Приемное отделение, стр. 26

Собеседник, довольный тем, что Павел Данилович просто высказывает недовольство, а не мечет громы и молнии со всеми вытекающими из этого процесса последствиями, пообещал разобраться и принять меры. Виновных примерно наказать, а дежурного терапевта Алексея Ивановича оценить по достоинству.

Непотопляемый бедоносец

— За необоснованную госпитализацию нам дают выговора. Вот вы сейчас откажете, а я выговор получу. Вдобавок к тому, который уже есть. И что самое интересное — она ведь все равно к вам ляжет. Ну, может, не к вам, а в сороковую, а другая такая же, которую не взяли в сороковую, приедет к вам…

Врач «Скорой помощи» не уговаривал и не жаловался на жизнь, а просто излагал суть. Ровным бесстрастным голосом. Таким голосом говорят люди, уверенные, что их поймут, или те, которым давно все опостылело, стало безразличным.

— …Они же вызывают для госпитализации. Вещички соберут, воду перекроют, звонят по «ноль три» и ложатся на диван — изображать умирание…

— Но вы же видите, что это театр, коллега.

— Вижу, а что делать? — Коллега пожал плечами. — Я уеду — она вызовет повторно. А повторы положено госпитализировать. Если она еще и в третий раз вызовет, то две предыдущие бригады вполне могут по выговору огрести. Не повезешь — выговор, повезешь, но не госпитализируешь — тоже выговор. Замкнутый круг, театр абсурда…

— Абсурда в нашей жизни хватает, — согласился Алексей Иванович.

Добавлять, что в столице, на его взгляд, абсурда больше, чем в провинции, не стал. Если коллега москвич, то может и обидеться.

— Благодарю за понимание, — усмехнулся врач «Скорой помощи». — Работа у нас такая — мы кругом виноваты и каждому должны. Ну так что будем делать, доктор?

Алексей Иванович призадумался. Классически, с почесыванием затылка.

— Вы, доктора, учтите, что обратно я не поеду! — «Больная», слышавшая весь разговор из коридора, просунула голову в смотровую. — Я поперек ворот лягу, чтобы ни одна машина проехать не смогла, если вы меня выгоните! Приехала к вам — так лечите!

Она настороженно и недоверчиво глядела из-под насупленных бровей то на Алексея Ивановича, то на врача «Скорой помощи». Медсестра Алина открыла было рот, чтобы сделать нахалке строгое внушение, но, встретившись взглядом с Боткиным, передумала. Невысказанное трансформировалось в зевок. Этой ночью Алина вдоволь «наколобродилась», по ее собственному выражению, в ночном клубе и теперь хотела только одного — поспать хоть чуток.

— Я вас госпитализирую, — пообещал Боткин, поняв по выражению лица женщины, что предопределенное все равно станет неизбежным, — только скажите, зачем вам так надо в больницу? Неужели здесь лучше, чем дома? Мне чисто по-человечески интересно.

«Больная» молчала, только глазами туда-сюда зыркала.

— И мне очень интересно, — поддержал скоропомощной доктор. — Дома у вас так славно, уютно. Живете вы, как я понял, одна, сама себе хозяйка…

— А обратно не отправите? — спросила «больная».

По лицу ее было видно, что она колеблется — сказать правду или не сказать.

— Честное медицинское — положу в терапию! — ответил Алексей Иванович. — Говорите правду, не бойтесь.

— Чего мне бояться? — проворчала «больная». — Не те уже годы, чтобы бояться. Сестра у меня живет в Саратове, родная, старшая. Вот на Новый год собралась я к ней, погостить. Годы наши такие, что надолго лучше не откладывать. Потому и хочу в больницу.

Алексей Иванович переглянулся с коллегой. Тот пожал плечами — мол, я тоже не понимаю, какая тут связь между госпитализацией и саратовской сестрой.

— Ну как, по-вашему, денежек мне скопить надо на дорогу и гостинцы? — продолжила «больная». — Вот я и экономлю пенсию-то, на вашем бесплатном питании и на том, что за свет-воду не плачу. Питание, правда, у вас никудышное, да ладно уж, за бесплатно сойдет. Опять же, уколы, процедуры. Я же не аферистка какая, а старый больной человек. У меня и ибеес, и стенокардия, и артерий склероз, и гипертония, будь она трижды неладна, и холецистит с панкреатитом. Целый букет болячек-то! У вас я полежу недельки три-четыре, потом в сороковую лягу, вот и капитал соберу — пенсию за два месяца… Очень уж своих проведать хочется, я сама саратовская, в Москве у меня только покойного мужа родня…

— Оставляйте. Боткин принял.

— О! — Врач «Скорой помощи» уважительно поднял брови. — Тот самый Боткин вам не родственник?

— Пока не знаю, — ответил Алексей Иванович, расписываясь в приеме…

Диетсестра Мария Егоровна оказалась права, наградив доктора Боткина прозвищем «Чудик». Чудик и есть. Не дурак, а именно Чудик. Странный, непредсказуемый, вроде как не от мира сего. Но не дурак, даже наоборот — слишком умный. В приемном отделении нередко лепят диагнозы на скорую руку, по принципу: «наше дело — положить, а в отделении пусть разбираются», а у Боткина что ни диагноз, то прямое попадание. Если принимал Боткин, то диагноз при приеме совпадет и с клиническим, и с (не дай бог) патологоанатомическим.

— Классический пример терапевта старой школы, земского врача! — восхищался Боткиным профессор Аксаментов.

Время от времени Аксаментов являлся в приемное отделение со студентами смотреть, как доктор Боткин принимает больных.

— Диагностика начинается с глаз, рук и ушей, — вещал он, — а компьютерный томограф — это уже после.

Студенты энтузиазма не разделяли. Им уже успели внушить главный постулат: «Каждое действие следует обосновывать». Заключение того или иного обследования — это документ, обосновывающий и, в случае чего, оправдывающий. А глаза с руками к делу не подошьешь, то есть в историю болезни не вклеишь. Да и вообще как-то скучно все это — выслушивать, выстукивать, пальпировать. Анахронизм.

Аксаментов, скорее всего, был единственным, кто искренне восхищался Алексеем Ивановичем. В шестьдесят пятой больнице к доктору Боткину сформировалось неприязненно-настороженное отношение.

Настороженное — поскольку было непонятно, чего вообще от него можно ожидать. Неприязненное — потому что Боткин делал то, что считал нужным делать, а то, чего не считал, не делал. Ну хоть кол на голове теши!

С Боткиным нельзя было договориться насчет госпитализации нужного человека в нужное время и нужное отделение. То есть договориться было можно, но не стоило ожидать, что Алексей Иванович поступит так, как его просили. Вполне может положить не туда или вообще не положить. Не из вредности, что вы! Сугубо по показаниям.

Как-то раз дежурный невропатолог Есайкин попросил Боткина засвидетельствовать, что некий пациент, находившийся в состоянии алкогольного опьянения, вел себя агрессивно, оскорблял персонал, а затем отказался от госпитализации и ушел на все четыре стороны. Один свидетель у Есайкина уже был — охранник, на пару с которым они вывели (точнее — вытолкали) за ворота ханыгу, привезенного «Скорой помощью» с диагнозом острого нарушения мозгового кровообращения под вопросом. Ханыга упирался и скандалил, обещая, что станет жаловаться, поэтому Есайкин решил подстраховаться. Банальное дело — сегодня ты мне поможешь, а завтра я тебе пригожусь. Есайкин объяснил, что никакого нарушения мозгового кровообращения у ханыги не было, у него, судя по всему, мозги вообще отсутствовали, но диагноз острого нарушения мозгового кровообращения, хоть он и высосан врачом «Скорой помощи» из пальца, так просто снять нельзя, получишь клизму с наждаком. Таких больных положено госпитализировать, обследовать, вести динамическое наблюдение и только тогда уже снимать или подтверждать диагноз. Проще вытолкать взашей, особенно если пациент поддатый и скандальный.

Алексей Иванович сочувственно выслушал Есайкина, но свидетельствовать то, чего не видел, отказался наотрез, сославшись на принципы. Как можно свидетельствовать то, чего не видел?

Время от времени к дежурным врачам приемных отделений обращаются люди, которым позарез приспичило лечь в больницу прямо сейчас. Ну мало ли какие у кого обстоятельства. Кому-то на суд являться не хочется, кто-то сессию завалил, кого-то завтра в армию призвать должны… Алексей Иванович отказывал всем, даже знакомым медсестер, вместе с которыми он работал. А старуху, признавшуюся, что желает госпитализироваться, чтобы сэкономить, взял да и положил. Где логика, где разум?