Русская народно-бытовая медицина, стр. 40

Наш народ нередко называют сфинксом и, действительно, из этих двух случаев, в одном он проявил себя настоящим зверем, бесчеловечно умертвив Молчанова, в другом же оказался чуть ли не джентльменом, не позволив к симпатичному ему врачу проявления «даже самой малейшей неделикатности». Но здесь сфинкс и его столь разное отношение к этим двум врачам понятны. Один из них пришел к народу с истинным пониманием его быта, свойств и духовных особенностей, с уважением к его вековым верованиям и не с мертвыми и формальными только требованиями, а с живым примером и тою сердечностью, которая почти всегда так хорошо разгадывается народом. Другой же, без знания и понимания народа, всю свою деятельность основал только на одних внешних требованиях и предписаниях, как готовых выводах и формулах, так хорошо понятных ему самому и совсем непонятных для народа.

Первый был верно понят и оценен народом, второй же, создав между им и собой неразрешимое недоразумение, был безжалостно убит.

Таким образом, в истории убийства врача Молчанова в полной мере выразилась та пропасть или, вернее, та стена взаимного незнания, которая отделяет наши образованные классы от простого народа.

Глава V. Диета и уход за больными

Диета и отношение к больным домашних и соседей. – Уход за больными в деревне и причины его недостаточности

В воззрениях народа на причины болезней, как мы видели это выше, почти совершенно отсутствуешь понятие о связи пищи и питья с возникновением желудочных и кишечных заболеваний. По этой причине в русском народном языке нет не только названий, определяющих то или другое заболевание желудка, но нет и слова, обозначающего диету [136]. Смутность воззрений народа в этой области всего больше видна из тех характерных и нам уже знакомых выражений, которыми он определяет ненормальные ощущения в области желудка, без малейшего намёка на страдание последнего: «сердце болит, нарывается», «с души рвёт» и пр. Из всей категории подобных выражений некоторой определенности достигает только одно, по своему существу очень примитивное и растяжимое: «маяться, или болеть животом». Вот почему диета, как понятие, в громадном большинстве случаев, является для народа чем-то совершенно неведомым.

Диеты крестьяне не признают ни при каких болезнях, – сообщают одни из наших сотрудников, – так как, по мнению крестьян, пища и питье, какова бы ни была болезнь, повредить больному никогда не могут. Диеты в деревне, – сообщают другие, – не существует, и больных питают, чем попало, что только имеется в хозяйстве и чего бы ни попросил больной:

«Если хочет есть, то вреда не будешь», – говорят крестьяне [137].

«Вообще, пищу больные едят, – заявляет большинство сотрудников, – такую же, как здоровые, и им отдельных кушаний не приготовляют: квас, капуста и соленые огурцы являются таким же обычным меню больных, как и здоровых».

Подобное же отношение к диете очень часто проявляется и в тех случаях, когда насчет неё существуют прямые и определенные указания врачей. Советы и наставления их относительно питания больного исполняются лишь крайне редко и, несмотря на предупреждение, брюшно-тифозный часто получает черный хлеб и кислый квас, больной с воспалением легкого и плевритом пьет холодное со льда пиво, а дизентерик ест капусту и огурцы [138]. Как на главную причину такого отношения к диете, сотрудниками указывается на отсутствие в народе элементарнейших и хотя бы самых простых сведений по медицине и гигиене, часто на фактическую невозможность, по бедности народа, исполнять какую бы то ни было диету и, нередко, на посты, когда и тяжелобольному считается грехом поесть молока и яиц. Если диета и приобретает иногда в глазах мужика некоторое значение, то только, как момент, способный нарушить действие известного лекарства. Болезнями, где нужно соблюдать такую осторожность, обыкновенно считаются лихорадка и сифилис и, напр., при последнем, лечась своими средствами и считая вредным всё солёное, больные нередко питаются одною пресною лепешкою, без соли, а впоследствии, уже прекратив лечение, не едят огурцов, малины, щучины и свинины. В некоторых случаях исполнение диеты имеет несомненно суеверное значение: золотушным иногда не дают есть яиц, а больным перемежающеюся лихорадкою и желтухою – молока, свежей рыбы и, в особенности, щуки [139].

Среди наших довольно многочисленных сообщений нет ни одного, которое свидетельствовало бы о полном признании крестьянами диеты. Здесь наблюдается совершенно обратное тому, что им заметили в отношении санитарной идеи: в то время, как она, вероятно, вследствие большей настойчивости и системности её распространения, заметно начинает проникать в сознание населения, идея диетическая осталась почти без всякого усвоения народом. Самое большее, если больным наблюдается относительная диета и ему даётся, например, молоко или что-нибудь солёное (Инсарск. у. Пензенск. г., Котельн. у. Вятск. г.).

В гораздо более значительном ряде случаев играет роль не столько сознание значения диеты, сколько желание угодить больному и дать ему пищу повкуснее и послаще. По таким побуждениям, если кто заболеет, варят мясо, пекут блины или делают «саломот», заваривая кипятком подсахаренную муку и давая больному есть со сметаной, а всем остальным с постным маслом. Точно также, при заболевании детей, гораздо чаще проглядывает старание угодить их капризам и просьбам, чем забота о соблюдали диеты. – «Чего тебе хотца, детка? – спрашивает мать ребёнка, страдающего поносом: – може, груздочка, лепешки, али пряничка?» – и ребёнок уже сам решает, что бы ему съесть. Нисколько, поэтому, немудрено, если отношение соседей к больным является таким же, как домашних, и их участливое и доброе расположение к больному выражается, прежде всего, в поводах для него нарушить диету [140].

Относясь к больным с искренним сожалением и стараясь, по мере сил, облегчить их положение, соседи приходят к ним посидеть, поговорить, узнать о ходе болезни, ободрить, и приносят в подарок, не разбирая болезни, баранки, пряники, яблоки и проч. (Дорогобужск. у. Смоленской губ.). В других местах, относясь к больным с таким же сочувствием и думая, что они тем исполняют заповедь Христову, близкие и соседи добывают и приносят съесть, что получше, в особенности, если больной просит: капусты сырой, квасу молодого, огурцов соленых, рассолу от них, рыбки солёной или селёдочки кусок, блинков и т. п. (Карачевск. у. Орл. г.). В наших деревнях, характеризуют это отношение к больным в Шуйском у. (Владим. г.), развито обыкновение навещать и кормить больных в деревне, – и своего, и чужого, и богатого, и бедного. Каждый дом-семья считает долгом что-нибудь отнести больному или хоть проведать его. Кто несет пирожка, лучку, лимон или же что-нибудь сладкое. Этот обычай, если и не всеобщ, то имеет громадный район распространения В основе его, по-видимому, лежат религиозные побуждения: «если просят чего-нибудь для больного, не различая, полезно то или вредно, считают за грех отказать» (Орл. г. и у.). Это стремление навестить больного и снести ему съестное до того неудержимо, что когда при появлении какой-нибудь эпидемии, со стороны санитарно-полицейского персонала появляется запрещение навещать заболевших, родные и соседи продолжают навещать их тайно: это считается хорошим делом (Пошехонск. у. Ярославск. г.).

В других случаях, наоборот, приобретает некоторое значение и свойство болезни: заразительна она, по понятиям крестьян, или нет, а также степень свободного времени у посетителей [141]. В громадном большинстве случаев такое паломничество к больным совершается в зимнее, свободное от работ время и, по преимуществу, женщинами. Многие при этом подают больному свои врачебные советы, восхваляют того или другого знахаря или лекарку, священника или чтеца, приносить целебный травы и снадобья, или предлагают больному оставшиеся лекарства, не разбирая, от какой болезни они назначены (Спасск. у. Казанск. г., Ростовск. у. Ярослав, г., Юрьевск. у. Владимирск. г.). Иногда при этих посещениях, особенно со стороны женского элемента, обнаруживается не столько участие, сколько простое деревенское любопытство и желание узнать ход и степень опасности болезни (Солигал. у. Костромск. г.).