Василий Шульгин, стр. 50

Казалось, руководствуясь патриотическими настроениями, все должны были стремиться к дружной работе во имя грядущей победы. Однако и здесь не исчезала конкуренция между правительством и монополиями (шире — вообще бизнесом). Отодвинуть конкуренцию на второй план могла лишь осторожная политика короны в отношении своих ненадежных партнеров, которые, не будем забывать, обладали мощными политическими позициями в СМИ и Государственной думе.

При этом положение таких политиков, как Шульгин, было донельзя сложным. Их патриотическое чувство и дворянский монархизм постоянно испытывали мощное давление противоречивой повседневной рациональности. Во-первых, государственная машина управления давала непростительные сбои; во-вторых, власти предержащие не хотели ее совершенствовать; в-третьих, сам Прогрессивный блок опирался на очевидно антимонархические силы, в числе которых выделялись и те, кто был отъявленным пораженцем в годы Русско-японской войны. Кроме того, все газеты, преимущественно руководимые евреями или сочувствующими им либералами, которые не скрывали своей революционности во время смуты 1905 года, теперь перешли в патриотическо-оппозиционный лагерь, на чьем флаге сейчас значилось: «Победа и парламентаризм!»

Поэтому для Шульгина любой выбор грозил неизбежным личным поражением. Быть стопроцентным защитником неэффективных порядков Шульгин-политик не мог, но полностью переходить на сторону оппозиции Шульгину-дворянину не позволяли убеждения. Традиции дворянской культуры, рожденной свободой и простором солнечного поместья и мистически величественным образом Российской империи, сжимались новыми интересами сахарозаводчика, парламентскими сговорами и войной.

Его все более сдвигало к либерально-демократическому лагерю. К тому же яркого и, прямо скажем, знаменитого депутата там оценивали заведомо выше, чем в правительственных кругах, где он был одним из многих подобных. Разумеется, в эпоху геологических сломов вопросы личного статуса далеко не первостепенны, но они все же имеют место.

К концу 1915 года экономика России начала оправляться. Так, если в начале года выпускалось 450 тысяч снарядов, то уже в сентябре — один миллион. По сравнению с предвоенным 1913 годом промышленное производство выросло на 13,7 процента. В 1916 году рост составил 121,5 процента. По числу производимых орудий Россия превзошла Францию и Англию. В армию в массовом количестве стали поступать (в том числе и от союзников) винтовки, грузовики, самолеты (222 аэроплана в месяц), телефоны.

Устояв после тяжелых поражений, русская армия перешла к изнурительной позиционной войне, опрокинув надежды Германии окружить и уничтожить противника. Перспектива затяжной войны на два фронта не оставила Германии никаких надежд.

Фронт застыл. Внутреннее положение можно было охарактеризовать как растущую напряженность. Новый, 1916 год, должен был показать, какая из двух тенденций, революционная или созидательная, определит будущее. На предложения Германии о сепаратном мире Николай ответил решительным отказом. Берлин сделал ответный ход: выделил 40 миллионов марок на поддержку сепаратистских движений и революционных партий в России.

31 декабря 1915 года Николай II записал в дневнике, что был на предновогоднем молебне: «Молился горячо, чтобы Господь благословил Россию окончательной победой и укрепил в нас веру и терпение!!!» ^[167]

Глава восемнадцатая

В воспоминаниях Шульгина практически нет экономических тем. Даже свою деятельность в Особом совещании он не связывал с промышленными и финансовыми вопросами, а тем более — с лоббированием чьих-то интересов. Почему? Потому что этим не занимался. И еще потому, что через Особое совещание по обороне проходило множество просьб, претензий, требований различных лиц и организаций получить доступ к военным заказам, говорить о которых означало раскрывать тайны коллег.

Прочитав протоколы Особого совещания по обороне, можно утверждать, что именно там произошло глубокое и драматическое знакомство некоторых его участников с будущими проблемами государственного управления, а участники эти являлись будущими руководителями Февральской революции — А. И. Гучков, П. Н. Милюков, М. В. Родзянко, А. И. Коновалов, В. А. Маклаков, Н. В. Некрасов.

Кроме того, именно там Шульгин познакомился с генерал-майором Н. М. Потаповым и статским советником А. А. Якушевым, будущими главными фигурантами контрразведывательной операции «Трест», и доверился им вопреки логике Гражданской войны.

Но все это будет позже, а пока на совещании слышится уверенный голос генерал-лейтенанта Маниковского, призывающего «умерить алчность капиталистов, ограничить прибыль» ^[168].

Генерал Маниковский отбивался изо всех сил. Его пытались сместить, однако достойной замены не было, а после предшествующей «сухомлиновщины» вообще трогать генерала было неразумно. И все же, по выражению соратника Маниковского полковника Е. З. Барсукова, шли «крестовым походом на казенный сундук». Евгений Захарович Барсуков с января 1916-го по февраль 1918 года был начальником Управления полевого инспектора артиллерии при Верховном главнокомандующем и председателем комиссии по организации тяжелой артиллерии особого назначения, затем служил в Красной армии, где дослужился до звания генерал-майора.

Как правило, вырванные заказы исполнялись с опозданием, дороже и с более низким качеством, чем на государственных заводах.

Некоторые члены Особого совещания выступали явными лоббистами, и по предложению Маниковского Особое совещание постановило выдавать аванс подрядчикам только под гарантии банка.

Но это лишь усугубило проблему, допустив владельцев банков к оборонному бюджету, к «быстрым деньгам».

«Отсюда началось, — отмечал Барсуков, — закабаление нашей промышленности банками, которые, выдавая свои гарантии, конечно, не за маленькие проценты, преследовали исключительно свои ростовщические цели, нисколько не считаясь ни с состоянием попавших к ним в сети заводов, ни с интересами обороны… Выгодна была такая система только для дутых предприятий, которые заранее знали, на что шли, и которые изощрялись в подстраивании разных форс-мажоров».

Маниковский отмечал, что российские промышленники «безмерно обогатились в самую черную годину России»; за 3-дюймовый снаряд частным предприятиям переплачивали 5 рублей 49 копеек, а за 6-дюймовый — от 23 до 28 рублей.

Маниковскому вопреки всему удалось наладить военное производство, стали строиться новые заводы, расширяться старые.

И самое интересное, что идейно было поддержано и Шульгиным, 20 октября (2 ноября) 1916 года правительству был направлен доклад ГАУ «Программа строительства новых военных заводов», который фактически представлял собой предложение руководства военной промышленности начать перестройку российской экономики и ограничить претензии буржуазии. Согласно «Программе» сильное ядро государственных заводов должно составлять основу промышленности в военное время, а после войны — быть регулятором цен и лидером научно-технического развития. Частные заводы должны были укрепляться ячейками военных производств под контролем ГАУ.

Шульгин поддержал идею милитаризации крупных заводов и максимального увеличения государственного участия в организации военной промышленности «на основах государственного социализма».

Это означало, что существующий порядок управления требует изменений.

И кто должен был установить новый порядок? Царь, правительство, армия, Прогрессивный блок?

«Программа» ГАУ фактически указывала правительству направление действий по формированию государственно-монополистического порядка: «После войны частная промышленность должна заняться своим прямым делом — работать на великий русский рынок, который до войны заполнялся в значительной степени зарубежными фабриками… Вот поистине благородная задача для нашей частной промышленности — завоевать свой собственный рынок» ^[169].