Рассказы Ляо Чжая о необычайном, стр. 74

– Скажите, барышня, кто вы? – обратился он к деве. – Умоляю, назовите мне свою фамилию, чтобы мне удобнее было вам молиться.

– Я – фея-лиса, – отвечала она. – А ты – Танский Чу Суйлян [321], который в свое время оказал великую услугу моей семье. Это у меня навсегда врезано в душу, и я стремилась хоть раз тебя отблагодарить. Я искала тебя целыми днями и вот наконец сегодня сумела найти. Теперь можно будет осуществить на тебе мой давний обет.

Чжао был сильно смущен своим грязным видом, да и, кроме того, боялся, как бы в его лачуге очаг не замарал пышного ее платья, но дева только и знала, что просила его идти домой.

Чжао привел ее к себе в дом. На глиняных выступах была солома без циновок. Очаг был холодный, без дыма.

– Не стану уж распространяться, – сказал Чжао, – насколько подобная обстановка не позволяет мне принять вашу любезность, меня смущающую. Но даже если бы вы и согласились добровольно на подобное житье, прошу вас, взгляните на пустое дно моей миски. Чем, скажите, чем стану я кормить свою жену и детей?

Дева твердила ему, чтобы он не беспокоился. Во время разговора он как-то обернулся, – глядь, а на кровати уже постланы ковровые матрацы, одеяла и тюфяки. Только что он хотел ее спросить, как еще миг, – и он увидел, что вся комната оклеена обоями, горящими серебристым светом и сверкающими, как зеркало. Да и все вещи уже успели измениться. Столы и столики засияли чистотой. На них было наставлено и вин, и яств.

Оба сели и стали весело выпивать. День склонился к вечеру. Чжао улегся с ней спать, как муж с женой.

Хозяин дома, прослышав про эти чудеса, просил разрешения хоть разок взглянуть на женщину. Та сейчас же вышла и приняла его, не обнаружив никакого замешательства. И с этих пор весть о ней разнеслась во все четыре стороны. Появилось огромное количество посетителей, и молодая никому из них не отказывала, Иногда ее звали на обед. Она шла туда непременно с мужем.

Однажды за столом с ней сидел некий сяолянь [322], у которого в тайниках ума пустили ростки блудные намерения. Женщина об этом уже знала и вдруг напустилась на него с упреками, толкнув его при этом рукой в голову. И вот голова прошла через стену, а туловище осталось по-прежнему в комнате. Ни вперед, ни назад, ни туда, ни сюда, он никак не мог повернуться. Присутствующие, видя это, стали упрашивать ее освободить несчастного. Тогда она взяла и вытащила его.

Прошло этак с год. Посещения участились. Это очень надоело женщине. А те, кому она отказывала, сейчас же винили в этом Чжао.

Дело было в праздник Прямого Солнца [323]. Они пили вино на своем званом большом обеде. Вдруг впрыгнул в комнату белый заяц. Дева встала из-за стола.

– Пришел старец, толкущий в ступе снадобья [324], – обьявила она. – Он меня зовет… Пожалуйста, – обратилась она к зайцу, – идите вперед.

Заяц выбежал и был уже далеко.

Женщина велела Чжао достать ей лестницу. Чжао пошел за дом и притащил на себе длинную лестницу, в несколько сажен вышины. На дворе росло большое дерево. Чжао приладил к нему лестницу, которая оказалась выше даже самой маковки. Женщина полезла первая. Чжао за ней. Она обернулась и крикнула:

– Если кто из родных или гостей хочет идти за нами, сейчас же шагайте сюда!

Собравшиеся посмотрели друг на друга, но не рисковали лезть. И только один из отроков, служивших у хозяина дома, поспешил за ними сзади. Чем выше они лезли, тем выше становилась лестница. Вот она совершенно слилась с тучами, и лезших уже не видно.

Взглянули на лестницу. Оказалось, что это старая, давно уже рухлая дверь, из которой вынули доску. Вошли всей гурьбой в комнату. Смотрят: стены в саже, поломанная печурка, – все, как было раньше. Никаких других вещей не оказалось.

Вспомнили о мальчике – не вернулся ли, – чтоб расспросить его. Но тот бесследно исчез.

СЕМЬИ РАЗБОЙНИКОВ

В годы «Покорного Небу правления» [325] в уездах Тэн и И из десяти человек семеро были разбойниками. Правитель области не решался арестовывать их.

Потом, когда область получила наконец успокоение, начальник выделил разбойников в особые разбойничьи дворы, и каждый раз, как им случалось тягаться на суде с честными людьми, он пускался на все уловки, чтобы только поддержать их «левым плечом» [326]. Он все боялся, как бы они снова не забушевали.

После этого всякий приходивший с жалобой старался говорить, что он из разбойничьей семьи, а обвиняемый усердно доказывал, что это неправда. И каждый раз, как обе стороны начинали излагать свое дело, то – откладывая в сторону разговор о том, кто виноват, кто прав, – прежде всего бросались всячески выяснять, кто из них настоящий разбойник, и кто – не настоящий. При этом надоедали секретарю, чтобы он проверял записи.

В это время в помещениях канцелярии правителя было много лисиц, и его дочь сама попала в наваждение. Призвали знахаря. Тот явился, написал талисманы, схватил лиса, всунул в кувшин и хотел уже поставить кувшин на огонь, как лис громко крикнул из посудины:

– Я с разбойничьего двора!

Все, кто слышал, не скрыли своих улыбок.

ЛИСЕНОК ЛЮ ЛЯНЦАЙ

Мне передавали, со слов цзинаньского Хуай Лижэня, что господин Лю Лянцай [327] – потомок лисицы.

Дело было так. Его почтенный отец жил в Южных горах. Как-то раз его посетил в домике старик, назвавшийся Ху. Лю спросил, где он проживает.

– Да вот в этих самых горах… Живущих свободной жизнью людей – маловато. Только нам с вами вдвоем я можно, как говорит поэт, «часто коротать утро и вечер» [328]. Ввиду этого я и явился к вам познакомиться и отдать вам честь.

Лю начал вести с ним беседу. Старичок говорил бойко, остро. Лю это понравилось. Он велел подать вина и пришел в веселое расположение духа, как, впрочем, и старик, который ушел от Лю сильно под парами. Через несколько дней он появился вновь. Лю принял его еще радушнее.

– Послушайте, – сказал он, – раз вы удостаиваете меня такой дружбой, то ей, значит, суждено стать очень глубокою. А между тем я не знаю, в каком селе ваш дом… Как же справиться, например, о вашем здоровье и самочувствии?

– Не смею, знаете ли, от вас скрыть, – отвечал старичок, – по-настоящему я – старый лис из этих гор. С вами у меня давняя, предопределенная связь. Вот почему я и решился внести свою дружбу в ваш дом. Уверяю вас, – я не могу навлечь беду. И очень буду рад, если вы мне доверитесь: не будете чураться.

Лю и не стал относиться к нему недоверчиво. Наоборот: даже укрепил и углубил свое к нему дружеское чувство. Сосчитались годами. Вышло, что Ху стал старшим братом, и с этой поры они стали относиться друг к другу, как братья. Сообщали друг другу даже о самомалейшем, что у кого случалось хорошего или плохого. К этому времени у Лю не было наследника. Вдруг старик как-то говорит ему:

– Не печалься, я буду твоим продолжателем рода.

Лю от таких странных слов остолбенел.

– Да, да, – продолжал Ху, – счет моим годам уже кончился, и наступает срок перерождения наново… Вместо того чтобы уходить к чужим, не лучше ли будет родиться в семье близкого друга?

– Как так, – недоумевал Лю, – ведь долговечность бессмертно-блаженного идет на десятки тысяч лет. Почему же тебе вдруг на этих годах кончить?

Старик помотал головой.

– Ну, этого ты не понимаешь.

И ушел.

Действительно, ночью Лю увидел старика во сне.

– Я сегодня к тебе пришел, – сказал он, появляясь возле Лю.

Лю проснулся. Жена, оказывается, родила мальчика, именно – господина Лю.

вернуться

321

Танский Чу Суйлян (596—658) – живший во времена династии Тан (618—907 гг.) ученый и замечательный каллиграф.

вернуться

322

… сяолянь – студент, получивший вторую учено-литераторскую степень на государственных экзаменах.

вернуться

323

… праздник Прямого Солнца – то есть летнего солнцестояния, приходящегося по лунному календарю на пятое число пятой луны; в старом Китае всегда праздновался торжественно, с освобождением от работ, наравне с Новым годом, несколько дней.

вернуться

324

… старец, толкущий в ступе снадобья. – Китайское предание гласит, что на луне живет яшмовый заяц, у которого в лапках пест. Им он толчет в ступе снадобье, нужное для сообщения человеку бессмертия.

вернуться

325

«Покорного Небу правления». – Имеются в виду годы с 1644 но 1662.

вернуться

326

… поддержать их «левым плечом». – Это выражение, как часто бывает у Ляо Чжая, ведет начало из исторического повествования. При кризисе династии Хань в II в. н. э. во время царствования императрицы Люй, которая желала, вырезав род императора, посадить на трон свой собственный, воевода Чжоу Бо, преданный правящей династии, войдя в лагерь войск, предложил всем тем, кто за законного государя, обнажить левое плечо, а тем, кто против, – правое. Все войско обнажило левое плечо. Отсюда «обнажить плечо» значит поддержать.

вернуться

327

Лю Лянцай – почти современник Ляо Чжая, считался даровитым администратором, исполнял обязанности прокурора и строителя речных плотин, играющих весьма важную роль в Китае при орошении полей. Кроме того, он известен как поэт, художник и каллиграф.

вернуться

328

… как говорит поэт, «часто коротать утро и вечер». – Имеется в виду Тао Цянь (IV—V вв.), певец опрощения и винных чар:

Давно уж я хотел поселиться в Южной деревне,
И не потому, что там нагадал себе жилье, —
Я слышал: много там простых сердцем людей,
И рад с ними часто коротать утро и вечер.

Поэма Тао необыкновенно популярна в Китае, особенно среди вдумчивых пожилых людей.