Кулисы, или Посторонним вход разрешен!, стр. 15
Я говорил все это маме сбивчиво, взахлеб, боясь, что она меня остановит, перебьет, не станет слушать, расплачется, а я не выдержу слез, и спектакль сегодня не состоится.
Но мама разрешила мне еще раз позвонить Бурову.
— Я знал, Серёжа, что ты не сможешь поступить иначе, — выслушав меня, мягко сказал Буров. — А в Светлогорск мы вылетим с тобой сразу после спектакля на самолете командующего округом. Сейчас за тобой заедет машина. Загримирую я тебя сам.
А через месяц Шурка поправился и сыграл свой спектакль. Здорово сыграл. Когда я поздравлял его, он как-то странно посмотрел на меня и сказал:
— Хорошо бы сейчас прошло лет десять, мы выучились бы на артистов и работали в одном театре… А?
История одиннадцатая
За волшебной чертой
Десять лет прошло. Мы окончили театральный институт, но…
— Мы же так хотели работать в одном театре, — Шурка укоризненно вздохнул, — а ты всё играешь в «принца». Чего ты не видел в этом Светлогорске? А трепался-то: «вместе, навсегда, будем создавать свой театр»… — Шурка отвернулся от меня. — Ты же знаешь, я не могу ехать с тобой. Отец болен. Тем более его никак не освободят от директорства.
— Не сердись, — я обнял Шурку за плечи, — но мне хочется начать с театра, где когда-то работала моя бабушка, где у меня нет такого влиятельного знакомого, как народный артист республики Буров. Хочется начать жизнь самостоятельно. Стану, как твой отец, заслуженным артистом, вот тогда и ждите обратно.
При этих словах мама полезла в карман и принялась прикладывать платок к глазам.
— Тебе плохо в семье?
Я осторожно прижал ее к себе.
— Через год я приеду в отпуск, и мы все вместе поедем на море.
— С Петькой даже не попрощался, — не удержалась и всхлипнула мама.
— Приедет из стройотряда, пусть на недельку катит ко мне. К тому времени надеюсь потрясти его в какой-нибудь роли.
— И все-таки Борис Ефремович оказался прав, — на мгновенье прикрыл глаза папа. — Удачи тебе, сынок, на твоем самостоятельном пути…
— Внимание, внимание, поезд на Светлогорск… — загнусавил репродуктор.
Мама, конечно, заплакала. Я хлопнул Шурку по плечу.
— Косте привет, — сказал Шурка.
— Передам, — пообещал я.
Перрон качнулся и медленно поплыл назад. Я с удивлением понял, что могу, совсем как в детстве, зареветь…
Прямо на вокзале администратор Светлогорского театра вручил мне ключ и отвел на квартиру, где когда-то я ткнулся лбом в бабушкин вишневый пирог.
Теми же деревянными тротуарами я пришел в театр. Маленькие радуги сполохами огней встретили меня на пороге. Я потянул на себя дверь с надписью «Служебный вход», она тяжело бухнула у меня за спиной. За барьером сидела незнакомая мне старушка.
— Посторонитесь, — услышал я позади себя писклявый голос и отскочил в сторону Вовремя отскочил. Служебная дверь с шумом распахнулась, и на пороге появился человек ростом с двухэтажный дом, а рядом с ним — рыжеволосая актриса, едва достававшая ему до пояса. Я вспомнил — это она так замечательно играла Джима Гокинса.
Прозвенел звонок, я пошел следом за всеми. Мы пришли в зрительный зал. Я уселся на самый последний ряд. Вокруг все были одеты с деловитой простотой. Один я вырядился, как павлин. Я с ненавистью посмотрел на свой шикарный костюм, сшитый на папину премию.
И тут по рядам зашелестело: «Шеф, шеф». И в зал легкой походкой вошел Костя. Он подошел к оркестровой яме, оперся о барьер, который отделяет ее от остального зала, приветственно поднял руку… Мне даже показалось, что он сейчас гаркнет: «Здравствуй, племя младое, незнакомое!», но вместо этого он сказал:
— Здравствуйте, соскучились?
Зал одобрительно зарокотал. Было видно, что Костю здесь любят.
Он едва заметно подмигнул мне, почмокал губами, явно одобряя мой наряд, а потом движением руки поднял меня с места.
— Знакомьтесь, это наш новый артист и товарищ Сергей Метёлкин.
Взгляды — насмешливые, добрые, равнодушные, — как муравьи, забегали по моему лицу. Сдавленным голосом я пробормотал:
— Здравствуйте… Вот, приехал.
По залу прокатился смех. Послышались шуточки: долго не было, а мы уже заждались. Но тут Костя поднял руку:
— Ну-ну, набросились… А ты, Метёлкин, не робей. Только умоляю тебя, — Косте, наверное, показалось, что я сейчас подниму руку, — все вопросы потом. После репетиции у меня в кабинете наговоримся всласть.
Я согласно кивнул головой.
— И отлично. Ну, друзья, поздравляю с открытием нового сезона. Актёры, фамилии которых я буду называть, остаются на репетицию, остальные до вечера свободны.
В число семерых, коим надлежало остаться, попал и я. Первый раз за всю жизнь меня назвали актёром. Это было приятно. Мы окружили Костю. Он выделил взглядом меня и ещё двух парней и поманил пальцем к себе.
— Задача, братцы, такая. Вы сотрудники в лаборатории доктора, — и он показал рукой на «двухэтажного». — Сейчас вы мне на сцене будете делать этюд. Создавать рабочую атмосферу…
«Без которой, — мысленно добавил я, — не было бы спектакля».
Так оно и оказалось. Конечно, я не ожидал, что мне сразу предложат Мышкина или Сирано. Нет. Но быть фоном? В институте последнее время я шел на главных ролях, а тут… Костя еще что-то говорил, но я не слушал.
— Начинайте!
Мы начали. По этюдам на беспредметное действие у меня были пятерки. Мы замотались по сцене, делая вид, что скрепляем провода, чиним приборы, устанавливаем какую-то машину времени. Через некоторое время я втянулся в это занятие. Появился двухэтажный доктор с какой-то женщиной. Из диалога между ними выяснилось, что она пришла наниматься на работу. Ей придётся ухаживать за мальчишкой, который появился на свет божий из глубины веков с помощью собираемой нами машины.
— Стоп, — раздался голос Кости. — Зачем вы пришли сюда? Вы пришли просить у доктора работу. Так чего же вы стоите с вареным лицом? Там за дверью еще ждут десять таких, как вы. А вам нечего есть.
И снова:
— Да неужели, чтобы остановить человека, на него нужно бросаться со скоростью курьерского поезда? Ведь вам, доктор, достаточно махнуть рукой. Работа нужна ей, а не вам…
Обычная репетиция. Споры, бесконечные повторения, поиски нужного жеста, интонации…
И вдруг… Погас свет. Нечеловеческой силы голос, полный страха и отчаяния, врезался в репетицию. Свет зажёгся. На скамейке стояла та самая актриса, с которой мы столкнулись утром. Она же мальчишка-неандерталец, перенесённый машиной времени из тьмы веков в наши дни. Она? Нет, не она! Неандерталец заметался по кругу. Он смотрел на нас своими маленькими глазёнками, уже знакомыми с мудростью первобытного мира. Каждый наш жест отдавался у него в сердце. Ему было безумно страшно.
Он сжимал камень, предназначенный любому, кто посмел бы встать у него на пути. Доктор перешагнул за круг. Дикарёнок взмахнул рукой. В страхе за доктора мы бросились на помощь. Неандерталец забился у нас в руках…
— Стоп! Хорошо, хорошо…
Вот оно — рождение правды. Я был ошеломлен произошедшим чудом… Костя объявил перерыв. Мы ещё постояли немного молча. Это была редкая атмосфера понимания и единства.
Все уже разошлись, а я остался. Стоял на сцене.
Боялся идти в коридор навстречу неизбежному одиночеству. Вдруг кто-то взял меня за руку Актриса — «неандерталец» по-свойски подмигнула:
— То be, or not to be? Быть, Метёлкин, быть, а уж Гамлетом — само собой. У тебя на лбу написано — сыграешь. Я тоже Офелией не с первого дня стала. Я заметила, как ты первым бросился доктору на помощь… — Она ещё раз подмигнула мне и растворилась в кулисах.