Посох волхва, стр. 42

Хроальд посмотрел в том направлении, куда были уставлены стеклянные взгляды мертвецов, и тут же почувствовал, как вокруг его ноги затянулась петля. Затем – резкий рывок. И вот уже неодолимая сила тащит херсира по земле волоком. Он перевернулся на спину, приподнял голову и увидел круп мощного гнедого коня и жилистые ноги, обмотанные почти до колен мокрой рогожей. Всадник повернул голову, и норманн узнал в нем человека без лица.

А скорость все увеличивалась. Конь протащил Хроальда несколько раз по поляне вокруг зловещей каморы. Мелькнуло перекошенное страхом лицо Олафа. Потом из-за чернеющих стволов вышла согбенная старуха и поднесла горящую головню к соломе, которая большими охапками опоясывала дремучее жилище. Огонь вспыхнул мгновенно, стал разрастаться вширь и подниматься вверх, его гудение покрыло остальные звуки.

Через несколько минут пылающая камора превратилась в невероятный по своим размерам огненный столб, достигающий звездного неба. А конь тащил и тащил привязанного за ногу норманна – круг за кругом.

Вскоре пламя перекинулось на прошлогоднюю траву и поползло в разные стороны, увеличивая огненный обхват. Нагретые от трения о землю кожаные доспехи старого херсира вспыхнули, загорелись борода и волосы на голове. Вскоре человек, окончательно превратился в живой, орущий и мечущийся от нестерпимой боли факел. Прогорела и лопнула веревка. Обугленный до черноты, но еще непонятно каким образом живой, знаменитый скандинавский викинг херсир Хроальд-старый в последний раз в своей жизни поднялся на ноги и встал в полный рост. Прогоревшие поленья рук взметнулись к небу, откуда уже спускались две белокудрые девы, две валькирии, чтобы забрать то, что осталось от человеческой плоти и отнести в чертоги Одина…

Спустя сутки бродячие гусляры встретили в лесу совершенно голого, обожженного человека. Глаза его были расширены от ужаса, а все тело тряслось в дикой лихорадке. Несчастный не помнил ни своего имени, ни рода-племени, ни земли, породившей его. Гусляры веселой ватагой направлялись в Новоград. Как раз в это же самое время проплывали по Волхову торговые драккары северных гостей. Безумец стал показывать на них и, по всему видать, проситься на борт. Его пустили. Оказавшись на судне, он схватил большой черпак для вычерпывания скопившейся воды и нечистот и стал рьяно работать, чем весьма удивил норманнов. Они решили его взять с собой в дальние странствия, туда, где лежала самая богатая и самая загадочная страна – Византия.

Назвали этого найденыша Олафом. Сам он так и не вспомнил ни своего имени, ни человеческого языка, ни кто он есть. Еще много лет он ходил с викингами на драккарах, не разлучаясь с черпаком, и, вероятно, его-то наш безумец и считал своим самым близким другом.

– Человеку дается право не совершать усилие только для того, чтобы он потом имел возможность совершить двойное. Это позволяет расти! – Змей говорил своим жестким, шипящим голосом, вертя в руках кружку с элем. – Ты ведь учился у известного бургундца, не так ли? – Его взгляд перебежал с рук волхва на посох Абариса. – В Древнем Риме, как ты знаешь, были амфитеатры, порнотеатры, цирки, где показывали разных животных и с изощренной жестокостью казнили преступников.

За всеми этими представлениями стояли умелые сценаристы. Они-то и придумывали, как использовать мифы для чудовищных казней и порноспектаклей. Но иногда эти художники слова начинали поругивать власть. То есть критиковать. Притом они старались все делать таким образом, чтобы им самим за это ничего не было. Я имею в виду – наказание. Хотя в каждом правиле имеются исключения. Ряд поэтов и философов действительно пострадали. Но основная масса этой шушеры, именовавшей себя сочинителями, ловко выходила сухой из воды, завоевав притом популярность плебса.

Однако Рим пал, как тебе известно, его вначале покорили готы, потом довершили разрушение вандалы. И кто сейчас помнит этих самых сочинителей? История сохранила в своей памяти лишь тех, кто стал жертвой режима. Тех, кто был одинок и не предавал своего одиночества. Эти одиночки иногда отказывались от борьбы и уезжали жить в глухую провинцию только для того, чтобы не подпустить к сердцу самого страшного врага – измены своим идеалам.

Любой распад, любое разрушение начинается не с ослабления войска или финансовой структуры, не с падения городских стен или смерти аристократов, хранящих традиции, а именно с ловкости тех, кто приторговывает на рынке человеческих эмоций.

Но я несколько отошел в сторону, дорогой Ишута. Скоро, очень скоро вашими землями будут управлять люди, которые захотят все сделать по-своему. К вам придет другая религия. И эта религия начнет преследовать таких, как ты и твои учителя. Они создадут новое войско и построят новые города, храмы, возведут неприступные городские стены. Я не скажу, что это будет хуже или лучше. Я не знаю. Но таким, как ты, не будет места в их пространстве. Одиночки будут раздражать и пугать новое общество.

Именно поэтому Аника-воин сам решил отойти от дел. Я не убивал его. По его же просьбе я передал тебе прядь его волос, а сам он скрылся в неизвестном направлении. Я полагаю, он избрал себе наконец мирный и очень достойный путь. Подумай, может, настало время и тебе совершить еще одно усилие, но на этот раз то, которое изменит твой путь. Когда-то я смеялся над тобой, но лишь потому, что боялся: а вдруг ты свернешь с половины пути?

Норманны больше не будут ходить по вашим рекам и чинить разбой. Скорее всего, они всю свою мощь направят на Европу, да в ней и растворятся. А что останется делать тебе? Лечить людей?.. Но ты привык убивать. Бесспорно, умеющий убивать хорошо знает секреты плоти, поэтому он лучше других сможет и лечить. Но лечить нужно не только знаниями и холодным рассудком, но и верой. А вот с этим у тебя будут теперь большие проблемы.

Я продолжаю странствовать по незнакомым землям и постигать повиновение, идущее от самой жизни. Вот дорога могла бы пройти прямиком по полю, но почему-то вдруг бережно обходит его… Я мог пройти прямо, но признаю значимость поля, засеянного пшеницей. Этот золотистый прямоугольник потеснил мою жизнь, заставил потратить время на обход. Но что удивительно: пока я обходил поле, меня посетили совершенно иные мысли. Мысли, о которых я даже не догадывался… – Змей наконец поднял голову.

Перед ним никого не было. Только старый посох, прислоненный к лавке, и длинная прядь русых волос на столе.

В конце лета к дому окского кузнеца Брутена подошли двое – молодой человек и девушка. Несмотря на то что девушка была значительно выше своего спутника, пара не выглядела странной. И в первую очередь за счет того, что в каждом движении молодого человека читалась уверенная и спокойная сила, а облачные глаза его светились мудростью и здоровым упрямством. Девушка же была на вид хоть и достаточно хрупка, но при этом выглядела очень ладной и необыкновенно женственной.

Ишута долго стоял напротив ворот, набираясь смелости, чтобы взять подвешенную колотушку. Наконец решился. Но неожиданно калитка, словно по волшебству, распахнулась сама, не дожидаясь, пока в нее постучат. В воротном проеме стоял невысокий человек. Да что там, скажем прямо – маленький! Ростом он не только не превышал Ишуту, но был еще на добрый палец ниже. Кожаная ленточка стягивала седые кудри на голове, долгий кожаный фартук, смуглые от кузнечной копоти мощные покатые плечи и мускулистые руки.

– Я хотел бы увидеть кузнеца Брутена?

– Я и есть Брутен! – И человек протянул мозолистую ладонь для рукопожатия.

Эпилог

Пир уже был в самом разгаре, когда на середину застольной палаты вышел старец. Он сел на высокий, покрытый причудливой резьбой стул и провел трясущейся рукой по струнам. Голос его, удивительно высокий и чистый, мгновенно заполнил все пространство палаты, заставил умолкнуть пирующих. Звуки мелодии проникали глубоко в сердце каждого, бежали по возбужденным вином жилам, проясняли хмельные головы и волновали открытые души.