Мертвые молчат, стр. 12

— Что — «когда»? — поинтересовался Шеремет.

— Так… — прошептал Сашка и втянул воздух сквозь зубы.

Машина остановилась у приемного отделения.

Сагайда взбежал на крыльцо — позаботиться о носилках. А Шеремет спросил тем временем:

— Круто, наверное, собирались поквитаться с Деркачом, если и до сих пор не улеглось?

— Еще и как. Теракта требовали, Каракозловы несчастные. Это, мол, акция не против власти, а наоборот, против того, кто ее позорит и оскверняет. Но к счастью, большинство понимало момент и показало политическую и гражданскую зрелость.

Ну очень серьезный юноша.

Помогая Саше выбраться из машины, Шеремет спросил:

— А пистолет куда дели?

— Мы же осудили террор. И заклеймили. И заставили сдать наган.

11

— Знаешь, что мне больше всего запомнилось? — спросил Сагайда, когда машина отъехала от больницы.

— Наверное, то, что неформалы не боятся ни рэкетиров, ни милиции.

— Да, это важно… Я не задумался.

— Напрасно. Важная примета времени.

— А я обратил внимание, что рэкетиры так быстро ретировались. До сих пор ведь они с противниками не церемонились, и на мундир им плевать; при Деркаче, полагаю, на рожон бы не полезли — но двоих своих бы не оставили.

— Агония, — согласился Шеремет.

И чуть позже спросил:

— А как ты считаешь, почему в Первомайском, кроме этих двух групп, никого не оказалось?

— В чем вопрос? Утром там паслись любопытные, а сейчас уже насмотрелись. И связываться хоть с «черными», хоть с «зелеными» никому не охота.

— Хоть бы кто из жителей из-за ограды выглядывал: все-таки происшествие.

— Половина дворов сейчас пустует. А прочие по домам сидят.

— А твои посты наблюдения?

— За тремя пенсионерами наблюдать не надо. А в остальных усадьбах сейчас пусто, хозяева кто на заработках, кто на «гастролях», кто в отпуске, в отъезде. Все заброшено. Лопухи да бурьяны на огородах поднялись — прямо мичуринские.

— Да, а что в доме Деркача? — перебил его Матвей Петрович.

— Работаем.

— До сих пор? И с прежним результатом?

— Выходит, — пожал плечами Сагайда. — Не совсем понятно там… Такое ощущение, что утром мы спугнули. Вроде принялись за дело капитально — а не поймешь, что взяли. На самом виду, у трельяжа, шкатулка стояла с Клавиными украшениями, рублей на восемьсот там золота — не взяли…

— А следы?

— Со следами плохо. Пока мне ничего не сообщили. Похоже, что в резиновых перчатках работали — нигде чужих «пальчиков» не обнаружено. И на паркете ясных следов нет.

— А что замок?

— А ничего. Уверяет Матвеев, что никакого взлома. Снаружи две свежие царапины, а в механизме, дескать, никакой посторонней пыли. Только следы «родных» ключей. Да не очень я верю Матвееву…

— Третий ключ в доме? — быстро спросил Матвей Петрович.

— Нет… Не обнаружен.

— Выясните, сколько всего было ключей. И запросите турбазу и бабушку в Кировском: может быть, ключи там.

— К этим замкам в комплексе всего четыре ключа. Турбазу я запросил: третий ключ у Верочки. А из Кировского пока ответа нет.

— Эксперт твой, Матвеев, тебя что, подводил? — поинтересовался Шеремет.

— Нет. Но пацан, только со студенческой…

— Стареем, — бросил Шеремет и выбрался из машины.

…Матвей Петрович поднялся в исполком. Обошел пять кабинетов, потом поднялся в курилку, на тупиковую лестничную площадку. В дыму, как от экзерсисов дюжины пиротехников, маячил бледный Вадик. Появление шефа давало шанс спасти хоть остатки здоровья, и Вадик не преминул этим воспользоваться: распрощался и был таков.

С водой в гостинице оказалось в порядке. Шеремет забрался под душ, а пока он там плескался, мужики сгоняли в буфет и приволокли все, чем общепит богат: четыре тощих жареных рыбинки, два полстакана сметаны, плавленые сырки и пяток бутылок холодного лимонада.

Маневр оказался удачным: настроение шефа заметно улучшилось и не угасло, когда просто разговор перешел в производственное совещание.

То и дело прикладываясь к ледяному напитку, Шеремет подвел первые итоги.

Что выяснено?

Цеховики, и уже посаженные, и те, кто еще бегает на коротком поводке, искренне удивлены — но не больше. Общее мнение — на Деркача поднял руку кто-то из рэкетиров, то ли пробиваясь в вожаки, то ли в порядке сведения тайных счетов.

Чиновники, по впечатлениям Вадика, пребывают в недоумении, но поскольку Деркач не из их круга да еще олицетворял одну из возможностей расплаты, полагают, что их безопасность окрепла. Пусть полагают.

Рэкетиры — среди них у Сагайды есть свой человек, — крайне озабочены и напуганы и пока что не находят ничего лучшего, чем готовиться к пышным похоронам, цапаться с неформалами и напиваться до изумления.

Трое из них, самые слабонервные, попробовали на всякий случай смыться подальше и очень удивились, когда за околицей их перехватила милиция.

У всех троих на прошлую ночь железное алиби: вечером пили и безобразничали так громко, что в полном составе загремели в вытрезвитель. Где-то не позже одиннадцати вечера надежные двери за ними были закрыты.

А с «дурошлепом» Кравцовым кое-что вызывало сомнение.

«Шестерка» проскочила по Первомайскому в то самое время. К отпечаткам протекторов добавились еще частицы грунта, идентифицированные с теми, которые взяты в Первомайском, и даже, на правом переднем колесе, следы Деркача крови.

Старший Кравцов страдал бессонницей; он слышал, как среди ночи лязгали створки двери гаража и как Сергей входил в дом. Время в точности не помнит — не смотрел на часы, но было очень поздно.

В конце концов и сам «дурошлеп» признал, что проезжал он по Первомайскому и видел тела, но со страху не остановился, не выходил из машины вообще, не знает никого и ничего.

И на этих показаниях парня заклинило. Да, проезжал, потому что всегда так сокращает, да, видел тела, но не остановился и никому ничего не сказал с перепугу. Ни с самим Деркачом, ни с Клавдией не знаком, узнать их не узнал и не мог, потому что не знаком… А вот откуда возвращался домой в третьем часу, где был до того — ни звука. Это, мол, его личное дело, и если вам что не нравится — пожалуйста, доказывайте сами, вам за это зарплату платят, а ни в чем он перед уголовным кодексом не виноват. А что у меня нет, как это у нас называется, алиби — так его же у полгорода нет. Я, может, просто кататься по вечерам люблю и катался от семи (время выезда известно) до той самой поры.

Сагайда тогда-то и обозвал Сергея «дурошлепом», потому как поймал на пустяке: семь часов езды — это полбака горючего, а на самом деле не сожжено и двух литров.

А «дурошлеп»:

— Я выехал на околицу, взял этюдник и творил. А как стемнело — просто сидел в машине и мечтал.

Смех и грех, но у парня на подошвах — ни грязи, ни пыли, ни крови, никаких признаков, что ступил он хоть раз в Первомайском. А в машине — этюдник. С эскизом пейзажа. И, по заключению экспертов, написано не ранее вчерашнего дня.

Нет и следов того, что в доме или машине прятали оружие, причем «шестерку» изнутри давным-давно не мыли. Нет следов ни в карманах, ни на руках. Вот так.

— И что, орлики, — спросил Шеремет, — что дальше делать будем?

— Как — что? — спросил Вадик; он уже понял, что сегодняшняя его безрезультатность шефом не осуждается, и повеселел. — Разрабатывать Кравцова дальше! Врет ведь!

— Так у Матвея Петровича предчувствие, — вставил Сагайда, — че дергаться-то?

— Размечтались. У меня предчувствие только на то, что Кравцов и в самом деле не стрелял. А вот где он околачивался семь часов, обязательно надо выяснить. И тогда, наверное, станет ясно, чего это он крутит, нахальничает и трусит. Сильно трусит. Куда больше, чем следует предположить из простого факта несообщения о происшествии.

— А если он и в самом деле малевал свой пейзажик, а потом кайфовал безо всяких свидетелей? — отозвался Вадик.

— Э, нет, — улыбнулся Шеремет и потянул вторую бутылку, — не был он вечером на этюдах. Эту братию я немного знаю. Он бы заставил нас поехать на то место, и показал бы ямки от треноги, и все свои окурки нашел бы на предмет научного свидетельства, сколько надо времени, чтобы такой этюд написать и такое количество «Флуераша» высадить… Здесь что-то другое.