Кодекс чести вампира, стр. 38

— А Марине ты это петь не пробовал? Себастьян вздрогнул и посмотрел на Даниеля так, словно тот только что его разбудил. Приподнял левую бровь и задумчиво произнес: — Нет. А ты считаешь, имеет смысл?

— А то как же! — с готовностью откликнулся Даниель. — Чем страдать в одиночку, лучше устроить маленькое, но приятное выступление лично для нее и помириться, наконец, под занавес…

Себастьян вздохнул:

— Если бы это было так просто… Я же сказал ей, что нам надо расстаться, что между нами не должно быть никаких личных отношений…

— Эка невидаль! Мне Надя по сто раз на дню говорит вещи и похуже, однако же мы почему-то до сих пор вместе. И прекрасно себя чувствуем!

Пока есть взаимная любовь, разорвать отношения практически невозможно — даже при большом желании. Так что брось кукситься и приступай к решительным действиям. Но только не сейчас, потому что нас ждет работа. Вот, например, угадай, что мы нашли дома у Рябинина?

— Гадать не буду, но тебя с удовольствием послушаю, — перешел на более деловой тон Себастьян.

— Ma-аленький полиэтиленовый пакетик с большо-ой суммой денежек! Тридцать тысяч долларов… И еще рубашечку скомканную. А на ней пятнышки такие буроватенькие. Очень похожие на кровь. И мобильный телефон — знаешь чей? Убитого оператора Коркина. Словом, кажется, раскрыли мы дело. Едем к Захарову.

— Хорошо, — сказал Себастьян, но особой радости в его голосе не было, что Даниеля несколько обескуражило. — Сейчас поедем, я только позвоню…

Подойдя к телефону, он взялся за трубку и, обернувшись, с сомнением посмотрел на Даниеля.

— Мне выйти? — догадался тот.

— Да нет, не нужно, — после секундного колебания ответил Себастьян. Набрал номер и застыл с сосредоточенным выражением на лице. Подождав немного, положил трубку и выдохнул забытый в легких воздух.

— Что, ее нет дома? — сочувственно поинтересовался Даниель.

Себастьян молча кивнул.

— Но ты же можешь найти ее по-другому… Себастьян покачал головой.

— Нет. Не хочу. Боюсь, мне может не понравиться то место, где я ее найду. Так что лучше притвориться, что… Ладно, это не важно. Важно другое. Думаю, дело наше еще не раскрыто и праздновать победу нам рано.

— Почему ты так решил? — недоуменно спросил Даниель.

Себастьян едва заметно шевельнул плечами и коротко ответил:

— Интуиция.

Подошел к роялю и опустил крышку.

Глава 25

УМ — ХОРОШО, А ДВА — ЛУЧШЕ

Домой я добралась целая и невредимая, что обрадовало и изумило меня до крайности. Слежки за собой я тоже не заметила, несмотря на все предосторожности. А я их предпринимала немало. Например, постоянно вращалась вокруг собственной оси с целью обнаружения крадущихся за мной типов, внезапно сворачивала в подворотни, ожидала, не проскачет ли кто-нибудь мимо, отчаянно озираясь в поисках меня. Кроме того, я заходила в попадавшиеся по дороге магазины и изучала окрестности через стекло их витрин, перебегала проезжую часть дороги в неположенном и опасном месте и наблюдала за тем, не пытается ли кто-нибудь повторить мой каскадерский номер. Но никто, в том числе и сероглазый красавчик-саксофонист, не попался в расставленные мною сети, от чего я испытала странную смесь облегчения и разочарования.

Надя появилась с наступлением темноты, отягощенная сумками с продуктами, вид которых наполнил блаженством мою измученную голодом душу.

Разложив покупки по столу и грозно цыкнув на меня, когда я попыталась заикнуться о том, чтобы отдать ей деньги, Надя окинула кухню торжествующим взором и, победоносно взмахнув в воздухе смуглым кулаком, смачно сказала:

— Йес! Нам это дело раскрыть — как орех щелкнуть! А наши начальники со своей бестолковой версией сядут в большую и грязную лужу.

— Подожди-ка, — перебила ее я. — У меня тут еще одна версия образовалась.

И рассказала ей о невесть откуда взявшейся кассете и о непродуктивной во всех отношениях встрече с депутатом Государственной думы.

Надя внимательно прослушала и мой рассказ, и кассету, но под конец решительно заявила:

— Ерунда! Все это несерьезно! Мало ли, что мог наговорить этот чокнутый политик — у него же язык без костей. Не удивлюсь, если он уже говорил то же самое в присутствии журналистов на какой-нибудь пресс-конференции. Ты что, Забржицкого не знаешь? Он же в скандалах как сыр в масле купается! Убери скандалы, и что от него останется? Крики о том, что Россия вымирает? На них себе рейтинг не сделаешь. Да я голову даю на отсечение, что и весь скандал с Хромовым был хорошо спланированной акцией, а перед тобой Забржицкий устроил небольшую комедию. Ему убийство действительно оказалось на руку, только совсем не по той причине, которую назвал тебе твой приятель Бехметов. Просто смерть Хромова подбросила дровишек в огонь, на котором пекутся сплетни и слухи. Представляю себе, как этот негодяй потирал руки, когда узнал о том, что случилось с его приятелем-художником… Слу-ушай! — Надя аж подпрыгнула. — Я догадалась! Смотри, какое интересное совпадение: тебе приходит кассета и тут же раздается звонок от Забржицкого. Тебе ничего не приходит в голову, а?

— О господи! — я вскочила и тут же села обратно. — Ты хочешь сказать, что он сам и подбросил мне эту кассету?

— К бабке не надо ходить! — отозвалась Надя, сверкая глазами. — Он же решил, что ты журналистка, проводящая расследование. А раз ты связана с Бехметовым, с которым они, как я поняла, друг друга недолюбливают, то постараешься всеми силами раздуть скандал вокруг Забржицкого. Ему же только того и надо!

— Какая же я тупица! — вскричала я. Надино объяснение было до того убедительным, что я поверила в него без колебаний. — Так глупо попалась…

— Простоты доверчивая, — пояснила Надя. — Тебе иногда не хватает здорового цинизма. А я, знаешь ли, подхожу к людям с такой меркой: основываясь на имеющихся данных, предполагай самое худшее. Если б ты знала, как редко я ошибаюсь! Ей-богу, иногда хочется ошибаться почаще.

— А что Бехметов? Думаешь, он ввязался во все это, только чтобы утопить Забржицкого?

— Не исключено. Но, пользуясь моей теорией, предполагать надо самое худшее. И не считать противников дураками. Бехметов отлично знает Забржицкого, наверняка догадывается, что скандал с портретом умело срежиссирован от начала до конца. И, конечно, понимает, что навредить Забржицкому, использовав эту липу, не получится. Значит, цель у него другая. И она может быть связана либо с убийством Хромова, либо с нашим агентством. А может, и с тобой лично.

— Да уж… — пробормотала я. — Попробуй-ка разберись…

Надя энергично замотала головой:

— Лучше не пробуй. Вдруг и правда у него насчет тебя какие-нибудь нехорошие планы? Лучше держаться от него подальше, тем более что у нас и без него есть чем заняться.

С этими словами Надя отправилась в прихожую, где осталась ее сумка, и вернулась оттуда с толстой папкой. Достав из нее кипу бумаг и раздвинув тарелки, плошки и чашки, она разложила бумажки по столу, приговаривая:

— А наши бестолочи пусть упираются лбом в тупик, если им это так нравится.

— Что за тупик? — поинтересовалась я, следя за ее манипуляциями.

— Понимаешь, — на секунду оставив бумаги, Надя запихнула в рот полбутерброда с докторской колбасой, сделала небольшую паузу, чтобы прожевать, и продолжила: — Сегодня Даниель с Захаровым поперлись к одному подозреваемому. А тот попытался от них смотаться…

— Что за подозреваемый? — встряла я. Надя пренебрежительно махнула рукой:

— Андрей Рябинин. Сын фотографа, с которым был связан первый скандал в карьере Хромова. Ты же сама про него слышала от нашей клиентки.

Я кивнула и поинтересовалась:

— И что с этим сыном?

— Во-первых, он недавно вышел из тюрьмы, где сидел за непреднамеренное убийство. Там дело было такое. У его матери был мужчина. Вот как-то они поругались, а любовник возьми и отвесь подруге пощечину. Но не рассчитал силы, и она ударилась о дверь. На лице получился хороший синяк. Сын пришел домой, увидел мать в слезах и с фингалом, понял без всяких расспросов, в чем дело, побежал к мужику на работу и двинул ему кулаком в висок так, что тот скончался на месте. Во-вторых, не успел парень выйти из тюрьмы, как подрался с Хромовым в ресторане — вроде бы как из-за денег. А вообще-то, он давно имел на Хромова зуб, потому что считал, и, кстати, не без основания, что тот нечестным путем заграбастал денежки его отца.