Доктор Данилов в сельской больнице, стр. 48
Сильно подозревали интернов. Елена Михайловна даже устроила им нечто вроде допроса, но расколоть не смогла, они делали круглые глаза и удивлялись тому, что их могли заподозрить в подобном поступке.
Глава восемнадцатая
СТО ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ СТАТЬЯ
Прощались с интернами душевно, можно даже сказать, почти как с родными. Тимошин и Калымов радовались окончанию ссылки, а врачи отделения анестезиологии и реанимации тому, что не дали им никого угробить. Короче говоря, настроение было радостным, но в то же время немного лиричным. Провожающая сторона грустила, потому что за два месяца не нашлось ни одного кандидата в коллеги, а отъезжающая понимала, что такой свободы, как в Монаково, у них уже никогда не будет. Принцип «делай что хочешь, только не вреди» в Твери не прокатывал, там имели опыт работы с ординаторами и умели грузить их работой по самое не могу.
На последнее свое дежурство интерны принесли два вафельных торта, несколько пакетов с соками и гитару.
— Нас ждет вечер песни? — спросил Данилов.
— Конечно! — ответил Калымов и добавил: — Какой же дембель без гитары? Мы тихонечко, никого не побеспокоим.
Собственно, и мешать было некому: в отделении лежали два пациента в коме. Хоть на ухо кричи — все равно никакой реакции.
Праздновать начали в два часа, чтобы охватить как можно больше сотрудников отделения.
— Вы вообще-то ребята хорошие, — как и. о. заведующего отделением Цапникова не смогла обойтись без напутственного слова, пусть даже и краткого, — но что вы забыли в медицине, я так и не поняла.
— Да мы и сами не всегда знаем, — признался Калымов, переглянувшись с напарником. — Я вот, когда поступал, думал, что получу чистую непыльную профессию…
Первым начал смеялся Данилов, его примеру последовали все остальные, в том числе и сам Калымов.
— Ты еще про престиж вспомни! — вставил Тимошин, когда стихли.
Посмеялись еще, на этот раз покороче.
— Для престижа в наше время одного диплома мало, — посерьезнел Калымов.
«А он не так уж и безнадежен», — решил Данилов.
— …для престижа нужна ученая степень. Пусть даже и кандидатская.
Данилов вздохнул — разочаровываться в людях всегда неприятно, даже если очарование длилось всего секунду.
— Не переживайте, Владимир Александрович, — сказала Цапникова, неверно истолковав причину его вздоха, — вы еще молодой и докторскую успеете написать.
— Честно говоря, не горю желанием, Наталья Геннадьевна, — ответил Данилов. — И никогда не хотел.
— Почему? — удивился Тимошин. — Ведь приставка «к.м.н.» повсюду работает на имидж.
— Профессионализм на него работает, — «толсто» намекнул Данилов, — все остальное — мишура. Но на недалеких людей производит впечатление. Поначалу…
— А я иногда подумываю об аспирантуре, — Тимошин пропустил намек мимо ушей, — ведь можно учиться заочно, это не так муторно…
«Дурак дураком, а какие грандиозные планы! — восхитился Данилов. — Аспирантура, второе высшее образование… Для начала интубировать бы научился и „подключичку“ ставить!»
— Кстати, Наталья Геннадьевна, — спросил он, — а что слышно с кадрами? Дадут ли нам кого-то взамен?
— Этот вопрос я задаю главному постоянно. И постоянно слышу: «Чтобы дать, надо где-то взять». Меня это уже так достало, как выражаетесь вы, молодежь, что и представить невозможно. Вот досижу до конца месяца — и уйду совсем. Оставит главный пленки расшифровывать, как обещал, — хорошо, не оставит — еще лучше. Сколько-нибудь надо и для себя пожить.
Сын Цапниковой имел собственный бизнес: торговал в розницу инструментами на нескольких строительных рынках, и потому жизнь на одну лишь пенсию ее не пугала. Работала Наталья Геннадьевна не столько ради денег, сколько давая выход своей энергии. Но когда три врача тянут на себе все отделение, запасы энергии, какими бы большими они ни были, рано или поздно иссякают.
— Вообще-то у вас не очень напряжно, — сказал Калымов. — С такой нагрузкой жить можно.
— Это как посмотреть, — сказал Данилов. — С одной стороны, операций и пациентов в реанимации мало, потому что много мы просто не потянем, есть предел возможностям. Ситуация наша ни для кого не секрет, поэтому всех, кого только можно, отправляют в Тверь, которая безропотно их принимает. С другой стороны, если проводить на работе по двадцать суток в месяц, то…
— Ордена нам всем надо дать! — перебила Цапникова.
— Мне лучше деньгами, — улыбнулся Данилов. — Я жадный, но не тщеславный.
— Вы не такой, Владимир Александрович, — покачал кудлатой башкой Калымов. — Про вас в больнице легенды рассказывают.
— Какие? — заинтересовался Данилов. — Ну-ка, ну-ка!
— А то вы не знаете. Говорят, что вас в Москве отовсюду выживали, потому что вы взяток не берете, поэтому вы сюда и переехали.
— Хорошая версия, — одобрил Данилов. — Мне нравится.
— Она соответствует действительности? — спросил Тимошин.
— Нет, но вам я открою правду. Я скрываюсь в Монаково от алиментов…
В дверь отделения дробно постучали, подергали за ручку и постучали снова. Данилов вышел из ординаторской посмотреть, в чем дело. «Свои», медики, так никогда не стучат, скорее всего самотек.
Открыв дверь, Данилов увидел женщину лет сорока, одетую в засаленный пуховик. Платок съехал вниз, волосы растрепаны, глаза заплаканные, губы дрожат. Как есть самотек — и к гадалке не ходи.
— Что тут у вас творится! Вы чудовища! Фашисты! Почему такое свинское отношение к людям?! Я в прокуратуру пожалуюсь!
— Где больной? — спокойно спросил Данилов, привыкший к эмоциям родственников.
— Лежит в приемном покое уже два часа! — Женщина зашлась в рыданиях. — Стеклил парник… ногу поранил… сосед перевязал, как мог, и привез… Он же помрет в приемном покое…
— Пойдемте посмотрим!
Через пустой коридор диагностического отделения (после четырнадцати здесь задерживаться было не принято) Данилов и женщина прошли в приемное отделение, где возле лежавшего на кушетке мужчины выясняли отношения два врача — приемщик Тишин и травматолог Бутаков.
«Два сапога — пара», — подумал Данилов, недолюбливавший обоих коллег. Бутакову он даже как-то посоветовал не лезть в наркозные дела (тот начал давать рекомендации, что именно переливать оперируемому), а заниматься непосредственно операцией. Прозвучало грубовато: «Вы, Сергей Анатольевич, смотрите на ногу, которую оперируете, а не по сторонам», — но что делать, сам напросился.
Пострадавший страдальчески морщился, но в дискуссию не встревал, только переводил взгляд с одного доктора на другого. Окровавленное левое бедро было перетянуто резиновым жгутом, явно из автомобильной аптечки. Раны видно не было, ее прикрывали черные джинсы.
«Черные — это хорошо», — машинально отметил Данилов, на черном кровь не видна, и оттого не так страшно.
— Я еще раз повторю: я не обязан обрабатывать кровоточащие раны! — наседал на Тишина высокий и широкоплечий Бутаков. — Я возьму его в операционную после того, как вы сделаете то, что обязаны!
— Почему я должен обрабатывать хирургические раны?! — возмущался Тишин. — Открытая рана с кровотечением требует зашивания, то есть хирургического вмешательства, которое производится в операционной! Где она тут, а? Покажите мне ее!
— Речь идет не об операции, а о оказании первой помощи! Это обязанность приемного покоя! Вы за кровь особую надбавку получаете! Так что нехрен делать меня крайним! Обработайте, тогда возьму его в операционную.
— Нехрена считать мои надбавки! Если бы у нас был отдельный хирургический «приемник»…
— Но у нас его нет, так что вам придется отдуваться за всех!
На Данилова дискуссанты никакого внимания не обратили, точно так же, как на пациента. Когда тебе пытаются подкинуть чужую работенку, по сторонам смотреть некогда, сначала отбиться надо.
— А вам не придется?!
— Мне — нет! У меня, если хотите знать, некомплект операционных сестер!
— А у меня что, комплект!? Вы там в вашей травме совсем с ума посходили!