Василий Шульгин, стр. 29

А главным покровителем был царь, не любивший, чтобы им управляла чужая воля. Такова история возвышения и падения Столыпина, вернувшая его в конце к одиночеству, из которого он вышел, и к трагической развязке. Призванный спасти Россию от революции, он кончил ролью русского Фомы Бекета» [88] ^[89].

Финал периода деятельности Петра Аркадьевича прекрасно отражен в докладной записке Совета съездов представителей промышленности и торговли «О мерах к развитию производительных сил России и улучшению торгового баланса», представленной правительству 12 июля 1914 года, то есть за 19 дней до начала Первой мировой войны.

В то время велось активное перевооружение армии, Столыпина уже не было в живых, империя находилась перед роковой развилкой.

«Страна переживает в настоящее время переходное состояние. В сельском хозяйстве, в самой системе землепользования начался громадный переворот, результаты которого пока еще только намечаются, но не поддаются учету. В промышленности, после целого ряда лет кризиса и застоя, начался сильный подъем и оживление… С достаточной полнотой выяснилось, что только в годы высоких урожаев и высоких цен на хлеб, главный продукт нашего вывоза, страна обеспечена торговым балансом в нашу пользу, что при наличии громадной заграничной задолженности является необходимым условием устойчивости денежного обращения. Настоящее экономическое положение может быть охарактеризовано следующим образом. После почти десятилетнего застоя или, во всяком случае, слабого развития промышленности и торговли Россия в 1910–1911 гг. быстро вступила в период экономического подъема как под влиянием благоприятного урожая двух лет подряд, так и вследствие начавшихся в этих годах громадных правительственных ассигновок на флот, на военные потребности, на портостроительство, на шлюзование некоторых рек, постройку элеваторов и на усиление железнодорожного строительства; одновременно проявились усиление строительства в городах, увеличение машиностроения и пр.

Города растут у нас с поистине американской быстротой. Целый ряд железнодорожных станций, фабричных и заводских поселков, особенно на юге, обратились в крупные центры городской — по всему своему складу и запросам — культуры. Естественный в известные периоды экономического развития процесс концентрации населения, в силу происходящих сейчас коренных изменений в жизни сельскохозяйственного населения России, пойдет несомненно с возрастающей быстротой и лет через 20–30 мы увидим, быть может, картину самых крупных в этой области перемен.

Без преувеличения можно сказать, что рост городской жизни вызовет переворот в нашей промышленности… прилив капиталов в промышленность за последние 3 года увеличился более чем на 1,5 млрд. рублей. Но и этих средств было недостаточно для более мощного развития промышленности, для удовлетворения сполна потребностей внутреннего рынка в продуктах отечественного производства и для освобождения страны от экономической зависимости от иностранного ввоза…

СПб., 10 июля 1914 г.

Председатель Совета Н. Авдаков

Товарищ Председателя В. Жуковский» ^[90].

Но в конце «Записки…» следовало предупреждение правительству: действующие законы устарели, промышленники испытывают ненужные стеснения, «…успешное развитие возможно лишь при условии предоставления широкого поприща личной инициативе и при отсутствии ограничений, тормозящих частные начинания в области торговли и промышленности».

Тогда еще никто не предполагал, что спустя два года во время войны это предупреждение обернется требованием передать государственную власть промышленной и финансовой элите (растущим с «американской скоростью» городам). А Шульгин (кто бы мог подумать!) окажется в лагере оппозиции.

Экономика экономикой, но был еще один тревожный индикатор перемен — это национальная культура и, в частности, литература. Накануне Первой мировой войны доминирующим явлением русской словесности стал так называемый Серебряный век. Если вспомнить главное поэтическое явление золотого века, поэму Александра Пушкина «Евгений Онегин» и символ веры ее героини Татьяны Лариной («Но я другому отдана и буду век ему верна»), то «серебряные герои» и их авторы уже руководствовались иными моральными ценностями. Накануне 1914 года петербургский литературный мир был поражен эпидемией самоубийств: стрелялись, вешались, травились, топились десятки молодых людей. Как заметил поэт Станислав Куняев, «обезбоженность, порой переходящая в открытое богохульство, успехи и достижения в сексуальной революции, равнодушие, а порой и ненависть к семейным устоям, безграничное злоупотребление „правами человека“, культ греха и потеря инстинкта самосохранения привели Серебряный век к девальвации божественной ценности жизни, к душевной опустошенности его „продвинутых детей“, к потере смысла человеческого существования» ^[91].

«Мы — дети страшных лет России» — так звучал диагноз Александра Блока.

Глава тринадцатая

Столыпин неспроста предостерегал — война при таком состоянии экономики будет самоубийством.

Наш герой тоже имел представление о состоянии армии и вооружений, будучи членом думской редакционной комиссии (и еще — по местному самоуправлению, по неприкосновенности составления личности, об уставе и штатах университета, для составления всеподданнейшего адреса, по Наказу). В целом до 1917 года Шульгин располагал огромным объемом военной и специальной информации, в Четвертой Государственной думе был товарищем (заместителем) председателя комиссии по военным и морским делам, а с августа 1915 года — членом Особого совещания для обсуждения и объединения мероприятий по обороне государства (кратко: Особое совещание по обороне).

Конечно, он не стал генералом или полковником, да и не мечтал об этом. Но постепенно его представления о характере государственного управления менялись.

Началось весной 1908 года, когда Государственная дума неожиданно отказала Морскому министерству в кредитах на сооружение четырех дредноутов для Балтийского флота. Это был громкий скандал: лояльная Дума бросила вызов правительству. Именно тогда Гучков раскритиковал безответственность великих князей.

В воспоминаниях Никанора Васильевича Савича, заместителя председателя думской фракции октябристов, описаны обстоятельства отказа: «При рассмотрении проекта сметы на 1908 г. мы нашли в ней громкий дефицит, причем никаких сумм не предполагалось отпустить на пополнение запасов армии, которая была разута и раздета, без нового оружия, с крайне ограниченным запасом патронов и снарядов, словом, по словам Военного министра, небоеспособна. В то же время в смете имелись крупные кредиты на новое судостроение, именно — кроме сумм на продолжение постройки ранее начатых судов, уже устаревших типов, а именно двух броненосцев, двух крейсеров и двух заградителей для Балтийского флота и двух броненосцев для Черноморского, испрашивались кредиты на закладку четырех дредноутов на Балтике и пяти турбинных миноносцев на Черном море… Сметная стоимость четырех дредноутов исчислялась в 84 млн. рублей… Совет Государственной обороны под председательством великого князя Николая Николаевича был против постройки линейного флота, „как непосильного по финансовым обстоятельствам, до полного переустройства сухопутных сил“.

Никакой сметы стоимости кораблей не было уже хотя бы потому, что ведомство не знало, что оно намерено строить, так как к составлению проекта кораблей еще не приступали, шли только споры о том, какие задания надо поставить для будущего конкурса на проект… Постройка проектировалась на заводах для того неприспособленных, их стапели были слишком малы для таких больших кораблей, оборудование недостаточно, частью его не было вовсе. Так, Обуховский завод, которому предстояло соорудить новые 20-дюймовки в 50 калибров, не имел для того станков, кои надо было заказать за границей и ждать их изготовления года полтора. Переоборудование заводов требовало много времени и денег, которых ни у них, ни у ведомства не было, как не было и проекта переоборудования.