Телефонный звонок, стр. 1

Телефонный звонок

(Джон Макнелли)

Дагги вернулся домой из больницы всего час назад, но тут Боб, дядя Дагги, без единого слова вошел к нему в комнату, выключил свет и ушел, плотно прикрыв за собой дверь. Дядины шаги стихли в глубинах квартиры.

Дагги хотелось, чтобы свет горел. Ему было шесть лет, и заснуть никак не получалось — горло еще болело после того, как ему удалили гланды. В больничной палате он мог хотя бы включить телевизор или позвонить, чтобы пришла медсестра, в которую он был влюблен, а дома приходилось лежать в постели, и делать было особенно нечего, разве что разглядывать стены, которые он украсил обложками своего любимого журнала «Знаменитые монстры кино». Но когда выключали свет, Дагги лишался и этого развлечения.

Он не знал, который час. Он лежал в темноте и думал о медсестре Джилл, у которой были длинные светлые прямые волосы, как у Сьюзен Дей в «Семье Партридж», думал о том, как она потрепала его по волосам и сказала: «Я знаю девчонок, которые отдали бы полжизни за такие локоны». Она наклонилась к нему близко-близко и прошептала: «Но ты, наверное, их ненавидишь, да?» Ее губы почти касались его лица, и ему хотелось сесть и поцеловать ее. Но он, конечно же, не решился. Он просто смотрел в невероятно зеленые глаза медсестры Джилл, а потом она прикоснулась пальцем к кончику его носа и выпрямилась.

Дагги вновь и вновь вспоминал эти мгновения, потому что, если позволить им потускнеть, их заменит другое воспоминание — о человеке, которого мальчик увидел, когда очнулся после наркоза. Человек неподвижно лежал на соседней кровати, ему в рот были вставлены трубки, аппарат рядом с кроватью непрестанно бибикал, а кожа у человека была абсолютно бесцветной. Когда врач увидел, что Дагги пришел в себя, он сердито кивнул медсестре Джилл, и та быстро задернула занавеску между кроватями. У Дагги слипались глаза, и он сразу же снова заснул. А когда опять проснулся, то увидел, как двое мужчин в белых рубашках и белых брюках вывозят кровать с человеком из комнаты, и человек весь накрыт одеялом, прямо с головой, как делает Дагги, когда долго не спит: прячется под одеялом с фонариком и рассматривает журналы с фотографиями Дракулы и Чудища из Черной лагуны.

— Как его звали? — спросил он у медсестры Джилл в тот же день, но чуть позже.

Она улыбнулась:

— Мистер Бельведер.

— А куда он ушел? — спросил Дагги.

Медсестра Джилл протянула руку и просунула кончик пальца в один из локонов Дагги. Проверяя локон на упругость, она сказала:

— Туда, где лучше, чем здесь.

«Туда, где лучше», — повторял Дагги про себя сейчас, лежа в своей комнате в темноте. Уже потом, когда Даг станет взрослым, ему встретится немало людей — в основном это будут случайные знакомые, с которыми пересекаешься один раз в жизни, — с удивительно похожими историями, когда ты просыпаешься после наркоза рядом с умершим человеком, чья душа отлетела в вечность. «Неужели такая история есть у каждого?» — он задумается об этом еще раз.

В коридоре зазвонил телефон.

Он трезвонил так громко, что сердце у Дагги забилось быстрее.

Телефон все звонил и звонил. Почему никто не берет трубку? Дядя Боб или мама наверняка слышат звонок. Дядя Боб был братом отца Дагги, но отца мальчик не помнил. Папа умер, когда Дагги был совсем маленьким. Несчастный случай на охоте, как ему говорили. Первые воспоминания Дагги о мужчинах в доме были связаны именно с дядей Бобом, который являлся к ним каждый день, словно бездомный пес, и нередко оставался на ночь.

На пятом звонке Дагги слез с кровати, на ощупь добрался до двери, приоткрыл ее и выскользнул в коридор.

В коридоре можно было прислониться к лестничным перилам и взглянуть на гостиную сверху; из-за мягкой подсветки в аквариуме стены казались подвижными и живыми, и у Дагги всегда возникало чувство, словно он оказался внутри аквариума. Он взял трубку.

— Алло? — прошептал он.

Трубка отозвалась мужским голосом:

— Алло? Алло? Кто это? Это ты, Дагги?

Голос был незнакомым.

— Кто это? — спросил Дагги. А потом у него по спине пробежал холодок, и ему стало по-настоящему зябко. — Это вы, мистер Бельведер?

— Кто такой мистер Бельведер? Расскажи мне о нем.

— Он сейчас там, где лучше, — сказал Дагги.

— Он умер? — спросил человек в телефоне. — Его убили?

— Он там, где лучше, — повторил Дагги, чуть не плача, потому что не знал, кто этот мужчина и почему он спрашивает.

— Послушай, — сказал мужчина. — У меня мало времени, и теперь я смогу позвонить лишь через несколько лет, поэтому попрошу тебя об одной вещи, ладно? Я хочу, чтобы ты меня помнил. Я хочу, чтобы ты меня выслушал. Это важно. Потому что случится беда, и только ты можешь это предотвратить.

Чем горше плакал Дагги, тем сильнее болело кровоточащее горло. Он буквально стонал от боли.

— Не плачь, Дагги, — сказал мужчина. — Не плачь. Я твой друг. Поверь мне, пожалуйста. Я твой…

Дагги повесил трубку, вернулся к себе и закрыл дверь, отгородившись от комнаты, где стены как будто дышали, и телефонного звонка, о котором через неделю уже забудет. Уже можно было включить свет, но Дагги побоялся. Лучше он поглядит на стены утром, когда солнечный свет просочится сквозь занавески и разбудит всех монстров.

Тридцать лет спустя Даг сидит в баре «Тик-Так» с чертовой дюжиной своих сослуживцев из «Роквелл Интернешнл». Три стола, сдвинутых в начале вечера, теперь уставлены пивными кружками и графинами, стаканами для виски и бокалами для мартини и усыпаны этикетками, оторванными от пивных бутылок, и смятыми мокрыми салфетками. Кто-то поставил бутылку с пивом на последний фаршированный халапеньо, так что сыр вывалился с двух сторон, и перец стал похож на толстого раздавленного червя.

Напротив Дага сидит Луиза Малгрейв. Она то и дело касается ногой ноги Дага, а потом делает вид, будто это случайность.

— Опять ты? — говорит она, улыбаясь. Тянется через стол и стучит по его руке ногтями. Кажется, она просто не может не прикасаться к нему. — Извини.

Луиза — начальник отдела в «Роквелле», а Даг занимается вводом данных, вбивает в компьютер длинные коды, которых не понимает.

— Ничего страшного, — говорит Даг. Он подумывает пригласить ее к себе домой — почему бы и нет? — но когда наклоняется к ней, то говорит совершенно не то и сам себе поражается: — Сегодня годовщина смерти моей матери, — говорит он и выдавливает угрюмую, безнадежную улыбку. Потом добавляет, словно высказывая запоздалую мысль: — Ее убили, когда мне было пятнадцать.

— Ой, нет! — восклицает Луиза, и ее лицо вмиг становится дряблым, как будто сочувствие и мышечный контроль — вещи несовместимые. Теперь она кажется лет на десять старше, и все смутные планы, которые Даг имел на начальницу на сегодняшний вечер, рассыпаются в пыль.

Даг сказал правду — его маму убили, и сегодня действительно годовщина ее смерти, — но ему невыносимо смотреть, с какой болью и жалостью Луиза уставилась на него, и он трясет головой и говорит:

— Я пошутил.

— Что?

— Я пьян. Извини.

— Ты псих, — говорит Луиза. Их сослуживцы вмиг умолкают и прислушиваются. Всем интересно, с чего вдруг Луиза так разъярилась. — Он псих, — сообщает Луиза внимательным слушателям. — Знаете, что он сейчас сказал?

— На самом деле, — говорит Даг, понизив голос, — это все правда. Просто… не знаю… ты так на меня смотрела…

Джерри, шеф Дага, встает и подходит к ним. В нем фунтов этак восемьдесят лишнего веса и голос, как и у всякого бизнесмена: раскатистый, громкий, фальшивый.

— Что тут у нас? — говорит он, улыбаясь. — Все хорошо?

— Все хорошо, — говорит Даг, поднимаясь из-за стола.

Луиза плачет и отмахивается от всех, кто лезет ее утешать, хотя вполне очевидно, что ей нужно внимание.

— Все хорошо, — повторяет Даг. — Просто небольшое недоразумение.

Джерри кивает. Он провожает Дага до двери и выходит на улицу вместе с ним. Они встают под неоновой вывеской бара.