Сэндвич с пеплом и фазаном, стр. 31

– Спасибо, – ответила я, не зная, что еще сказать.

Мы долго сидели в молчании, не глядя друг на друга, а потом Гремли снова заговорила:

– Могу сказать, что ты из тех, кто любит сэндвичи с фазаном.

Мир замер. Мое сердце остановилось.

Сэндвичи с фазаном! Те самые слова, которые пять месяцев назад на полустанке Букшоу сказал мне Уинстон Черчилль. Те самые слова, которые произнесла на камеру моя мать Харриет де Люс, – я нашла эту пленку на чердаке в Букшоу.

Сэндвичи с фазаном: секретные слова, которые указывали, что произносящий их – член Гнезда.

«Эту фразу выбрали не случайно, – объяснила мне тетушка Фелисити. – Она ничего не значит для постороннего слушателя, но служит ясным указанием на опасность для посвященного».

Гремли произнесла ее очень естественно – почти чересчур. Она предупреждала меня или просто давала знать о себе?

Я пыталась скрыть свою панику, окидывая взглядом маленькие группки девочек, сидящих там и сям на траве. Кто-нибудь что-то заметил?

Кажется, никто не обращал на нас ни малейшего внимания.

– Я да, – продолжила она, как будто ничего не произошло. – Приятное разнообразие после обычных сэндвичей с огурцом и влажным латуком. Однако ореховое масло и банан – мой любимый. Хотя так далеко к северу это довольно экзотичная еда, не так ли?

Неужели это то же самое скорчившееся создание, которое что-то бормотало над доской Уиджа? Если да, она просто волшебница маскировки, и я преисполнилась восхищением.

– Да, – ответила я с улыбкой, – фазан очень вкусен.

И мы обе захихикали. Просто две обыкновенные девочки на пикнике солнечным днем, смакующие миллионы непроизнесенных слов.

А потом снова раздался раздражающий свисток мисс Моут.

ФЬЮИТЬ! ФЬЮИТЬ! ФЬЮИТЬ!

– Девочки! Девочки! Девочки!

Эта проклятая женщина все делает по три раза? Мой мозг вскипел при мысли об этом.

– Построиться в колонну – и вперед!

Ее вытянутый палец указывал в сторону скопления домиков к югу от нас.

– Да-дит-да-дит, – проговорила Гремли, имитируя писк радиостанции, передающей сигналы с корабля на берег, – дит-да-дит… дит-да… дит-да-да-дит.

Хотя я не смогла расшифровать ее код, я поняла значение по ее интонациям и непокорному выражению лица.

Мисс Моут бросила на нас кислый взгляд, но ничего не сказала.

Когда мы подошли к домикам, возникла проблема с ключами, и водитель автобуса был послан за ними. Пока мы стояли на солнце и ждали, Гремли едва заметно подняла бровь и я не смогла сдержать ответную улыбку. Временами брови говорят громче, чем слова. Мы обе хорошо знали, что даже с руками в гипсе можем в два счета открыть эти замки.

Две старшие и самые крупные девочки подняли кресло мисс Моут и перенесли его через порог в странной имитации брачного обряда, который я видела в кино. Однако в этот раз нас не ждала бутылка шампанского и свет не погас: в домике имелось с полдюжины неустойчивых столиков со складными стульями, пузатая железная плита с изогнутой трубой, а с балки свисала птичья клетка.

Здесь пахло застарелой пылью, штукатуркой и влагой.

В воздухе повисла странная неловкость.

По непонятным причинам я чувствовала себя так, как мог чувствовать себя Джек, когда, взобравшись по бобовому стеблю, он был вынужден прятаться, едва дыша, в буфете на кухне великана. Знаю, это звучит странно, но это самое точное описание, которое я могу дать напряженной обстановке этого места: будто что-то невидимое притаилось и ждет…

Мисс Моут начала выдвигать ящики высокого рабочего стола и доставать большое количество перепутанных кабелей, телеграфные ключи и наушники, которые она предъявила нам с таким видом, будто это сокровища царя Соломона.

– Дит-дит-дит-да! – ликующе произнесла Гремли. – Я же тебе говорила!

Я совершенно точно поняла, что она выпевает букву V – первую букву в слове Victory, победа, тот рисунок из четырех нот, который Бетховен использовал в начале своей Пятой симфонии.

Неожиданно меня охватила сильная тоска по дому. На меня нахлынули образы отца, Фели, Даффи и меня (в возрасте шести лет) и воспоминания о том, как мы сидели в гостиной Букшоу и слушали эти звуки судьбы по радио. Мне следовало знать, как сказала бы Даффи, что они предвещают недоброе.

Но уже слишком поздно для слез. За всю свою жизнь не могу припомнить ни одного момента, когда мне было бы так одиноко. Я подумала, что меня стошнит, и на этот раз взаправду.

Я притворилась, что вытираю соринку, попавшую в глаз. Потрясенная, я села за стол, не в состоянии говорить и чувствуя вкус пепла во рту.

– По двое, – скомандовала мисс Моут, и я схватила Гремли за руку, пока это не сделал кто-то другой.

Мы сели друг напротив друга за стол, на котором кто-то вырезал перочинным ножом: «Здесь была Килрой» и многие другие вещи, которые я не стану повторять. Джумбо достала карандаши и бумагу из холщового мешка, выглядевшего ровесником Трои, и раздала нам всем.

– Я отправляю, ты принимаешь, – сказала мне Гремли. – Я это уже делала. Так легче.

Она протянула мне карточку с напечатанными на ней буквами алфавита и обозначениями:

И так далее.

Я надела наушники, воткнула провод в старый приемник, и Гремли отстучала первое послание:

Точка-точка-тире-точка.

Я посмотрела на карточку и поняла, что это буква Ф.

Точка-тире-точка-точка. Л.

Точка-тире. А.

Она отстукивала мое имя. Это легко.

Я уже знала, что будет дальше: точка-тире-тире – В.

Я улыбнулась, давая ей понять, что догадалась, и взяла карандаш. Гремли сделала почти неуловимое отрицательное движение головой.

Тире-точка… точка… тире, – отстучала она.

Нет. Мне нельзя это записывать.

Я прижала к ушам холодные чаши наушников. Больше никто не слышал точки и тире. По крайней мере, я на это надеялась. Учитывая, что в этой комнате шесть девочек стучат ключом одновременно, вряд ли кто-то может расшифровать звуки отдельного ключа.

«Н-И-К-О-М-У-Н-Е-Д-О-В-Е-Р-Я-Й», – отстучала Гремли.

Я не сразу расшифровала ее послание, и она, должно быть, заметила мое замешательство.

«Никому, – снова отстучала она. – Держись подальше от…»

– Ну? – внезапно произнесла мисс Моут, хлопая ладонью по нашему столу, чтобы привлечь наше внимание. – Как ваши успехи?

Я подпрыгнула от неожиданности. Ни одна из нас не слышала ее приближения.

Я сдернула наушники.

– Гремли телеграфировала мое имя: Ф-Л-А-В-И-Я, – ответила я. – Как это мило!

На миг я подумала, не процитировать ли мне из Гильберта и Салливана:

Три маленькие девочки, забыв и стыд, и страх,

Из женской семинарии надумали сбежать.

Тетрадки и учебники на партах побросали,

Три маленькие девочки из школы убежали…

Но сдержалась.

Мисс Моут окинула нас взглядом и, не говоря больше ни слова, укатила.

– Моя очередь, – громко заявила я. – Дай-ка я попробую.

И мы поменялись ключом и наушниками.

«Где Коллингсвуд?» – медленно отстучала я, глядя в таблицу на карточке.

Гремли сняла наушники и надела их на меня. Неуклюжий способ ведения разговора, но уж какой есть.

«В лазарете, – сообщила она. – Сошла с ума».

Глава 16

Легкий дождик, начавшийся, когда мы вышли из домика, превратился в ливень. Пара ленивых дворников стирала потоки воды с лобового стекла, и внезапно похолодало. Короткие рукава не грели, и я обняла себя руками.

Гремли не стала садиться рядом со мной в автобусе. Напротив: она ушла в дальний конец и устроилась рядом с мисс Моут, оставив меня рядом с водителем делать вид, будто я восхищаюсь красотами пейзажа, состоявшего преимущественно из высоких вязов посреди заливаемых дождем полей, мелькающих озер и изредка встречающихся свалок, где ржавели груды некогда любимых автомобилей.