелы. И размышляла во сне: кто же за расстрелы отвечать будет? Будут ли палачи отвечать? И является ли она сама палачом? Почему-то во сне она называла людей, которые приводят приговоры в исполнение, палачами. Это неправильный термин. И во сне она понимала, что неправильный. Не палач, а исполнитель… Это у них там, у врагов, палачи. А у нас это почетная романтичная профессия – исполнитель.

Она понимала, что спит, понимала, что во сне мозг человека работает, но мысли путаются, и потому вместо четкого понятного всем термина использует непонятный, расплывчатый, оскорбительный.

Итак, является ли она сама палачом? Смешно ей во сне. Какой же из нее палач? Палач – это кто регулярно. А она только порхала возле этого дела. Важно так Бочарову представилась: знай наших, я тоже исполнитель. Аж самой стыдно. Бочаров за свою жизнь настрелял трупов пирамиды египетские, а Настя… Исполнитель называется… Хотелось бы, конечно, этим делом всерьез заняться, но, знать, не судьба. В монастыре расстрелы редко-редко бывают, и стреляют понемногу. Так что ей лично отвечать не за что.

А другие, настоящие палачи? Будут ли они отвечать?

Спрашивается, а им за что отвечать? Разве они придумали Мировую революцию, социальную справедливость и уничтожение классов, без которого справедливости быть не может. Так что не за что палачам отвечать. Они просто выполняли приказ. А будут ли отвечать, хотя бы после смерти, те, кто придумал Мировую революцию и социальную справедливость?

Но тем и подавно не за что отвечать. Они лично никого не убивали.

И мозг ее, привыкший идеи формулировать, четко вывел формулу: «У теоретиков – чистые руки, у исполнителей – чистая совесть».

Эту формулу она тут же забыла. Мозг ее нашел требовавшееся оправдание, наступило успокоение, и больше расстрелы не снились.

Уснуло тело. Мозг не уснул. Мозг продолжает работу. Только свободен мозг спящего человека. Только оковы сняты. Покачивает баржи на волжской волне. Грохочет дождь по брезенту, как танковая колонна по булыжнику.

Светло. Выглянула из-под брезента. Холодно. Сыро. Тошно. Шлепает буксир колесами по воде, словно ямщик нудную песню поет. Волны холодные валят. Ломит всю Настю. Тело огнем горит. Утро. Слева по борту должны быть Жигули. Нет Жигулей. Слева по борту рощи и овраги. Не мог буксир с баржами так далеко уйти. А может, Настя не остаток ночи проспала, а еще целые сутки?

Может, заболела она?

Глава 18

Осторожно спустилась с борта. Ноги в воду. В октябре вода в Волге-матушке теплая. Раз не затвердела – значит, теплая.

Только показалось Насте, что зашипела вода.

Показалось, что ее, горячую, еще и кипятком ошпарили.

Минуту плыла, за корявый деревянный борт держась. И отпустила его. Качнуло Настю на волне.

Пошла баржа рядом, пошла, пошла дальше. А Настя Жар-птица поплыла к правому берегу. К оврагам. К оползням. К рощам. К унылым полям.

Ногами отмель почувствовала, встала, долго к берегу брела. Выбралась. Решение готово: «Контроль-блок» с собой не нести. Не донесешь. Тяжеленный. Еле с ним выплыла. И попадешься с ним, тогда всем плохо будет.

Еще когда плыла к берегу, обломки баржи разглядела. Никого вокруг. Остов баржи в берег врезан и наполовину песком засыпан. Бока просмолены, не сгниют никогда. Лежит разбитая баржа тут лет уже сорок. Значит, и еще столько пролежит. Баржа – ориентир. Легко описать словами: на правом берегу Волги, вверх от Жигулей, под песчаным откосом, на откосе две березки. Кому надо, найдет. Кому надо, все разбитые баржи на правом берегу Волги перевернет.

Достала Жар-птица из мешка стропу, поднырнула под киль, завязала конец стропы за обломки руля, вынырнула, вторым концом стропы завязала «Контроль-блок» двойным крестом и швырнула дальше в воду. Плеснул блок, словно волжский сом-людоед.

Теперь собраться в путь. Проверила, что в мешке. В мешке – сухой паек диверсанта. Усмехнулась: десантник, вооруженный сухим пайком, практически бессмертен. Вспомнила: день в лесу, ночь и день в церкви, еще непонятно сколько времени у железнодорожной насыпи и на барже, а голод не чувствуется вообще никак. Удивительно. Теперь ей надо рассчитать запас продовольствия на ближайшие дни. Это уравнение со многими неизвестными. Неясно, сколько времени она проспала в барже и потому неясно, как далека она от разъезда 913-й километр. А если дойти до 913-го километра, то неясно, сколько дней там ждать. «Главспецремстрой» на 913-м километре по субботам бывает, а сегодня неизвестно какой день.

Допустим, за три дня она дойдет до 913-го километра, но сколько времени там ждать? Может, она придет туда, а «Главспецремстрой» ее ждет. Это одна ситуация. Другая: она дойдет до 913-го километра, но ремонтного поезда там не окажется. Может быть, он только ушел. Тогда ждать неделю. Тогда продукты делить совсем по-другому надо. В этой задаче только количество продуктов – величина известная. У нее в запасе: две стограммовых плитки шоколада швейцарской фирмы «Нестле», две двухсотграммовые банки тушенки, стограммовая банка сгущенного молока, банка канадского лосося – 212 граммов, двадцатиграммовый пакетик кофе, тоже «Нестле», пять ненамокающих спичек, две таблетки сухого спирта. Тушенку можно есть так, а можно разогреть на огне от таблетки, не разводя костра. На таблетке сухого спирта можно и кофе сварить.

Представила Настя, как будет в котелке булькать кофе. Двумя руками она возьмет котелок и будет пить, согревая руки теплом и обжигая губы. Ощутила аромат, и вдруг запах кофе ей стал невыносим. Пакет еще не открыт и еще ничем не пахнет, но она представила, как это будет ужасно.

Не раздумывая, бросила пакет в Волгу. Тушенка? Тушенку туда же. И сгущенное молоко. Банку лосося туда же – рыбам в воде плавать полагается. Остался шоколад. Запах его чуть сочится через упаковку. А если открыть? Это будет невыносимо. Шоколад – в Волгу.

Теперь разобраться с остальным имуществом. Сбросить все, что не нужно. Бросить мешок. В воду его. Плыви. Может, к Бочарову доплывешь. Можно было мешок песком набить и утопить, но в горячую ее голову такая мысль не пришла.

Спички больше не нужны, как и таблетки спирта. Какой ужасный запах у таблеток. У спичек еще хуже. Пистолет на боку. В магазине осталось семь патронов. Второй магазин пуст. Найти патроны к «Люгеру» в приволжской степи вероятным не представляется. Потому пустой магазин – подарок Волге. Как же отвратительно пахнет пистолет. Никогда раньше она этого не замечала. А у него сразу столько запахов – оказалось: запах металла, пластмассовые бока рукоятки свой отдельный запах имеют, и ружейное масло, и нагар в стволе, нечищеный после стрельбы в паровозе. Как же раньше она не замечала все эти запахи? Но «Люгер» пока выбрасывать нельзя. Как же его терпеть?

Раньше у нее темп был отработан: один марафон – малый отдых, второй марафон – большой отдых, еще марафон – малый отдых, еще один – большой отдых. Малый отдых – час. Большой – пять часов со сном.

Но то были другие времена и другие условия. Марафонцам легко: они по дорогам бегут, а Настя пробирается местностью нехоженой: мелколесьем, колючими кустарниками, болотами, жгучей осокой. Одно дело – по мостам и дорогам, другое – пахотой, песком, грязью, через откосы и овраги, через орешник и заросли малины, через камни, кочки, бурелом. Ей еще и ориентироваться надо, препятствия обходить, прятаться, на глаза не попадаться. И еще: как километры отсчитывать? Приняла она стандарт – пятьдесят тысяч пар шагов за один марафон считать. И пошла. Условие: если со счета собьется, начинать счет с самого начала. Лучше не сбиваться.