Доктор Данилов в госпитале МВД, стр. 20
— Трое вместе с заведующим, который называется «начальник отделения».
— Ладите друг с другом?
— Да, внутри отделения обстановка нормальная. Дружно держим оборону против других отделений. — Рябчиков пару раз хихикнул. — Разумеется, все другие отделения считают нас бездельниками. И рабочий день у нас короткий, и лишнюю нагрузку мы брать не расположены, и снимки описываем плохо.
— Плохо — это как?
— Пишем то, что есть, а не то, что хочет видеть лечащий врач. Есть у нас такие деятели, которые считают себя клиницистами в квадрате и, едва взглянув на больного, уже знают его точный диагноз. А когда их тыкаешь носом в снимки и просишь показать то, чего нет, обижаются и начинают орать, что мы перепутали снимки или что снимок бракованный. Так и живем. Только что это все я один рассказываю, а ты отмалчиваешься? Или у вас секретный госпиталь?
— Ну что ты, какие там могут быть секреты, кроме врачебных тайн? Обычная больница, только главного врача называют начальником и вместо заведующих отделениями тоже начальники. А так все как везде. Реанимация у нас маленькая, но после ремонта, который сейчас идет полным ходом, она расширится до двенадцати коек, то есть реально — до шестнадцати, если считать вместе с резервом.
— Как начальство?
— Госпитальное меня практически не касается — отчитался на конференции и свободен, а с непосредственным начальником мы ладим, он грамотный. Если с кем и есть проблемы, то с другими врачами нашего отделения.
— Тупые или вредные? — Рябчиков закончил есть и принялся медленно цедить уже выдохшуюся и успевшую нагреться газировку.
Данилов вкратце, в несколько штрихов, обрисовал своих коллег.
— Три классических медицинских случая — потомственный врач, роковая красотка и непризнанный гений — собрались в одном отделении, — резюмировал Рябчиков. — Булгаков или Чехов были бы рады такому великолепному человеческому материалу.
— Не забывай, что моя фамилия Данилов и человеческий материал интересует меня только как реаниматолога, а не инженера человеческих душ.
— Да, конечно, — поспешил согласиться Рябчиков, немного осовевший от выпитого (сто пятьдесят грамм водки после суточного дежурства это совсем не то, что сто пятьдесят грамм водки после безмятежного восьмичасового сна) и съеденного. — Но все равно интересно, меня, например, никто еще на дежурстве не соблазнял.
— У тебя судимости нет? — Тон Данилова был серьезным.
— Нет. — Рябчиков вздрогнул и трижды постучал по столу. — А почему ты спрашиваешь?
— И в связях с криминалом ты не замечен?
— Только по работе — у нас много уголовников лечится.
— По работе не считается, — успокоил Данилов. — Это нормально.
— Но зачем…
— Это я прикидываю, нет ли у тебя препятствий для устройства в наш госпиталь. Платят у нас не меньше, чем у вас, премии тоже дают, да и работа лучше налажена, порядок у нас на уровне…
— А смысл?
— Подгадаем тебе совместное дежурство с нашей роковой красавицей…
— Ах, вот ты о чем! — наконец-то понял Рябчиков. — Нет, спасибо.
— Ну как хочешь, мое дело предложить.
— Ты лучше скажи, в какой фитнес-клуб ты ходишь? — Рябчиков все же решился поговорить о личном.
За кофе обсудили, где интеллигентным людям лучше знакомиться.
— Вообще-то, насколько я понимаю, в наш век принято знакомиться в Интернете, — сказал Данилов.
— Это не по мне, — затряс головой Рябчиков. — Выбирать по анкете, договариваться, обламываться, опять выбирать…
— Кто-то не обламывается, — улыбнулся Данилов.
— Ты лично таких знаешь?
— Вроде нет.
— Вот и я не знаю. Нет, ну их, эти сетевые знакомства!
Прощаясь на подъезде к станции «Комсомольская», уговорились встречаться почаще, хотя бы раз в два месяца. На «Комсомольской» Рябчиков вышел, а Данилов поехал дальше. Читать было нечего, поэтому в не занятую делом голову полезли разные мысли, большей частью о «человеческом материале», то есть о коллегах по отделению.
Глава восьмая
ЦИРК С КОНЕМ
Роман Константинович концептуально изменил оформление своего кабинета. Раньше на стене за его спиной висел плакат с цитатой из Козьмы Пруткова: «Три дела, однажды начавши, трудно кончить: а) вкушать хорошую пищу; б) беседовать с возвратившимся из похода другом и в) чесать, где чешется». Теперь его сменила цитата из Диккенса: «В этом мире пользу приносит каждый, кто облегчает бремя другого человека».
— Начмед порекомендовал повесить нечто более серьезное, — пояснил Роман Константинович, заметив вопросительный взгляд Данилова. — Ждем приезда телевидения.
— Есть повод?
— Это мне неизвестно.
Роман Константинович посмотрел в окно, перевел взгляд на Данилова, снова посмотрел в окно.
Данилов догадался, что разговор предстоит малоприятный. Начальник отделения попросил задержаться после дежурства, да еще и начинать не спешит, сидит, морщит лоб и тянет время. Быстро перебрав в памяти все свои дежурства (сегодняшнее было юбилейным, десятым), Данилов не нашел ничего, что могло бы послужить причиной для жалобы. С пациентами и их родственниками конфликтов и даже трений вроде как не было. Две смерти, пришедшиеся на его дежурства, были ожидаемыми, исходя из тяжести состояния и отсутствия эффекта от лечения. Медсестрой Наташей Данилов был доволен, и она им, кажется, тоже. Отношения со старшей сестрой сложились нормальные, не только о работе можно поговорить, но и анекдот рассказать. Методом исключения нетрудно было догадаться, что неприятный разговор инспирирован кем-то из врачей реанимации.
Данилов немного не угадал.
— Владимир Александрович, я хочу поговорить о ваших отношениях с остальными врачами, — наконец-то собрался с мыслями начальник отделения. — Обычно мне приходится разбирать конфликты между врачами и медсестрами, но тут, если вдуматься, и не конфликт, а какое-то противостояние, что ли. Как-то не сложилось у вас с коллегами, Владимир Александрович. Я не ошибаюсь, верно?
— Не ошибаетесь, Роман Константинович, — подтвердил Данилов. — Мои отношения с нашими докторами оставляют желать лучшего.
— То есть вы это осознаете?
— Я это чувствую.
Коллеги, даже Чернов, конфликт с которым чуть было не вышел за светские рамки, соблюдали внешние правила приличия — здоровались и прощались, но при этом смотрели на Данилова холодно (Половникова под настроение могла и неприязненным взглядом ожечь) и во время обходов, принимая или передавая отделение, не упускали ни малейшей возможности уколоть Данилова с профессиональной точки зрения как врача. Уколы не достигали свой цели — Данилов прекрасно знал и понимал, что он делает, и всегда мог объяснить, почему он назначил или сделал то, а не это, и к тому же всегда хранил спокойствие, причем не показное, а реальное.
Конечно же он предпочел находиться с коллегами в более приязненных отношениях, но коллег не выбирают. Если уж так сложилось, то есть «не сложилось» с коллегами, то надо принимать ситуацию такой, какая она есть, и стараться не доводить до крайностей.
— Вас устраивает подобное положение вещей?
— Нет, конечно, — признался Данилов.
— Меня это тоже не устраивает, и, наверное, даже больше, чем вас. В первую очередь потому, что напряженность в коллективе всегда пагубно сказывается на работе, вы согласны?
— Согласен.
— Пока вы работаете поодиночке, это приводит к разрыву преемственности. Другие врачи всячески пытаются оспорить или изменить ваши назначения. Оговорюсь сразу, что я считаю их профессиональными и во время обходов обычно ничего не меняю, но когда меня нет…
— Я понимаю, — кивнул Данилов, не раз замечавший, как менялись его назначения на аналогичные или же несущественно, только ради процесса, изменялась дозировка.
— Я говорю с вами откровенно и надеюсь на понимание, Владимир Александрович. Благодаря отзывам наших докторов в госпитале о вас сформировалось, скажем так, не самое лучшее мнение. Я его не только не поддерживаю, но и всячески опровергаю, потому что мне нравится, как вы работаете, но далеко не все мне верят. Когда я брал вас в отделение, я упомянул в разговоре с начмедом о своем знакомстве с вашей женой, и теперь многие считают, что я благодаря этому знакомству вас выгораживаю. Собака лает, ветер носит, но приятного в этом все равно мало.