Земля за Туманом, стр. 10

Здоровый глаз старого калеки смотрел не мигая. В узкой щелочке на разрубленном лице отражался свет костра.

Изо рта Лукьяныча вырвали кляп. Рук, правда, не развязали. Болезненный толчок в спину был как недвусмысленный приказ: отвечай, мол.

— Чиний нэр хэнбэ?! — прозвучал новый вопрос. Похоже, старик начинал злиться.

Лукьяныч и рад был бы ему ответить. Вот только бы понять, что от него хотят услышать.

— Чи ую хийдэг вэ? — брызнул слюной старый китаец.

Опять ударили в спину. На этот раз сильнее. Лукьяныч аж охнул от боли. Покосившись, заметил: бьют-то не абы чем — копейным древком. Пока что тупым концом. Но этак и обычной палкой до смерти забить можно.

Он тряхнул головой:

— Мужики, вы вообще кто, а?

Старик у огня переглянулся с молодым китайцем, что сидел рядом. Тоже, видать, какой-то местный авторитет, даром что сопляк еще совсем.

Бить снова Лукьяныча не стали, и он приободрился:

— Не понимаю я вас ни хрена. Какого лешего вам вообще от меня надо-то? Объясните по-человечески вперед того, как палкой махать! Если из-за кукурузы весь сыр-бор — ну так и скажите. Договоримся уж как-нибудь. Хотите — отработаю, хотите — мотоцикл забирайте.

Молодой и здоровый азиат недобро оскалился, показав крепкие желтые зубы. Пожилой калека — видимо, он тут был за старшего — бросил несколько слов на своем гортанном наречии. Говорил он быстро, негромко и сердито. Лукьяныч так ничего и не разобрал.

— Не-е, мужики, как хотите, а не столкуемся мы с вами таким макаром, — замотал головой Лукьяныч и, заметив, как хмурится калека, протарахтел спешной скороговоркой — пока не забили на фиг: — Не, я-то че, я ни че, я просто того, в вашем китайском не силен, так что звиняйте.

— «…ком-не-силен-так-что-звиняйте».

— Что ты бормочешь, сын паршивой собаки?! — вспылил Джебе, порываясь вскочить.

— Сиди, Джебе! — тяжелая рука Субудэя легла на плечо горячего нойона. Легла — как припечатала. — Не поддавайся гневу и не пугай пленника, который может принести пользу!

Скрипучий голос старого военачальника прозвучал властно и уверенно.

Некоторое время в шатре царило молчание. Даже хэбтэгулы, несшие ночную стражу, не смели звякнуть доспехом, опасаясь помешать размышлениям Субудэй-богатура. А между тем он сам сейчас едва сдерживал гнев.

Еще бы не гневаться! Пленник из-за туманных земель был. Проку от пленника не было. Ни монгольского, ни кипчакского наречия он не понимал. А уж на каком языке разговаривал сам — то ведомо лишь одному Тэнгри.

Субудэй сверлил полонянина недобрым взглядом. Полонянин ежился и озирался по сторонам.

На выходца из кочевых степных племен пленник походил мало. Кожа светлая, глаза хоть и карие, но широкие. Нет, не степняк — это точно. И не хорезмиец, не алан, не грузин. Скорее уж словен из северных или западных земель. Урус, к примеру. До их земель отсюда недалеко.

Именно к урусам уводили свои роды разгромленные кипчаки. Именно у урусских князей искали помощи и защиты давние враги монголов. Хотя, насколько было известно Субудэю, урусы не носили столь странных одежд, какие были на пленнике. И все же…

Урус? Что если все-таки урус?

— Бродника Плоскиню сюда, — приказал Субудэй.

И подбросил в очаг дров.

Далаан, стоявший позади полонянина, сразу смекнул, что задумал Субудэй. Все верно. Пойманный за Туманом чужак обликом походил на вольных бродников, примкнувших к монгольским туменам еще на подходе к Тану-реке, чтобы сообща громить общего врага — кипчаков.

Немногочисленные, но умелые и отважные в бою бродники в большинстве своем были родом из уруских княжеств и помимо степных языков знали немало наречий северных и западных земель. Плоскиня же стоял над бродниками воеводой и понимал их всех, так что лучшего переводчика-тайлбарлагча или толмача, как говорили сами урусы, сейчас в лагере не сыскать.

Уж если Плоскиня не сможет понять пленника из-за Тумана, значит, этого не сможет никто.

Лукьяныч с любопытством уставился на нового человека, вошедшего в шатер. Незнакомец был немалого росточка: перешагивая порог, ему пришлось низко наклониться под пологом. Но самое приятное заключалось в том, что на чертовых китайцев он походил не больше, чем на негра.

На вид — обычный русский мужик из глубинки. Широченные плечи, кулачища как у боксера-тяжеловеса. Лицо простое как валенок, волос русый, борода лопатой, нос картошкой, глаза полные небесной лазури. Ватник такому на плечи, шапку-ушанку на голову, кирзу на ноги и — привет деревня! Типичный механизатор, скотник, пастух или еще какой колхозник.

Вот только одежда… Рубашка из проволочных колец. Железные пластины на груди и руках. К поясу прицеплен куполообразный шлем. И с азиатами «колхозник» держится как свой.

Одноглазый что-то долго говорил русоволосому здоровяку, кивая на Лукьяныча. Незнакомец выслушал, не перебивая, поклонился старику и подошел к пленнику.

— Эй, слышь, братишка, — в отчаянии воззвал Лукьяныч. — Ты-то хоть объясни, что у вас тут за дела такие творятся-то?

— Отнюдуже ты еси? — пробасил здоровяк.

— Че? — Лукьяныч растерянно потряс головой. — А?

— Откулешный еси, гарип?

Лукьяныч захлопал глазами. Объявившаяся среди узкоглазых китаезов рязанская морда, по всей видимости, выполнял роль переводчика, но этот типчик тоже оказался не силен в русском. По крайней мере, в том русском, на котором привык общаться Лукьяныч.

Говорил здоровяк как-то совсем уж чудно — будто богатырь из старинных былин. Странный язык: вроде что-то и проскальзывает понятное — а хрен разберешь, об чем разговор.

«Болгарин? Серб? Молдаванин?» — гадал Лукьяныч, вслушиваясь в диковинную речь. Здоровяка бородача он понимал в лучшем случае через четыре слова на пятое. Чтобы уловить не общий смысл сказанного даже, а хотя бы малую толику смысла, напрягаться приходилось неимоверно.

И все же речь казалась знакомой. Почему? Откуда?

Осенило внезапно. Прозрение пришло — как обухом по голове. Такое прозрение, что Лукьянычу вдруг сделалось не по себе.

В далекой-предалекой молодости ему довелось проучиться пару-тройку лет на филфаке. Заочно. Пока не выперли в шею. Однако курс древнерусского языка пройти он успел. Ох и намучился же тогда на сессиях. Думал, забылось все, ан нет: память выковыривала откуда-то из темных закутков значение позабытых слов. Но ведь древнерусский — он же, мать его налево, того… «древне»… Кто ж на нем теперь-то разговаривать станет?!

Тот, кто в кольчугу обрядился, тот и станет, — сам себе ответил Лукьяныч.

В голове царил полный бардак. Словно дрянной бормотухи обпился. А вопросы все сыпались и сыпались.

Переводчик был усерден и терпелив. Старался изо всех сил, помогая себе руками, яростно жестикулируя, рисуя палочкой на земле то, о чем спрашивал.

Китайцы тоже умели ждать. Они не мешали и не торопили. Только одноглазый калека порой задавал вопросы, которые с грехом пополам втолковывал Лукьянычу переводчик.

Молодой азиат с реденькими усиками нетерпеливо ворошил угли в костре.

Лукьяныч как мог отвечал на вопросы. Допрос длился долго и был утомителен. Обессиленного Лукьяныча выволокли из шатра уже под утро.

Глава 7

— С пленника глаз не спускать, — велел Субудэй. — Далаан, пусть его стерегут твои воины. Сам останься. Я хочу, чтобы ты тоже знал, что творится за Туманом. Возможно, тебе придется там побывать снова. Так что садись и слушай.

Далаан кивнул, отступил в сторону и назад. Опустился на землю у входного полога. Замер, стараясь не мешать. Обратился в слух.

Субудэй повернулся к Плоскине:

— Говори, что удалось выяснить. К какому народу принадлежит пленник? Он урус?

Бродник поскреб в затылке:

— Нет, он не русич, это я могу сказать точно. Русского языка не разумеет. То есть вроде бы и понимает, но едва-едва. Лучше бы уж не понимал вовсе, а то намучился я с ним шибко. Однако земли, на которых живет, именует Русией. Да и имя у него похоже на наше. Лука зовется. Лука Ныч.